Скоморошины - Сборник

– А если он не взлюбит какого-нибудь человека, что он делает? – спросила я.

– Да, гаварят, наваливаитца ночью, али шшипя (щиплет). У мине невестка, дык уся у синяках, бала (бывало), ходя. Ды дужа (очень) шшипя, ажно кровь почернея…

– Что же далать, чтобы он не щипал? – опять спросила я.

– Ды хто зная, – отвечала Максимовна, – Ды ана балыматная (легкомысленная, пустая) была, нивеска мая: усе, бала, с салдатами, с палюбовниками… Нехорошая баба, Бох с ей. Туго (оттого) ие хозяин и шшипал.

– А вот у суседей наших «напушшено» было, – начала опять Максимовна, – хтой-то сярдит на их был, ды «изделал».[228] Дык суседка сама видела двоих (домовых): адин у синей рубахе, другой – у красной, да пириметываютца.

– Как это «переметываются», – спросила я.

– Ды тах-та абнимутца, да павалютца абои, а потом ускочут, схватютца, да апять павалютца: играють. Дык у их вся скотина подохла, ничего как есть во дворе не было. Напушшено. Хто слово зная, ды сдурить, а чалэку ат етага плоха.

– А как это, говорят, домовой «вещует»? – снова спросила я.

– Бувая… Мая сяструшка сказывала: как узять ие мужа у солдаты, дык хозяин по ем голосил. Вот завтря иго везть, а нынча ани пашли у клетку спать. Мужик-то выпил – то-то прошшалси со сваими – храпить, а сяструшка только стала дремать и слыша: хтой-та у клетку дверь растворил и лез им по нагах, патам зли стеначки прашел, у галавах астанавилси и начал голосить. Слов не выгаваривая, а тольки голосам: у-у-у, у-у-у… Как вот бабы голосют. А сяструшка мая уробела, баитца мужа пазвать, да усе иго пад бок – толк, толк! А ен храпит, не слыша. Как праснулси ен, а она:

– Ох, Ликсан (Александр)! Што ш ты$7

– А што?

– Ды у нас у галавах штой-та галасило усю ночь…

А раз со мной была оказия, – продолжала разболтавшаяся старушка. – Начивала я у хатя адна как есть – наши были на поля. Задула свет, легла на печь, лежу и слышу: падшел ен к столу, узял са стола ножик – я, знать, забыла прибрать, ды тах-та ножиком:

– Дзы-ынь!.. Дзы-ынь!..

А потом как шварсня (швырнет) ножик наземь! А я лежу ни оторопь мине не взяла, ни што. Тольки думаю, што ш ета$7

– Няставляй ножик на ночь на столе – грех!..

А старик сторож, муж Максимовны, сообщил мне, что он слышал, как «хозяин» прял на приготовленных прялках в то время, когда все спали.

Про кикимору

В одной дистанции стоял кабак на юру близ оврага, и овраг-то обсыпался, так что кабак чуть лепился на овраге. В этом селе были большие базары по понедельникам и пятницам и шла в кабаке большая торговля вином, но ни один целовальник не мог долго усидеть в кабаке: постоянно проторговывался и разорялся. То находили у них недочет в деньгах, а главное дело – большую усышку вина и разсыропку, так что в откупной конторе все этому дивились, и еще тому дивились, что все целовальники рассказывали, как ровно в двенадцать часов кто-то у них вино цедит и, когда зажигали свечку, то видели карбыша, который бег от бочки и скрывался под полом в нору. Откуп кому ни предлагал сымать кабак, все отказывались. Даже даром предлагал кабак, без всякаго залогу, но никто не сымал. Предложили одному пьянице и моту, и несколько раз оштрафованному, и пойманному в приеме краденых вещей. Он был в крайности, потому что промотался. Не имел себе пристанища и ходил из кабака в кабак, а был человек семейный, очень неглупый и отчаянная голова. Он согласился взять кабак, хотя и слышал много страшных рассказов об нем. Кабак стоял заброшен. В первую ночь, когда он поселился в нем, он приготовил сальную свечку, спичек, положил топор на стойку, выпил полштоф вина и лег спать.

– Ну, – говорит, – теперь хоть сам черт приходи, никого не боюсь.

Спустя короткое время он услыхал, что кто-то вино из разливной бочки цедит. Он быстро зажег свечку, взял топор, подошел к бочке, осмотрел ее. Видит, что она не повреждена: печати все на ней целы, а кран заметно полуотворен. Постукал он топором в бочку и по стуку определил, что будто вина меньше, сорвал печати, накинул мерник, видит, что трех с лишком ведер нет. Он удивился и выругался как ему хотелось.

– Чорт, что ли отлил! Покорись мне! Ведь я чертей-то не боюсь: до чертиков-то я раз десять напивался. Не привыкать стать мне вашего брата видеть!

