Жизнь удалась - Андрей Рубанов

– Я не понимаю…

– Ты, Матвей, был при жизни твердым человеком. С принципами. Со своей системой ценностей. Знал, что делал и ради чего. Не боишься, что тебя ожидает великое разочарование? Не опасаешься падения своих идолов? Осмеяния своих ценностей?

– Нет. Это невозможно.

– А это мы, Матвей Матвеевич, еще посмотрим… Вот, кстати, и жена твоя пришла.

14. Опознание

Вот и все, девочка наша. Кончилось детство. И молодость. И все остальное – тоже.

Муж твой лежит в морге города Захарова. Поезжай и подпиши протокол опознания.

Черная могильная дыра пожрет твоего суженого. Конец. Точка. Финиш.

Рухнули страшные шторы, закрыли белый свет.

Почему это со мной, зачем, за что? Все было так хорошо, любимый, а ты взял – и все испортил. Оказался в морге города Захарова.

Ведь ты мой. А что мое, то мое.

«Нет! – вдруг принималась она твердить самой себе. – Нет, тысячу раз нет! Не такой он человек, чтобы просто так оказаться в городе Захарове, в каком-то пошлом морге. Сказал же Сережа Свинец: „Не сто процентов“. Не сто процентов! Не он там лежит, не Матвей. Не он! Другой!»

Повторяя как заклинание «не он, другой, не он, другой», она побродила по комнатам, ничего не видя, натыкаясь пальцами на стены, углы, двери. Выпила воды с газами, потом без газов. Зачем-то пересчитала деньги в кошельке (тридцать тысяч, тысяча с небольшим долларов, черт, совсем мало, не протянуть и пары дней). Схватила телефон, в помрачении набрала чей-то номер, услышала недоуменные междометия, отключилась.

Нет, я все еще жива. И он – тоже. После всего, что было, разве может он просто так взять и оказаться в морге?

Ты же мне обещал. Говорил, что все будет хорошо. Сулил счастье. Оранжевое небо. Безоблачное будущее. Перспективы. А теперь, значит, город Захаров, да? Я не согласна!

Что же делать? Ехать? Выпить водки? Позвонить маме? Прыгнуть головой в окно?

Вдруг она едва не закричала – в уши ударила очередная телефонная трель.

– Это снова я, – тихо сказал Свинец, – ты там… это… не особо паникуй. Еще ничего не ясно. Личные документы не найдены. Лицо… повреждено. Вообще, много странного. Спокойно садись в машину и приезжай потихоньку. Я уже здесь…

– Лицо? Повреждено? Что значит «повреждено»?..

– Значит – повреждено. Пиши адрес…

Ехать в одиночестве показалось ей делом абсолютно немыслимым, она позвонила Надюхе, но та пребывала вне зоны доступа. Что за бездарная дура, резко разозлилась Марина, красивая, умная, все при ней, а денег вечно нет, даже на оплату телефона; на волне этой злости, оказавшейся очень кстати, она кое-как собралась, натянула старые джинсы – не посещать же морг в дизайнерских брючках, – яростно прошмонала ящик комода, где хранились лекарства, отыскала пузырек с нашатырем. Уже в машине подумала, что о местонахождении города Захарова не имеет и малейшего представления. К счастью, нашлась карта. Наименование искомого города маркировалось бледными мелкими буковками. Легенда карты гласила, что так обозначены населенные пункты с числом жителей менее тридцати тысяч.

Боже, как можно жить в населенном пункте с таким числом жителей?..

В попытке отвлечься она включила было радио, но жизнерадостные голоса, сочно и смачно обсуждающие актуальные темы текущей недели – юбилей популярного певца, развод популярного спортсмена, ограбление популярного актера с последующей поимкой злодея, оказавшегося популярным вором в законе, – показались Марине, во всей их сочности и жизнерадостности, тошнотворными, а склоняемые на все лады подробности частной жизни столичных звезд – чудовищно незначительными.

Неделю назад она послушала бы такие рассказы со вниманием и удовольствием, поскольку всегда считала, что частная жизнь может и обязана быть бурной. На работу она не ходила. Если уставала – то только в спортивном зале. Если нервничала – то только из-за невзначай набранных лишних пары килограммов. Всю энергию разряжала именно в частную жизнь и думала о ней, как о единственно настоящей. Оранжерейным цветочком, рафинированной орхидеей Марина никогда себя не считала – однако смерти и морги видела только по телевизору и, если видела, переключала канал на что-нибудь легкое: на музыку, моду, бабские ток-шоу.

Она бы и сейчас переключила на что-нибудь легкое. Да только не переключалось.

Город Захаров – пятьдесят верст от столицы – удручал.

