Пять дней - Дуглас Кеннеди

— Раз или два. Хотя мне их программа не близка. Впрочем, как и программа новой Республиканской партии, которая мне кажется радикальной и бесчестной.

— Так вы, получается, кто у нас по своим политическим убеждениям?

— Трудно сказать. Запутался. Теперь уже и не соображу, к кому я отношусь.

— Знакомое чувство.

— Вы говорите о политике?

— Вообще обо всем.

— «Нет дороги домой».[38]

— Точно. Как у Дилана, да?

— Абсолютно.

— Вам нравится Дилан?

— Конечно. И вас это удивляет, да?

— Вы услышали в моем голосе удивление?

— Да.

— Я приятно удивлена.

— Потому что я седой, стареющий мужик, который одевается как гольфист-любитель…

— Если вам не нравится ваш стиль…

— Знаю. Нужно его изменить. — Потом, глядя вдаль, он добавил: — Прекрасный денек. Просто идеальный.

— Я тоже подумала об этом минуту назад.

— Интересно, британцы были столь же очарованы здешней осенью, когда стояли лагерем в этом парке в период Войны за независимость?

— А вы знаток истории Колонии Массачусетского залива, мистер Коупленд.

— Зато дома, когда бы я ни упомянул какой-нибудь исторический факт, жена непременно указывает мне, что я щеголяю своей эрудицией.

— Это печально — печально и вполне типично. Мой муж говорит мне то же самое, если моя одержимость лексикологией вдруг проявляется слишком ярко…

— Вообще-то, он должен бы гордиться этим.

— Чем? Тем, что его жена не выпускает из рук словарь?

— Неужели он не понимает, что эта любознательность, потребность узнавать что-то новое — это выражение…

Теперь он оборвал свою мысль на полуслове.

— Продолжайте, — попросила я. — Что вы хотели сказать?

— Я могу говорить только за себя. Видите ли… я потому так много читаю, постоянно лезу в книги… в общем, это своего рода лекарство от одиночества, да?

— Пожалуй.

Несколько минут мы шли молча.

— В общем, как я говорил, — нарушил молчание Ричард, — британцы использовали территорию парка в качестве лагерной стоянки. И казни через повешение здесь продолжались до тысяча восемьсот семнадцатого года. Да, а в тысяча семьсот тринадцатом году здесь произошло крупное восстание: в городе не хватало продовольствия, и народ взбунтовался. А вам известно, что в тысяча шестьсот шестидесятых пуритане здесь повесили одну женщину за то, что она проповедовала квакерство — вот до чего они были фанатичны. И… о боже, только послушать меня. Распинаюсь, как на викторине, где нужно за минуту рассказать все, что тебе известно об истории бостонского парка.

— Вы рассказываете очень интересно. Я потрясена. И когда только вы все это прочитали?

Не замедляя шага, по-прежнему глядя куда-то вдаль, Ричард ответил:

— Вчера вечером в отеле, в Интернете. Хотел поразить вас своей эрудицией.

Я снова улыбнулась:

— Вам это удалось. И мне очень приятно, что ради меня вы потрудились найти так много информации о бостонском парке.

Мы повернули на север, в сторону Общественного сада.

— Продолжайте, — попросила я. — Расскажите все, что вы знаете о парке.

— Вы уверены, что готовы слушать мою заготовленную речь…

— Нет, я сказала это просто для того, чтобы щегольнуть своими мазохистскими наклонностями.

Ричард рассмеялся:

— Вам палец в рот не клади.

— Едва ли… хотя, если я язвлю мужу, Дэн обижается. А вы рассмеялись.

— В отношениях между близкими людьми всегда… возникают сложности.

— Почему вы не сказали «есть место раздражению»?

— Потому что… мне не хотелось бы, чтобы отношения между близкими людьми омрачало раздражение. Но это неизбежно.

— В каждом браке, во всех без исключения длительных семейных отношениях?

— Не могу сказать, что я большой знаток чужих семейных отношений, обычно для посторонних они — загадка, как, впрочем, и для самих членов семьи. Но из того, что мне известно — а у меня мало друзей, которые откровенничали бы со мной на эту тему, — не могу сказать, что я знаю много людей, которые были бы по-настоящему счастливы в браке. Вы много знаете счастливых супружеских пар?

— Нет. И у меня, как и у вас, тоже немного друзей.

— Меня это удивляет. Вы производите впечатление человека, который…

— Кроме семьи и моей лучшей подруги Люси, я редко с кем бываю откровенна. Так было и в годы учебы в школе, в университете. Две-три близкие подруги. Добрые деловые отношения с окружающими и вечная склонность к замкнутости. Конечно, не с детьми. Ради них я пойду на что угодно, не считая, конечно, убийства или нанесения увечий. И с Дэном когда-то мы тоже были близки.

