Алтай в зеркале мифа - Андрей Маркович Сагалаев

Великий начальник мой, ты есть!

Я ничтожный раб твой (с крупинку, подобную отруби)!

К какому хану, изнуряя себя, с шумом я иду!

К какому начальнику, напевая, я иду!

К хозяину белого бубна…

Все это шаман делает ради людей, своих соплеменников. Они же, присутствуя на церемонии камлания, отнюдь не зрители, а полноправные участники действа: подбадривают шамана, в нужных местах подпевают ему, подыгрывают, оживленно реагируют на все происходящее. В камлании всегда есть момент единения общественных устремлений и сил, здесь сливается личное и общее.

За шаманскими «фокусами» — чревовещанием, лизанием раскаленного железа, глотанием гвоздей и т. п. — обнаруживается важнейшая социальная задача, которую решал шаманизм. Шаманский ритуал вносил важную лепту в процесс саморегуляции общества, как это доказала Е. С. Новик в книге «Обряд и фольклор в сибирском шаманизме». Действительно, восстанавливая нарушенное равновесие, предсказывая будущее течение событий, ритуал прогнозировал жизнь родового коллектива. Обещая удачу на промысле, скорое выздоровление, рождение наследника, шаман разряжал психологическую атмосферу. Наконец, велика была роль шамана в формировании и развитии мироощущения народа. Вряд ли рядовые члены общества досконально разбирались в тонкостях шаманской мифологии, но их знаний было достаточно, чтобы представлять картину в целом, сопереживать во время камлания. Смутные и неясные представления о гармонии мира в устах шамана обретали императивное звучание, облекались плотью ритма и метафоры.

Питательной средой шаманизма можно считать особую психологическую атмосферу старого общества. Испытывая постоянный сенсорный голод, живя в узком кругу себе подобных, люди, наверное, уделяли большое внимание анализу своих внутренних состояний и переживаний. Сон, болезненные грезы, предчувствия и видения — все это считалось заслуживающим такого же внимания, как и факты осмысленного бытия.

Итак, шаман — обладатель мудрого слова, заступник и толкователь воли духов, незаменимый для общества человек. Но этот духовный лидер общества влачит жалкое существование. Он — изгой. Ему недоступны многие радости жизни, а скромный комфорт кочевого быта оборачивается для него своей не самой привлекательной стороной. В чем тут дело?

Обреченный служить и людям, и духам, шаман не вполне принадлежит миру людей. И вот эту инаковость шамана сородичи чувствовали очень точно. Его и уважали и побаивались. Жизнь шамана проходит в частых разъездах: его ждут в дальних кочевьях, а если слава шамана велика, за ним приезжают со всего Алтая. У шамана Санызака было семь братьев. Когда они заболели тифом, Санызак решился зимой сделать жертвоприношение Ульгеню, чего обычно не делают, так как зимой замерзает небо. Санызак прорубил себе дорогу, о чем говорится в благословении, ему адресуемом:

За пояс заткнувши свой луновидный топор,

Ты направился к белой ясности (в небеса).

Сотрясая перьями шапки своей,

Ты направился к третьей ясности,

Представлялся Ульгень-бию,

Был назван сыном неба…

Постаревшего Санызака алтайцы, очень любившие его камлания, приносили в свои аилы на шкуре быка…

Профессия шамана обычно не была прибыльной. Как писал А. В. Анохин, «шаманская профессия далеко не выгодна для хозяйственных целей алтайца; она много отнимает у шамана или шаманки рабочего времени, которое едва ли может окупиться получаемыми грошами и подарками. Из слов некоторых шаманов видно, что служение, продолжающееся от двух до четырех дней, вознаграждается тремя, пятью рублями. Кроме того, шаман получает иногда в виде подарка мясо — части жертвенного животного и кусок материи в несколько аршин. Весьма редко шаману дарят, и то после выздоровления, халат, овцу, торбока (теленка) и лошадь…Молодые шаманки и шаманы, благодаря скудости заработка, вызывают у своих домашних постоянное недовольство». Заметим, что костюм шамана обходился ему в то время (начало нашего века) до 150 рублей.

Шаману приходилось конкурировать — а порой и бороться — со своими коллегами. Если в воздухе несутся два пыльных вихря, люди знают — это сражаются шаманы. А сколько физических и душевных сил отнимает каждое камлание! В тяжелом одеянии, под пристальными взорами собравшихся, замечающих каждый промах… Конечно, среди шаманов были шарлатаны и вымогатели, обманщики и просто душевнобольные люди. Но не такие отклонения определяли место шаманизма в жизни алтайского народа.

Шаман жил в своем времени и пространстве. Недаром в ритуале призвания шамана имитировалась его смерть, а затем рождение в новом качестве. Его и хоронили не так, как обыкновенного человека, но принимая особые меры предосторожности. В. Н. Василов пишет, что шаман предстает трагической фигурой, обреченной всю жизнь служить духам во имя защиты интересов своих сородичей. Жизнь шамана — яркая иллюстрация к словам К. Леви-Строса о сущности ритуала. Он писал, что ритуал становится возможным тогда, когда кто-то из смертных отказывается от установлений обыденной жизни и возвращается к стихийному, природному существованию. Он отрицает нормы родства, устроенный быт и мораль во имя достижения иллюзорной и пленительной цели. «Заложник» духов, шаман отдает за свой дар самую большую ценность — собственную жизнь.

В русле шаманской идеологии были сформулированы простые и универсальные представления о мире. Почему же так последовательно и беспощадно расправлялись с шаманами все, кто по их убеждению нес на Алтай новую, «высшую» культуру? Сначала пылали костры в эпоху Джунгарского ханства. Два столетия спустя православные миссионеры пытались всячески ограничить влияние шаманов. На перевалах рядом со священными деревьями появились кресты. Там, где ставился крест, и в округе радиусом до пяти верст запрещалось устраивать камлания. Ревнители новой веры каким-то чутьем угадывали, что авторитет шаманов в обществе не позволит им преуспеть в проповеди. Шаманизм как центральный нерв старой алтайской культуры обеспечивал ее целостность. Один из миссионеров, удрученный неуспехом своей деятельности, писал даже о «бессмертном суеверии» шаманства. Конечно, шаманизм к концу XIX века переживал кризис — менялись условия жизни, менялось и общество. Но его история на Алтае не получила естественного завершения. Настали времена «расшаманивания». В 1928 году газета «Ойратский край» опубликовала письмо (!?) того самого шамана Танашева с вынужденными словами покаяния: «Я и все камы вообще должны сознаться, что выдуманные нами боги… есть ни что иное, как пустые слова». Шаман отрекся от «сана», сдал в политпросвет шубу и бубен, и, по сообщению газеты, «взялся за ликвидацию неграмотности алтайцев».

Шаманизм надолго пережил породившую его эпоху и чуть-чуть не «дотянул» до того времени, когда стало возможным оценить его суть, когда от анализа внешних атрибутов шамана мы постепенно и с трудом переходим к пониманию его натурфилософии. Слово «шаман» в наше время понимают без перевода в разных частях света. Во всем мире наблюдается настоящий бум в изучении этого феномена: проводятся симпозиумы и семинары, издаются толстые тома докладов. Исследуются самые разные аспекты проблемы: шаманизм и