Под знаменем Врангеля: заметки бывшего военного прокурора - Иван Калинин

Отчего же Деникин не принимает никаких мер против этого зла? — удивился я.

Пока приходится мириться. Деникин просил нас до занятия Москвы оставить в покое Шкуро и других военных начальников, допускающих грабежи. Иначе их части разбегутся. Суд состоится, когда в них не будет надобности.

Тогда ничего не выйдет, — возразил я. — Победителя не судят. Ген. Врангель отлично сознавал причины деникинского провала и не стеснялся открыто включать в их число грабежи. Он изгнал из армии партизанских вождей Шкуро и Покровского, более других повинных в этом безобразии, и объявил крестовый поход против обидчиков населения. Делая ставку на крестьянство, он искренно хотел защитить его от произвола войск. В этом намерении не могло быть ни фальши, ни двуличия, свойственных этому белому вождю в других случаях.

На судебное дело он обращал такое внимание, что главный военный прокурор (он же начальник военносудебного управления) был столь же частым посетителем его кабинета, как и начальник штаба. Число приказов, циркуляров, распоряжений по военно-судебной части составляло значительный процент всей врангелевской литературы этого сорта. Создавались неслыханные должности вроде уездных помощников военного прокурора. Поговаривали о назначении таких же органов надзора при дивизиях.

Открытые, вопиющие грабежи удалось сократить. Но насаждение законности в войсках осталось невыполнимым благим пожеланием вождя. В этой неудаче не он был виноват, а тысячи причин, совокупность которых нагляднее всего показывала, что обломки старого строя, который хотел воскресить Врангель, совершенно не способны ни к творческой работе, ни к обновлению.

Со времени выхода из «бутылки» скромный сначала, ближайший тыл армии начал пухнуть. Помимо множества необходимых тыловых учреждений — лазаретов, этапов, складов и т. д. — возникли мириады всяких других, нужных и ненужных. Так, появились громоздкие комиссии по реализации военной добычи вообще, по реализации артиллерийской добычи в частности, врачебная комиссия по освидетельствованию больных, реквизиционные, закупочные и т. д. Каждый полк имел в недалеком тылу базу, т. е. хозяйственную канцелярию, лазареты, обоз и женщин. Штабы дивизий еще были сравнительно сносных размеров, но штабы корпусов представляли из себя нечто поистине грандиозное. В одном из рапортов по команде наш штабной комендант полк. А. Н. Греков указывал, что при административной части штаба состоит до 500 человек.

— Что-то много народу, надо бы разогнать, — положил резолюцию начальник штаба ген. Говоров.

Запасные части и громадные команды военнопленных, строивших окопы, тоже внедрялись в толщу тыловых учреждений. Тысячи спекулянтов в штатской и военной форме тучами бродили по Северной Таврии, а продажная старая администрация нахлынула княжить и володеть.

Громадные полчища женщин, — жены, и даже сестры и матери военнослужащих и чиновников, сожительницы, которых звали «походными женами», и, наконец, просто проститутки, — следом шли за мужской ратью. С ними не было никакого сладу. В пословице «гони природу в дверь, она в окно влезет», слово природа с успехом можно бы заменить словом женщина. Грозные приказы Врангеля, чтобы женского духу не было на фронте, не помогли. Будущему завоевателю России приходилось пасовать перед женским натиском и уступать, указывая лишь те пределы, дальше которых не разрешалось продвигаться женской армии. Устанавливался, таким образом, «бабий фронт», крайне неустойчивый и все более и более продвигавшийся вперед.

В Донском корпусе одно время женщинам не разрешалось жить восточнее реки Молочной. Штаб тогда стоял в дер. Мордвиновке, на левом (восточном) берегу этой реки, так что женщины воспользовались близостью своих мужей и перешли заветный Рубикон. Комендант корпусного штаба полк. Греков занялся изгнанием их на другой берег и попал в песню:

Порою полуночноюГлушит самогон,За реку МолочнуюГонит наших жен.

Вся эта несчетная тыловая армия мужчин и женщин требовала квартир, подвод, продовольствия. Только по истине такой благословенный край, как Северная Таврия (Бердянский, Мелитопольский и Днепровский уезды Таврической губ.) мог прокормить всю эту голодную двуногую саранчу.

Для упорядочения ближайшего тыла летом были созданы должности инспектора тыла в каждом корпусе и подведомственных ему районных комендантов, независимых от этапных и городских и от чинов администрации.

Властей появилось столько, что крестьянин не знал, к какой надо обращаться. Если рисковал куда-либо обратиться, то его, как мячик, гоняли из учреждения в учреждение.

Как всегда водится, многоначалие приводило к безначалию. При нормальной обстановке всякий хорохорился перед другим и стремился превысить свою власть; при малейшей неустойке на фронте или в щекотливом случае спешил сослаться на другого, проявляя бездействие власти.

Измученные сначала долгим бегством по Кубани, а затем недоеданием на полуострове, все эти бесчисленные тыловые герои и администраторы стремились теперь воспользоваться сытой жизнью на лоне природы, рассматривая службу, как ненужный, но неизбежный придаток. К ней относились или халатно, или формально, а то и вовсе плевали на нее. Высшая власть запрещала крестьянам варить самогон, а низшая даже поощряла, так как сама являлась первой потребительницей этого продукта. На самогон все были так падки, что, зная эту слабость властей, население приносило его в качестве мзды. В Мордвиновке одна женщина пришла просить меня за сына, которого накануне арестовали казаки и которого я уже распорядился освободить. Она не постеснялась даже мне, блюстителю правосудия в корпусе, положить на стол две бутылки этого продукта, как-то незаметно вытащив их из-под фартука.

Все чувствовали себя на кратере вулкана. Каждый точно предвидел очень скорый конец всему и хотел пожить всласть за старое, за новое, за три года вперед. С севера в вечереющем воздухе раздавались последние раскаты орудийной пальбы, а таинственную сень деревенских садов оглашали не всегда скромные поцелуи.

Кое-как мы воевали,Не стесняясь воровали.Там, в тылу царил лишь флирт;Самогон, вино и спиртВсе глушили точно воду,В счет казенного доходу, —

повествует Б. Жиров, описывая дальше такими же, не весьма поэтическими, образами казнокрадство, бесчиния и всякие художества рыцарей белого стана.

О России, о «национальной» идее, о малиновом звоне московских сорока сороков никто больше не думал и не говорил. Даже газеты далеко читали не все, и многие не только не знали и не интересовались ходом военных действий на русско-польском, но даже и на своем крымском фронте. «В Новороссийске была оставлена идея», — пишет Г. Н. Раковский в книге «Конец Белых». В Крыму, живя вне времени и вне пространства, многие забыли, была ли вообще у нас когда-нибудь какая- нибудь идея.