— А теперь?

— Я бы не хотела об этом говорить.

— Не хотите — не будем.

— Вы очень любезны, — сказала я.

— С чего вдруг такое заявление?

— Вы рассказали мне про сына, про жену. А я, как обычно, в кусты.

— Вы не обязаны делиться со мной…

Я остановилась перед скамейкой и села, не желая вести серьезный разговор на ходу. По моему примеру Ричард тоже опустился на скамью, с другого краю, понимая, что мне нужно личное пространство.

— Дэн стал для меня чужим человеком, я больше его не понимаю. Я говорила об этом немного своей близкой подруге Люси, но она знает не все: о многом я умолчала. Потому что из-за увольнения он переживает глубокий личностный кризис. Ну и еще, потому что я всегда считала, что должна быть лояльной по отношению к Дэну. Бог свидетель, как же мне хотелось вернуться в то время, когда он еще не потерял работу и у нас с ним были здоровые и относительно непринужденные взаимоотношения. Хотя я не утверждаю, что нас когда-либо связывала великая любовь.

— А кого вы любили по-настоящему?

Его вопрос — столь неожиданный, столь прямолинейный — застал меня врасплох. Но еще больше ошеломила меня собственная реакция: я ответила с ходу, даже не задумавшись о том, благоразумно ли я поступаю.

— Эрика. Его звали Эрик.

Я посмотрела на Ричарда. Судя по выражению его лица, от его внимания не ускользнуло то, что я употребила прошедшее время. Тотчас же я пожалела о том, что выдала ему свою маленькую тайну. К чести Ричарда, он не стал выпытывать подробности, за что я была ему глубоко признательна. Правда, сама себя я опять удивила, неожиданно добавив:

— Первый раз за пятнадцать лет упомянула его имя.

Я на мгновение задержала дыхание, надеясь, что эта моя откровенность не побудит Ричарда к дальнейшим расспросам. И надо отдать ему должное, он промолчал. Я же тем временем судорожно пыталась придумать, что еще сказать, и в конце концов заявила:

— Тема закрыта.

— Без проблем, — отозвался Ричард.

Я встала. Ричард последовал моему примеру.

— Пойдем дальше гулять? — спросила я.

— Разумеется. Куда направимся?

— Вы обещали показать, где вы будете жить «в другой жизни». Туда и ведите.

— Это недалеко отсюда.

Мы пошли через сад, оставляя позади небольшой пруд, клумбы, все еще расцвеченные — опять это слово! — последними отголосками ушедшего лета.

— Позвольте предположить, — произнес Ричард. — Слово «расцвеченный» здесь уместно?

— Потрясающе, — рассмеялась я. — Вы меня пугаете. Читаете мои мысли, все такое. Но вы хотя бы учитываете то, что думают другие, а это большая редкость.

Сад кончился, и мы оказались на длинной, широкой улице, вдоль которой стояли величественные дома XIX века. Утопающая в зелени, она простиралась далеко на север. Прямо перед нами высились церковь, построенная, должно быть, в эпоху колонистов, и многоквартирный жилой дом, будто сошедший со страниц одного из произведений об «эпохе джаза» Скотта Фицджеральда.

— Значит, вот там вы хотите жить в своей другой жизни? — спросила я, показывая на пентхаус.

— В мечтах. Раньше это был «Ритц». Теперь — апартаменты для супербогатых. Даже в чопорном консервативном Бостоне — где показная роскошь и щеголянье богатством до сих пор считаются дурным тоном, — как и везде в наши дни, крутятся воистину большие деньги. Особенно с учетом того, сколь высока здесь концентрация людей, работающих в открытых фондах и в области био- и информационных технологий.

— Ребята из этих открытых фондов гребут по два-три миллиона долларов в год.

— Минимум два-три миллиона. Те, кто находится на вершине пищевой цепочки, наверняка имеют более десяти миллионов. Невероятно, да?

— Еще более невероятно, что любой из тех, кто не принадлежит к клубу богатых и состоятельных — а я отношу сюда всех с доходом не более двухсот тысяч в год, — едва сводит концы с концами. Я сужу по себе. Последние полтора года, когда Дэн сидел без работы, для нашей семьи были очень тяжелыми в финансовом плане. Ему очень не хочется работать на складе, куда он выходит в понедельник, но у нас появятся лишние триста долларов в неделю… наконец-то вздохнем немного свободнее. Причем не в том смысле, что это даст нам возможность всей семьей поехать на лыжный курорт в Аспене. Нет, мы просто сможем спокойно оплачивать самые насущные расходы. Бог свидетель, я ни в коем случае не завидую чужому успеху и богатству. Я сама выбрала свою профессию, свою работу. Я сама решила остаться в Мэне, где, я знала, заработки невысокие. И я ненавижу жаловаться.