Сломанный меч - Толеген Касымбеков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хан и его приближенные остановились возле чайханы напротив помоста. Хан глянул на распростертую толпу и начал подниматься по выстланной ковром лестнице к шатру, в котором приготовлено было для него заранее высокое сиденье.
По правую руку от хана и чуть ниже его уселись Касым-минбаши и Нияз-кушбеги, по левую — Кедейбай, Нармамбет, а затем и прочие беки строго по придворному установлению. Огромного роста чернокожий раб, приблизившись к хану сзади, помахал над его головою душистым опахалом из перьев райской птицы. Особым настоем ароматных трав пропитывали такое опахало, и оно при движении распространяло запах свежести и чистоты.
Хмур и молчалив был хан Кудаяр.
Едва затихли карнаи, Касым-минбаши молитвенно воздел руки.
— Аминь!
Люди на площади подняли головы, тысячи рук взметнулись вверх, и прошумело тысячеголосое: "Аминь!" Кудаяр-хан, не сводя глаз с полуобнаженного человека на помосте, слегка провел обеими руками по изжелта-бледному лицу.
Закованный в цепи пленник твердо и бесстрашно смотрел на хана и его приближенных.
— Смерть! Смерть! — выкрикнул кто-то из толпы, и множество голосов подхватило:
— Смерть! Смерть волку!
— Мир нам! Мир! Смерть бешеному волку!
— Смерть!
Большинство искренне верило, что со смертью стоящего на помосте человека наступит конец тяжкой для всех смуте. Радость переполняла сердце Касыма-минбаши, он искоса внимательно следил за выражением лица Кудаяр-хана.
Казнь началась.
Миршабы выволокли из зиндана около сотни пленников и пригнали их к самому помосту, на котором стоял Мусулманкул. Одетые в черное палачи брали пленников по одному и, заставив каждого опуститься на колени, сносили головы с плеч ловко, привычно, будто играючи. Обезглавленные трупы тут же оттаскивали в сторону, сваливали один на другой.
Один из тех, кто уже стоял на коленях, вдруг обернулся к толпе, крикнул отчаянно:
— За что? Родичи, за что?!
— Кипчак!
Как плевок, вылетел этот ответ из шатра у чайханы. Народ негромко загудел, и непонятно было, что в этом, — одобрение или недовольство.
Кровью пахло в воздухе. Кровь текла по пыльной земле, и те, кто стоял поближе к месту казни, осторожно пятились от подбирающихся к ногам темных струек.
Один лишь Касым-минбаши не насытился местью. Он смотрел на казнь молча, сидел неподвижно, крепко стиснув оба колена растопыренными пальцами рук.
Касым думал — казнь приверженцев сломит волю Мусулманкула, дрогнет его сердце при виде потоков кипчакской крови. Упадет Мусулманкул, начнет молить о спасении, о помиловании ни в чем не повинных своих родичей… И, услышав его ослабевший молящий голос, посмеется над ним Касым, вдоволь натешится над поверженным, униженным врагом. Однако Мусулманкул все стоял твердо, прямо, высоко держа седую голову. И Касым приказал силой согнуть ему спину…
Притомившихся, одуревших от запаха крови палачей сменили другие.
Двое из них — видно, так было условлено заранее, — подошли к Мусулманкулу. Двое силачей с цепкими, как клещи, ручищами. Каждый взял одну руку Мусулманкула в свои, погладил, потянул… и вдруг оба враз отпрянули в стороны. Хруст костей раздался во внезапно наступившей тишине: палачи ломали Мусулманкулу пальцы. Дрогнул всем телом Мусулманкул, рванулся, но тут же сдержал себя, не крикнул, не застонал и даже не глянул на своих мучителей. Кровь хлынула ему в лицо от напряжения, он весь побагровел. Палачи вошли в раж. Повалив Мусулманкула, начали ломать ему ноги. Мусулманкул закусил губы. Мучители ожесточены были его молчанием, его сопротивлением. Один из них завернул Мусулманкулу руку за спину, с треском сломал ее. Мусулманкул потерял сознание, — губы у него посинели, глаза закатились под лоб.
Он скоро пришел в себя. Открыл глаза, медленно повел ими по толпе. Губы у него тряслись, тряслась отросшая, сивая от седины, борода. Он хочет просить о милости, о том, чтобы убили его скорей, чтобы не мучили? Вот он раскрыл рот, набрал в грудь воздуху, собирая остатки сил. Встрепенулся, как беркут, поверженный наземь со сломанными крыльями.
— Кипчак! Ты здесь?
Голос задрожал, оборвался. Тишина стояла над площадью. Потом все услыхали отклик.
— Я здесь, отец!
Тишина взорвалась множеством удивленных возгласов. Кто? Где? Где он?
Мусулманкул снова собрался с силами, крикнул ободренный:
— Уходи! В горы уходи! Слышишь?
— Слышу, отец! Слышу! — ответил дрожащий детский голос.
Теперь все заметили подростка, который вместе с другими людьми стоял на верхушке базарной стены.
Мальчугана пытались схватить, но он ловко увернулся, пробежал несколько шагов по дувалу, потом спрыгнул и скрылся в толпе.
Касым-минбаши скрипнул зубами.
— Не перевелось еще проклятое семя!
Кудаяр-хан попытался жестом успокоить его, но Касым только дернулся свирепо. Злоба душила его. Тем временем Нияз-кушбеги кивком подозвал к себе одного из рабов и шепотом велел ему принести колос пшеницы. Затем Нияз принялся что-то объяснять на ухо Касыму. Тот согласно кивал и тотчас приказал доверенным нукерам закрыть все ворота на базаре.
Пытка возобновилась.
Видно, откликнувшийся на его призыв голос вселил в Мусулманкула новые силы, потому что теперь он снова поднял голову и улыбался гордо. Палач нарочито медленной походкой приблизился к нему. Мусулманкул сам протянул ему вторую, еще целую руку. Палач не принял ее, но неожиданно ударил тыльной стороной меча Мусулманкула по колену, потом по щиколотке. Мусулманкул, посиневший, страшный, крепился — молчал…
Народ заволновался.
— Хоть он сын змеи, зачем же так мучить!..
Люди шарахались из стороны в сторону, кое-кто начал молиться. Кинулись к воротам, — ворота все на запоре, у ворот стоят вооруженные стражники.
— О творец… Что за времена настали…
Тем временем четверо палачей принесли на носилках тяжеленную свинцовую болванку. Мусулманкула повалили на помост так, чтобы голова его лежала щекой на полу. Он не закрыл глаз. Палачи медленно опустили болванку ему на голову.
Снова зашумел народ. Зашевелились и те, кто сидел в шатре у чайханы. Кудаяр-хан, вытянув шею, привстал с места. Касым-минбаши, казалось, прислушивался, — не закричит ли Мусулманкул. Нияз-кушбеги задумчиво, даже мечтательно вертел в пальцах принесенный рабом пшеничный колос — будто сидел в прохладном вечернем саду и слушал соловьиное пенье. Желчное
