Няня поневоле (СИ) - Волкова Виктория Борисовна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По тому, как переглядываются Олег с Витькой, я понимаю, что попал в цель.
Бинго, дорогие товарищи!
— Поднимайте своих орлов и ищите вашего компаньона…
— Откуда дровишки? — морщится Таврида. — Я по своим источникам пробивал…
— Мы с тобой, Витя, караси. Плаваем в маленьком прудике. И наши источники, — вздыхаю я, стараясь подобрать сравнение пообидней, — это две речки-говнярки, сливающие нам на голову свои помои. А есть большие реки, и там ходит рыба покрупнее.
— Кто, например? — быстро обрывает мои пространные речи Дункан.
— Я тут по одному делу общался с Педагогом…
— Да ты гонишь! — вскрикивает Таврида.
— Гляди, — показываю сделанную на память фотку.
— А как ты на него вышел? — задумчиво чешет репу Дункан. И в осоловевшем взгляде мелькают остатки разума.
— У нас общие друзья, — ухмыляюсь довольно. — Вот летали развеяться в Эйлат. Потрепались за жисть…
— Он уже на пенсионе, — морщит нос Таврида. Этого точно фотками не купишь.
— И это к лучшему, — соглашаюсь я. — Вот только из песни слов не выкинешь. У ФИШТ-банка и Педагога были давние терки. И закончилось все, как и с нашим Синькой.
Перевожу взгляд с одного на другого. Самодовольство на лицах сменяется неподдельной тревогой.
— Мое дело — сторона, пацаны, — заявляю спокойно. Слишком спокойно. — Ищите товарища и свои бабки. Иначе кто-то из вас сядет.
Смотрю задумчиво на занавешенное окно, за которым уже полным ходом властвует утро.
«Сразу поеду в больницу, — решаю я. — Сколько сейчас? Семь? Или половина восьмого? Домой не успею заехать».
— Я одно не пойму, Назарет, — гаденько усмехается Таврида. — Тебе какой резон? Что ты так за Синьку печешься?
— Не люблю, когда мою работу делают другие, — бросаю резко.
Проводив дорогих гостей, выхожу на крылечко кафе и пустым взглядом пялюсь на восходящее солнце. От яркого розового света становится не по себе. Аж паника затопляет сердце.
«Твою мать, — думаю, усаживаясь на заднее сиденье Мерса. — Не погорячился ли я с этой встречей? И куда оно все вывезет!»
— В больницу, Ступа, — говорю водителю и раздраженно наблюдаю, как впереди усаживается Трофим. Мой старый друг и зам что-то спрашивает. Но я не отвечаю. Все пытаюсь разобраться со своей неугомонной чуйкой. Почему я так очкую, мать вашу!
На негнущихся ногах захожу в больницу и сразу же спрашиваю в регистратуре.
— К Ковалевой как пройти в гинекологию? Пускают, или она сама сможет выйти?
— Она лежачая, — мотает головой медсестричка. — А вы кто? — спохватывается запоздало.
— Муж, — отвечаю как на духу и спиной чувствую веселую ухмылку Трофима.
— Муж? — удивляется девчонка. — Неправда! Муж ее находится с ней. Такой пожилой дядечка, — шепчет она чуть слышно и добавляет заговорщицки. — Там вокруг люкса, где она лежит, полно охраны. И нам главный врач строго-настрого велел никому пропуска в отделение не выписывать без разрешения старшей медсестры.
— Что? — выдыхаю я, собираясь разнести тут все к ядреной матери. — Что ты несешь, девочка?
— Документ предъявите, что вы муж. Свидетельство о браке или штамп в паспорте?
— Пойдем, — тянет меня за рукав Трофим. — Пойдем, Серый. Нужно подумать, как нам выцарапать твою девочку. Ты же сейчас только сыграешь на руку противнику.
— Да, конечно, спасибо, — киваю я девчонке и своему заму. Даю вывести себя из больницы и усадить в машину. И уже дома, взяв плачущего сына на руки, даю клятву самому себе и Линаре.
«Мы будем вместе, любимая!»
И застываю на месте, как вкопанный.
Может, Линара передумала оставаться со мной? Решила вернуться к мужу?
«Тогда бы она не сохранила ребенка, — подсказывает мне внутренний голос. — Скорее всего, они поговорят со Шмелевым, и он даст ей развод. Нужно только подождать. Ну и подстраховаться немного».
17
Линара
Поезд «Иркутск-Москва». Мягкий вагон.
