В тихом омуте - Маргарет Миллар

– Мне не улыбается перспектива предстать перед судом, вовсе нет.

– Если против вас возбудят дело, придется явиться.

– Что ж, сделайте так, чтобы мне не пришлось этого делать. Почему не придти к полюбовному соглашению, как цивилизованным людям?

Поднятые брови Бирмингема ясно выразили его невысокое мнение о таком предложении.

– Но, дорогая Эстер...

– Я не хочу ни скандалов, ни шумихи.

– Скандал уже состоялся.

– Я знаю. – Эстер вспомнила странный тихий голос в телефонной трубке, свой панический ужас, из-за которого не могла ни ответить, ни повесить трубку. – С этим надо покончить. Я боюсь выходить из дома, боюсь посылать мальчиков в школу. У меня такое чувство, что за нами следят.

– Кто?

– Не знаю.

– Так что же вы предлагаете?

– Дать Телме денег, с тем чтобы она уехала из города. Когда ее здесь не будет, слухи утихнут, люди забудут о скандале, и я снова начну жить.

– Сколько?

– Пятьдесят тысяч долларов. Для меня ее исчезновение стоит того.

– А если она откажется?

– Не вижу для этого причин. Здесь ее не ждет ничего, кроме стыда, унижения и насмешек.

– Может, она этого и хочет – самоистязания и самоуничижения.

– Для этого Телма недостаточно чувствительна.

– Дорогая Эстер, в моей профессии одной из первых познаешь истину, что по внешности нельзя судить о том, кто чувствительный, а кто нет, и довольно долгое время не можешь наверняка определить, какое решение наиболее разумно. Насколько мне известно, миссис Брим – не заурядная femme fatale, за которой тянется шлейф любовных связей с женатыми мужчинами. Это добропорядочная женщина, впавшая в грех, которому обычно не поддаются добропорядочные женщины. А уж если такое случается, они страдают. Миссис Брим страдает, страдает вдвойне из-за трагических последствий своей измены. И мне кажется, что, пребывая в таком расположении духа, она едва ли согласится на ваше предложение купить ее отсутствие.

– Почему?

– Она может посчитать это вознаграждение за поступок, который сама осуждает.

– Вы увлекаетесь психологией.

Бирмингем позволил себе слегка улыбнуться, улыбка получилась натянутой.

– Вовсе нет. Я пользуюсь ею в своей практике.

– Все же насчет Телмы вы, по моему, заблуждаетесь.

– Вполне возможно. Я лишь один раз говорил с ней, вчера в присутствии ее адвоката. Она говорила очень мало, казалась равнодушной, отстраненной. В конце концов она пожаловалась на недомогание, – желудочные колики, тошнота и так далее. Это было, разумеется, чисто психосоматическое явление.

– Вы когда-нибудь переносили беременность, мистер Бирмингем? – холодно спросила Эстер.

– Нет, к счастью. Когда я уходил, миссис Брим пыталась дозвониться до врача, а ее адвокат прыгал вокруг нее, как беспокойный аист. Я не одобряю подобный ажиотаж. Кстати, ее адвокат деликатно намекнул на небольшую ежемесячную стипендию на тот период, пока не родится ребенок. Разумеется, это невозможно.

– Почему?

– Любая выплата – в том числе та, о которой мы говорим, – молчаливое признание того, что отцом ребенка был ваш муж. В этом случае, когда ребенок родится, у нас не будет оснований оспаривать иск. Миссис Брим, вернее, ее адвокат, который, вероятно, получит двадцать пять процентов от суммы выплаты, предъявит весьма жесткие требования. – Тут Бирмингем бодро добавил: – Конечно, остается еще вероятность того, что миссис Брим не доносит плод или же ребенок родится мертвым, тогда всякая ответственность с нас снимается.

– Какое бесчеловечное соображение! – Эстер побелела от злости, и, когда она закуривала сигарету, руки ее дрожали.

– Я не это имел в виду. У вас прискорбное стремление к повышенной эмоциональности в любом вопросе. Разумеется, это чисто женское свойство, но оно затрудняет претворение в жизнь моей концепции.

– А в чем ваша концепция? Искажать факты?

– Дорогая Эстер...

– Вы знаете правду, я тоже. Так давайте смотреть ей в глаза.

– Это ваше желание смотреть правде в глаза, – напрямик сказал Бирмингем, – будет стоить вам кучу денег.

– Хорошо. У меня ведь есть эта самая куча денег, не так ли?

– Да, у вас значительное состояние. Но если у вас две руки, это не основание для того, чтобы лишиться одной из них.

– Неудачная аналогия. Послушайте, мистер Бирмингем, я скажу прямо. У меня нет претензий к Телме. Я не люблю ее, никогда не любила, но я признаю определенные обязательства по отношению к ней, потому что я... – Она остановилась и чуточку покраснела. – ...потому что я понимаю, в каком она положении. Такое могло случиться... и случалось... с другими... с другими женщинами. Я не собираюсь оспаривать ее имущественные претензии. Совесть не позволяет.

