Осколки легенд. Том 2 - Андрей Александрович Васильев

последний раз она видела город осенью 1937 года, необычайно теплой и светлой, без привычной для столицы октябрьской хмари и нескончаемого нудного дождя. Не было в ту осень луж под ногами, верениц горожан с раскрытыми зонтами и мыслей: «Скорее бы снег выпал, что ли». А продавщицы мороженого с гордостью поглядывали на продавщиц горячих пирожков, как бы говоря: «Не пришло еще ваше время».

В тот день, когда ее арестовали, Павла как раз купила себе мороженое. Они ехали с задержания, которое смело стоило назвать неудачным, поскольку фигурант одного очень мутного дела предпочел допросам и последующему приговору прыжок с четвертого этажа вниз головой. Уже совсем рядом с Лубянкой она попросила Васю Калинина, что сидел за рулем, остановить машину, выскочила из нее и купила у румяной продавщицы чуть подтаявшее лакомство, причем на вафельке оказалось вытеснено имя «Павел», чего раньше никогда не случалось. Ребята еще смеялись, мол, не то чтобы это прямо совсем счастье ей привалило, так как имя мужское, но как минимум удача. Через пять минут их всех прямо на проходной арестовали, а остатки недоеденного мороженого отправились на пол. Когда крутят руки, ничего в них не удержишь.

После она несколько раз к этим воспоминаниям возвращалась и даже думала о том, что, может, и правда получить мороженое со своим именем на вафельке к удаче? Что, если это не детское потешное суеверие, а правда? Ведь она одна осталась жива из всех тех, кто тогда в машине ехал, остальные давным-давно отправились туда, откуда не возвращаются.

Впрочем, сейчас на улицах не было ни праздно шатающихся людей, ни продавщиц с колбами воды с сиропом, мороженым и пирожками, ни трубно гудящих такси, ни даже непоседливой пацанвы. Редкие прохожие деловито куда-то бежали, то и дело проходили вооруженные патрули, а несколько раз машина даже останавливалась, чтобы пропустить полуторки, набитые солдатами в новеньких шинелях, которые прямо отсюда, из сердца страны, отправлялись на передовую. До нее часа за полтора можно было доехать на грузовике. Или даже дойти своим ходом.

«Эмка» вкатилась во внутренний двор, Зобнин открыл дверцу и сказал:

– Выходите, Павла Никитична, выходите. Приехали.

Нарочно ли, случайно, но вел ее сопровождающий по зданию тем самым путем, который она проделала четыре года назад, в тот день, когда закончились допросы и началась ее тюремная одиссея. Разве только в соседний дом на Никольской они сейчас не заглянули, туда, где Павле тогда показывали лежащие вповалку тела ее друзей, с которыми она прошла огонь, воду и все круги ада.

– Пришли, – остановился Зобнин у того кабинета, который, как помнилось Веретенниковой, когда-то занимал Яков Агранов, человек очень неглупый и опасный. Его взяли за несколько месяцев до их собственного ареста, и Бокий тогда сказал: «Предсказуемо. Янкелёк слишком много знает, кто же ему позволит на белом свете жить?» Вот только почему-то никто из тех, кто это слышал, да и сам говорящий не задумались о том, что и они знают не меньше. Видно, такова людская натура: в своем глазу бревна не видим, зато в чужом соринку замечаем.

– Виктор Семенович у себя? – осведомился Зобнин у молоденького адъютанта, сидящего за столом в приемной, получил положительный ответ с добавленным коротким «Он вас ждет».

Виктор Семенович? Это кто? Павла перебирала в уме имена всех, с кем сталкивалась на Лубянке в то время, когда тут работала, но ответа не находила. Собственно, его там могло и не быть. Новая метла не только чисто метет, она с собой и собственный мусор иногда приносит. Наверняка это ставленник Берии, который заменил на посту наркома внутренних дел Ежова, окончательно рехнувшегося от количества пролитой им крови. Это про его дела на новом посту благородный до глупости Коля сказал: «Многих уже выпустили». Доносились до Павлы такие рассказы, слышала она их в камерах на пересылках, только не сильно-то в такое все верила. Люди всегда хотят надеяться на то, что кто-то там во всем разберется и воздаст каждому по заслугам: безвинно осужденному – свободу, злодею – наказание и так далее. Вот только вряд ли такое случится, потому что у этого «кого-то там» попросту на каждого времени нет. У него других забот хватает.

Виктор Семенович оказался молодым совсем мужчиной, ему, похоже, тридцати еще не было. Ну или он только через этот рубеж перевалил. Был он улыбчив, крепко сбит и вдобавок недурен собой. «Наверняка бабам нравится», – решила про себя Павла, что по факту означало, что в другие времена и при других обстоятельствах она и сама бы с ним не отказалась лечь в постель. Кем-кем, а ханжой она никогда не была. Не имелось у нее на это ни возможности, ни желания.

– Моя фамилия Абакумов, – представился владелец кабинета, не вставая из-за стола. – А вы, стало быть, Веретенникова?

– Точно так, гражданин начальник, – без тени шутовства ответила женщина. – Веретенникова Павла Никитична, осужденная по статье 58 пункт «г», в настоящее время…

– Находящаяся передо мной, – оборвал привычно-тягостные для Павлы перечисления особенностей ее социального статуса Абакумов. – Да. Стоять не стоит, потому присаживайтесь. Чаю?

– Не откажусь, – не чинясь, произнесла Веретенникова, усаживаясь за вытянутый совещательный стол.

– Николай Николаевич, не сочти за труд, распорядись, – попросил Виктор Семенович Зобнина. – И до десяти вечера свободен. Но в десять ровно быть у меня, ясно?

– Так точно, – козырнул теперь уже бывший сопровождающий Павлы и, не даже не прощавшись с ней, вышел из кабинета.

– Бывали тут раньше? – обвел рукой кабинет Абакумов. – Не так ли?

– Случалось, – не стала скрывать Веретенникова. – В начале тридцатых, еще до того, как Кирова застрелили. Агранов тогда был первым замом Ягоды, руководил всеми оперативными службами, вот я несколько раз вместо Бокия сюда на совещания и приходила, когда он сам не мог. Потом Агранов в Ленинград отбыл, а по возвращении занимался уже совсем другими делами, далекими от тех, которые были в моем ведении. Рютин, Пятаков, Радек и так далее.

– Вы бы эти фамилии всуе не поминали, – с улыбкой посоветовал ей Виктор Семенович. – Ни к чему хорошему это не приведет.

– Так я хорошего от жизни давно не жду, – одернула ворот ватника, который так и не сняла, Павла. – Я еще вчера сидела на бревнышке, смотрела на тундру и думала, что это навсегда, что тут меня и закопают.

– Но не камыш же рубила и не лес валила, – резонно заметил Абакумов. – Это куда хуже. И жизнь людскую подобный труд сокращает значительно быстрее.

– Не поспоришь, – согласилась с ним Веретенникова. – Давно гадаю, кому за такой поворот в своей судьбе «спасибо» сказать.