Негромко стучат колеса. Видимо, стоят мощные новые рессоры. Или из-за шума в голове я ничего не слышу. Даже сообразить не могу, что делать дальше. Одним словом, я проиграла. Думала, что смогу навсегда освободиться от Шмелева, но мой хитровыделанный муж обвел меня вокруг пальца, как глупышку. Легко и непринужденно. Поставил мат в один ход. Останься я дома, вполне возможно, и дождалась бы Сергея. И нам бы удалось поговорить. Но Назарет уехал неизвестно куда. И за три дня даже позвонить не удосужился. Бросал трубки, ссылаясь на занятость. Ни одного доброго слова для меня не нашел. Решил, видимо, что такая падшая женщина не достойна дышать одним воздухом с великим и высоконравственным мужчиной.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})«Двойные стандарты», — усмехаюсь, сглатывая слезы. Закрыв глаза, кладу руку на живот.
Все хорошо, малыш!
От тоски и тревоги о Марке сводит внутренности. Я проиграла. Ситуация абсолютно безвыходная. И как из нее выкарабкаться? Как связаться с Назаровым, хотя бы для последнего разговора, я понятия не имею.
— Нужно поесть, Аполлинария, — заботливо напоминает сидящий напротив в кресле Федор Ильич. Отодвигает в сторону ноутбук. Пересаживается на постель с громким вздохом. Мне даже поворачиваться не хочется. Зачем? И так знаю, как он выглядит. Костюм от Армани сменил на черные спортивные штаны и такую же толстовку с яркой надписью. Спортсмен хренов. Но какие шмотки на себя ни напяль, возраст берет свое. Поредевшая шевелюра зачесана назад, под глазами мешки. А в мудром взгляде укор и беспокойство. Если не знать, можно принять за искренний.
«Что же ты наделала, Аполлинария? Как могла все испортить?»
Ни слова упрека. Никаких выяснений. Как будто уехал на работу, а потом вызвали в больницу. Честно говоря, Федор душит меня своей заботой.
Чувствую, как его рука ложится на мое бедро, и перестаю дышать.
«Сереженька, мой дорогой! Почему же ты меня бросил?!»
Стараюсь не думать о Назарете. Не анализировать его поведение, не защищать в душе вчерашнего любовника. Когда хочешь, пройдешь все преграды… Нет желания — даже позвонить лень.
Сзади слышится какое-то движение. Федор встает с постели.
«Может, решил выйти? Хотя куда тут? Даже туалет с душем в купе. Делся бы куда-нибудь, честное слово. Сбежать в любом случае не получится. Кругом охрана, и с первого дня в больнице каждый мой шаг контролируется.
Мне бы передышку, господи! Хоть небольшую! Собраться с мыслями и решить, как поступить дальше. Но Шмелев или его люди все время рядом. А от постоянного контроля любому станет тошно.
Чувствую, как немного проседает полка под тяжестью сухопарого тела. Ощущаю прижавшуюся сзади плоть. Слышу дыхание, обжигающее кожу. Нехитрые ласки… чтоб им пропасть. Шмелев по-хозяйски проводит ладонями по бедру. Осторожно гладит низ живота. Поднимается выше, стараясь запустить руку под майку. А когда я убираю прочь его пальцы, насильно прижимает меня к себе и настойчиво сипит мне в ухо.
— Я — твой муж, Аполла, не забыла? Хватит выделываться. Мы с тобой, кажется, договорились.
— Я помню, — шепчу, стараясь подавить крик. — Мне нездоровится.
— Беременность — не болезнь, а обычное состояние женщины, — цедит он недовольно. — Мы с тобой решили оставить этого ребенка. И ждем его с нетерпением. Перестань хандрить, дорогая. Твое состояние передается нашему малышу. А это вредно.
— Мне плохо, — всхлипываю, утыкаясь носом в подушку. Мне бы остаться одной. Прореветься от безысходности.
— Это пройдет, детка. Все плохое уже позади, Аполлинария. Я забочусь о тебе. И вправе рассчитывать на взаимность. Тебе тоже не мешало бы доказать мне свою преданность и любовь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})— Я не люблю вас, — признаюсь еле слышно. — Отпустите меня, пожалуйста.
— Нет, — рыкает муж, приподнимаясь и разворачивая меня к себе. — Обойдешься. Добро пожаловать домой, дорогая. Пора взяться за ум и вспомнить, наконец, что ты замужняя женщина.
Муж, словно слепой, ощупывает мое заплаканное лицо, а затем большим и указательным пальцами приподнимает подбородок.
