Перо и крест - Андрей Петрович Богданов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Некоторые из товарищей Аввакума сдались и публично принесли покаяние в своих „заблуждениях". Протопоп до сих пор был тверд и непоколебим, но перед невиданным в России собранием высших православных иерархов сомнение проникло и в его душу. Аввакум боялся не только и не столько за себя, сколько за жену и детей, переносивших все кары вместе с ним. Он вспомнил, как когда-то в дикой Даурии, когда они шли по голому льду, полумертвые от голода и холода, жена его упала без сил и взмолилась:
- Долго ли муки этой, протопоп, будет?!
- Марковна, до самыя до смерти! - отвечал Аввакум жене, и она снова поднялась и сказала:
- Добро, Петрович, ино еще побредем.
А в другой раз в Сибири сидел он печальный, размышляя о своей участи:
- Что сотворю? Проповедую ли слово Божие или скроюся где? Понеже жена и дети связали меня. И видя меня печальна, - вспоминал Аввакум, - протопопица моя приступи ко мне со опрятством и рече ми: „Что, господине, опечалился еси?" Аз же ей подробну извес-тих: „Жена, что сотворю? Зима еретическая на дворе; говорить ли мне, или молчать? - связали вы меня!" Она же мне говорит: „Господи помилуй! что ты, Петрович, говоришь?… Аз тя и с детьми благословляю: дерзай проповедати слово Божие по-прежнему, а о нас не тужи; дондеже Бог изволит, живем вместе, а егда разлучат, тогда нас в молитвах своих не забывай; силен Христос и нас не покинуть! Поди, поди в церковь, Петрович, обличай блудню еретическую!"
Протопоп еще раз окинул взглядом блестящую публику, сидящую на возвышениях. Выше всех находились патриархи Паисий и Макарий - на золотых, изукрашенных резьбой креслах. В лицах русских иерархов, группировавшихся по правую и левую руку от греков, Аввакум заметил что-то лисье. Это наблюдение окончательно вернуло протопопу мужество. Он усмехнулся и сказал про себя:
- Любил, протопоп, со славными знаться, люби же и терпеть, горемыка, до конца. Писано: „На начавший блажен, но окончивший!" [25]
И тут „Бог отверз грешные мои уста", вспоминал потом Аввакум, говоря о себе словами псалмопевца Давида. При первых же речах вселенских патриархов, переводившихся толмачами, неистовый проповедник бросился в бой, изобличая заведенные Никоном в русской церкви новые греческие обряды. „И посрамил их Христос!" - гордо заметил Аввакум. Это весьма похоже на истину, ибо состязаться с пламенной речью старовера Паисию и Макарию было затруднительно. Записи прений не сохранилось: церковным властям это было бы невыгодно, а Аввакум не стал повторять в „Житии" то, о чем не раз писал в полемических сочинениях. Легко представить себе стиль выступления протопопа, когда он, распаляясь все больше и больше, переходил от начетнических аргументов к иронии и издевке.
„Есть же дело настоящее, - говорилось, к примеру, в его „Беседе о иконном писании", - пишут Спасов образ Еммануила: лице одутловато, уста червонная, власы кудрявые, руки и мышцы толстые, персты надутые, тако же и у ног бедры толстыя, и весь яко немчин брюхат и толст учинен, лишо сабли той при бедре не писано!… А все то кобель борзой Никон враг умыслил - (образы) будто живыя писать, устрояет все по-фряжскому, сиречь по-неметцкому. Якоже фрязи пишут образ Благовещения пресвятыя Богородицы, чреватую, брюхо на колени висит - во мгновения ока Христос совершен во чреве обретеся!… Вот, иконники учнут Христа в Рождестве с бородою писать… так у них и ладно стало. А Богородицу чревату в Благовещение, яко же и фрязи поганыя. А Христа на кресте раздутова: толстехунек миленькой стоит, и ноги те у него, что стульчики. Ох, ох бедныя! Русь, чего-то тебе захотело-ся немецких поступов и обычаев!"
Паисий, патриарх александрийский
„Пьян ты, - говорит Аввакум воображаемому никонианину в своих толкованиях к Псалтири, - упился еси от жены-любодеицы (это один из образов Антихристова царства. - А. Б.)… Зело пьяно вино и пьяно питие у блядки. Нарядна вор-блядь… Упоила римское царство, и польское, и многие окрестные веси, да и на Русь нашу приехала во 160 (1652) году, да царя с царицею напоила: так он (Алексей Михайлович. - А. Б.) и пьян стал, с тех пор не проспится, беспрестанно пиет кровь свидетелей Исусовых. Ну, разумеете ли про жену ту, чада церковная? Всякая ересь блядня глаголется. У еретиков у всех женская слабость: яко же блудница всякова осквернити желает, тако и отступник Никон…" [26]
В „Житии", стиль которого более мягок, Аввакум передает спор с патриархами только по одному вопросу, но и этот рассказ свидетельствует, сколь жесткую позицию занимал на суде проповедник. Патриархи, по его словам, „последнее слово ко мне рекли: „Что-де ты упрям? Вся-де наша Палестина, и серби, и албансы, и волохи, и римляне, и ляхи - все-де тремя персты крестятся, один-де ты стоишь во своем упорстве и крестисься пятью персты! Так-де не подобает". „И я, - пишет Аввакум, - им о Христе отвечал сице: „Вселен-стии учителие! Рим давно упал и лежит невосклонно, и ляхи с ним же погибли, до конца враги быша Христианом. А и у вас православие пестро стало от насилия турскаго Магмета - да и дивить на вас нельзя: немощни есте стали!"
„А впредь, - заявил Аввакум, - приезжайте к нам учитца: у нас, Божиею благодатию, самодержство. До Никона-отступника в нашей России у благочестивых князей и царей все было православие чисто и непорочно и церковь немятежна. Никон-волк со Дьяволом предали трема персты креститца. А первые наши пастыри яко же сами пятью персты крестились, такоже пятью персты и благословляли, по преданию святых отец наших Мелетия антиохийского и Феодорита Блаженнаго, епископа киринейскаго, Петра Дамаскина и Максима Грека".
„Еще же, - добавил Аввакум аргумент, казавшийся ему неотразимым, - и московский поместный бывый собор при царе Иване (Грозном. - А. Б.) так же слагая персты креститися и благословляти повелевает… Тогда при царе Иване быша на соборе знаменосцы Гурий и Варсонофий казанские чюдотворцы и Филипп соловецкий игумен от святых русских".
"И патриарси задумалися, - отмечает Аввакум,