Бирмингем не был адвокатом Гэлловея, когда тот разводился с первой женой, но помнил этот процесс и роль, которую играла в нем Эстер, и он начал понимать, что с ней бесполезно спорить. Оправдывала Эстер поступок Телмы Брим или нет, она себя с ней отождествила: "Со мной было то же самое. Только мне больше повезло".

– Очень хорошо, – сказал Бирмингем. – Мы пока что не будем ничего предпринимать.

"Отвечал бы за себя", – подумала Эстер. А вслух сказала самым сердечным тоном:

– Да, конечно. Позвольте, я провожу вас.

– В этом нет никакой необходимости.

– Доставьте мне такое удовольствие.

Она остановилась в дверях и посмотрела ему вслед. Адвокат чопорно сошел по широким каменным ступеням веранды и прошагал по дорожке к своей машине, ступая грузно, с достоинством, точно пингвин в антарктической пустыне, никогда не тоскующий по теплым краям просто потому, что не знает об их существовании.

Эстер не любила Бирмингема все эти годы, но никогда открыто не перечила ему. Однако теперь она, словно ребенок, вдруг додумавшийся до декларации о независимости, почувствовала прилив жизненных сил, как будто в ней забила ключом скрытая до того времени энергия. Она велела старому Рудольфу подготовить машину и подать ее к входу. Затем поднялась наверх, чтобы одеться для выезда в город. Впервые за месяц прошла мимо запертой двери комнаты Рона, не испытав страха и чувства вины, сердце ее не забилось сильней.

– Вы давно не управляли машиной, – сказал Рудольф. – Давайте лучше я сяду за руль, миссис Гэлловей.

– Нет, спасибо. Останьтесь здесь и помогите Энни управляться с мальчиками. И скажите им, – добавила она, – что завтра они снова пойдут в школу.

Обычно на пути в центр города Эстер избегала улиц с интенсивным движением. Но сегодня она нарочно влилась в сплошной поток машин, где ощущала себя затерянной и безымянной. Женщина в машине среди сотен других женщин в машинах. В ней не было ничего такого, что привлекало бы к себе внимание. Никому не придет в голову следить за ней. Никто, кроме позвонившего по телефону чудака, не подумает, что она убила мужа.

В Коммерческом банке на углу Кинг и Йондж Эстер сняла со счета двести долларов в двадцатидолларовых купюрах, запечатала их в конверт и отправила по почте Телме. Сделала она это не по доброте и не из жалости, а по обязанности, то есть побудившие ее к этому чувства были глубже и сильней, чем доброта и жалость.

Каковы бы ни были причины этого поступка, для Эстер он явился первым шагом к возвращению в поток жизни. Пока весна переходила в лето, за ним последовали и другие шаги. Она встречалась с подругами за ленчем в кафе "Кинг Эдвард", "Ройал Йорк" или "Плаза". Вдвоем с Нэнси они на целый день увезли объединенный выводок из шестерых отпрысков в Саннисайд. Она писала Гарри бодрые письма, не упоминая никаких имен, и Гарри отвечал ей в том же духе. Побывала на обеде в доме Уинслоу и на концертах в саду с Джо Хепберном, которому слон на ухо наступил, но который любил свежий воздух и толпу. В первую неделю июля Эстер повезла сыновей и Энни в охотничий домик близ Уайертона и обещала привезти их сюда еще раз, до того как в сентябре начнутся занятия в школе.

С Телмой она не общалась, лишь ежемесячно посылала деньги, ко от Тьюри слышала, что та тяжело переносит беременность. Телма оставила свой дом в Вестоне и сняла небольшую квартирку в Торонто, чтобы быть поближе к врачу в случае каких-нибудь осложнений. Эстер записала новый адрес Телмы в записную книжку и на следующее утро жаркого августовского дня медленно поехала мимо многоквартирного дома в предместье Спадина, надеясь, что наберется храбрости, остановит машину и позвонит у двери Телмы. Но машина катилась дальше, как будто по собственной воле, а Эстер думала: "Все равно здесь нет места для парковки. К тому же чертовски жарко. И рано – она, может, еще не встала. А кроме того, мне особенно нечего сказать в утешение, я не могу предложить ей что-то конкретное или дать какие-то гарантии".

Все лето Эстер приводила себе подобные доводы, но они как бы смазывали маслом лишь поверхность ее души, не проникая вглубь и не оседая на песке и гравии. Ее преследовали сны, в них она отождествляла себя с Телмой, которая попала в беду и пытается защититься, оправдаться, но целиком зависит от милости некоего чужака с холодными глазами или некоего мнимого друга. Обвинители в снах менялись – Бирмингем, Тьюри, незнакомый полицейский, похожий на ее отца, школьный учитель, которого она когда-то ненавидела, – но обвиняемой оставалась она, Телма-Эстер, двойной образ из наложенных одна на другую индивидуальностей.