Тут он услыхал под полом треск: стала выворачиваться половица и стало вырастать из-под пола странного вида дерево. Все растет и растет, распространяются ветви, сучья и листы, закрывают почти что весь кабак и склоняются над его головой. Целовальник, собравши что есть силы, взмахнул топором рубить дерево и говорит:

– Ну, так, брат, вот как по-нашему! Я тебе удружу!

В эту минуту топор его как будто во что воткнулся, он не может его сдвинуть и чувствует, что какая-то могучая рука удерживает топор. Целовальник не струсил.

– Пусти, – говорит, – меня! Я знаю, что ты чорт! Пусти! Я все-таки буду рубить!

В это время слышит над своей головой тихий и кроткий голос:

– Послушай, любезный, меня. Не руби ты дерево, это я.

– Да кто ты?

– Я тебе скажу. Ты со мной уживешься, мы будем с тобой друзьями, и ты будешь счастлив.

– Да кто ты? Говори скорей! Пусти топор, я хочу выпить.

– Ну, брат, поднеси и мне.

– Да как я тебе поднесу, когда я тебя не вижу?

– Ты меня никогда и не увидишь, только когда с тобой прощаться буду, может, покажусь.

– Правду ли ты говоришь?

Целовальник почувствовал, что кто-то топор пустил, зашел за стойку, взял штоф вина и хотел из него наливать, голос ему и говорит:

– Послушай, любезный, ты много теперь не пей. Для нас довольно и этого полуштофа. Вон возьми вон этот, у котораго горлышко проверчено, в том, брат, вино-то хорошее, еще не испорчено.

– Да как ты это узнал? Я принимал, все полштофы были целы…

– А ты ходил опускать вино-то мужику-то, тебе нарочно дистаночный его и подменил, чтоб узнать наперед будешь ли ты здесь мошенничать.

Целовальник взял этот полштоф, посмотрел со свечкой на его дно и увидел, что действительно на дне проверчена дыра (чтобы можно было отлить и впустить туда, а после воском залепить).

– Ну, чортова образина, теперь я верю тебе, что ты – чорт.

– А ты не ругайся, мы с тобой будем друзьями, ты угости лучше.

Целовальник налил два стакана, взял свой и выпил, сам скосился и смотрит на другой и видит: стакан поднялся сам собой и так в воздух испрокинулся, как кто его пил, и так сухо, что капли не осталось, только кто-то крякнул.

– Ну, брат, спасибо за угощенье.

– Спасибо-то спасибо, а ты мне розскажи кто ты.

– Я тебе, брат, расскажу, слушай! Я – сын богатых родителей и сын купеческий, проклятый еще в утробе матери, и вот теперь скитаюсь по свету и около тридцати лет не нахожу себе пристанища. Отец меня проклял ни с того, ни с сего, а мать поклялась своей утробой в нечестивом деле (они душу человеческую сгубили, отравили своего роднаго брата, чтобы воспользоваться его богатством). Так вот я кто такой! Теперь дальше слушай! Ты каждый день в двенадцать часов дня и ночи ставь за заслонку по стакану вина и пресную на меду лепешку. Этим я буду кормиться, а ты себе торгуй, не бойся ни поверенных, ни дистаночных, ни подсыльных, а я тебе об них буду говорить; за десять верст ты будешь знать, кто едет и кого подослали, чтоб тебя поймать в разливе вина, а теперь ложись и спи! Только, брат, образов не заводи и молебнов не служи и как я отсюда уйду через год, так и ты уходи, а то худо будет тебе. Слышал?

– Слышал.

– Так и поступай.

Целовальник выпил еще вина и лег. Посмотрел на дерево, оно стало меньше, все ниже и ниже, скрылось под полом и половица опять легла на свое место, как ни в чем не бывало. Целовальник затушил свечу и заснул.

На другой день был базар. Он поутру встал рано и увидал, что у него открылась хорошая торговля, и он, полупьяный, целый день хорошо торговал, ни в чем не обсчитался. К вечеру проверил выручку и смекнул, что торговля шла на удивленье, а что говорил ему проклятый, он это все и исполнил, и с этого дня целовальник стал торговать так хорошо, что все его товарищи стали ему завидовать. Он никогда не попадался ни под какой штраф, несмотря на то, что постоянно продавал вино рассыропленое, и заблаговременно знал кто из дистаночных или поверочных придет к нему его ревизовать. Удивлялись его аккуратности, его ловкости, его честности и больше всего тому, что целовальник, хотя пил вино, но пьян не напивался. Прошел год. Наступила полночь. Целовальник по обыкновению спал на стойке и проснулся. Слышит вдруг голос:

– Ну, прощай, брат, я ухожу. Ты завтра же откажись от кабака и прекрати торговлю!

– Ну что ж. Покажись мне!

– Возьми ведро воды и смотри в него!

Целовальник взял ведро воды, а в другую руку свечку и стал на воду смотреть. Он увидал в ведре свое лицо и с леваго плеча – другое лицо красиваго человека средних лет черноброваго, черноглазаго, а в щеках как будто розовые листочки врезаны.

– Видишь ли?

– Вижу, какой ты красавец.