Беспорядочный лабиринт вросших в грязь двухэтажных лабазов. По окраинам – серые пятиэтажки, к каждой жались какие-то хибары, гаражи или сараи или нечто среднее. Мерцали две-три кабацкие вывески. Подле здания администрации полоскались на сыром ветру выцветшие штандарты с замысловатыми гербами. Герб города, герб области. Умилиться, и только.

Пробегали деловитые худосочные собаки. Дребезжащие «мерседесы» норовили проехать на красный свет. Старухи в ватных камилавках поспешали за хлебушком. Молодежь в шароварах сосала пиво. Школьницы с макияжем «вамп» пробавлялись джин-тоником и удобряли шелухой семечек утоптанную мокрую землю.

Некоторые девочки, впрочем, были чудо как хороши – тоненькие, с прямыми спинками, с крупными дерзкими грудками, с огромными глазами, с превосходными волосами, не желающими умирать, сколько ни насилуй их фэшн-химией, – яркие, вовсю цветущие, настоящие красавицы; жаль только, что слишком громко хохотали над шутками своих толстомордых приятелей, слишком хрипло матерились, слишком активно курили.

Битое стекло. Окурки. Мертвые фонарные столбы. Пьяный человек пробегал проезжую часть, словно обстреливаемую зону, – пригибаясь. Облезлый рекламный щит сулил баснословные скидки. В безразмерных лужах отражалось стальное небо. Вялые мужички дрейфовали от проходной к пивной. Голые деревья хватали кривыми ветвями прозрачный воздух. Черные птицы похабно орали, разоряя прокисший мусор.

Картинки запустения, беспросветной унылости сущего – каждая по отдельности – могли бы внушить жутчайшее отвращение. Но все вместе являли собой гармоничное, однородное зрелище, не лишенное трогательной эстетики. Каждая краска, каждая деталь идеально дополняла соседнюю и все остальные тоже. В бесконечных оттенках серого, в падающих на землю тенях, в воплях глумящегося воронья, в кривоватых стенах, подпирающих кривоватые крыши, ощущалось равновесие, торжество некой правильной, простой формулы. Секрета здешней жизни.

Марина знала разгадку фокуса.

Есть две страны. Одна – и другая. Столица – и провинция. Метрополия – и колония.

Сядь за руль, покинь пределы Кольцевой дороги, продвинься на десяток верст буквально – и вместо расцвеченной огнями, опрятной, упорядоченной, комфортабельной жизни углядишь сон, кривизну, катастрофу логики.

Все тут шло, как всегда, и будет идти до скончания века, а век никогда не скончается.

Умрет мир, и эпоха сменит эпоху, но на северо-востоке великого материка будут по-прежнему дремать, смачно отрыгивать пивко, похмельно похохатывать, сплевывать семечки, визжать нецензурными фальцетами.

Страна – то ли мертвая, то ли полумертвая, то ли вечно живая – пойди угадай.

Притормаживая на асфальтовых ямах, Марина проехалась по главной улице – естественно, улице Ленина. На перекрестке свернула на перпендикулярную – естественно, улицу Мира. Везде ей открылся смрадный распад, болото.

Что-то шевельнулось в ее душе, слабая протестная вибрация прошла поперек сознания. Была же когда-то большая красивая страна – мы ее знаем по картинкам в букваре. А что теперь?

Но тут же московская женщина трезво призналась себе, что ничего удивительного здесь нет. Раз они тут так живут – значит, хотят так жить. Значит, такая жизнь их устраивает. И они, стало быть, счастливы.

Нет, конечно: всеобщая, сильно педалируемая в последние годы воля местных властей к благоустройству, к прихорашиванию фасадов была заметна. Многое подновили и подмалевали. Кое-как залатанные дороги украсили новенькими дорожными знаками, углы домов – новенькими номерами. Огородили газончики заборчиками. Но люди, народ, публика, граждане – те, для кого все делалось, – без тени сомнения лезли через заборчики и перли по газончикам, чтобы срезать угол в десять метров, и продолжали бесшабашно свинячить везде, где можно и нельзя.

Один из аборигенов, задумчиво и праздно маячивший у обочины, показался ей не лишенным остатков вменяемости, и она притормозила.

– Извините, а как мне попасть на улицу Комсомольская?

Легкий мгновенный ступор, паника, гримаса сильнейшего напряжения мысли.

– А это тебе надо… это… взад, блин, вертаться. И – до упора, это, ехай. Там, блин, сверток будет, вправо… Нет, влево. Да, влево… Или вправо, что ли… Влево! Не, блин, точно влево. И, блин, еще раз – до упора. И будет это улица Комсомольская… Или улица Коммунаров? Не, блин, точно Комсомольская… Короче, там отыщешь. Там вообще хуй заплутаешь, потому как если влево повернешь, улица всего одна – Коммунаров. То есть Комсомольская. Другой нету…