Повесть одной жизни - Светлана Волкославская

И все же, поскольку употребление мяса и рыбы оставлялось на личное усмотрение каждого, за него никто не мог никого упрекать.

Мы продолжали готовиться к крещению под руководством Степана, которого безгранично уважали, хотя и не во всем с ним соглашались. У него был живой, пытливый ум русского самородка, а за плечами — шестнадцать лет лагерей «за веру».

Край наш не богат реками, и до ближайшей, Нуры, нужно добираться электричкой. В отличие от других, более мелких речушек, летом Нура не пересыхает и не распадается на плесы, хотя ее тоже нельзя назвать многоводной. С покрытых сосновыми лесами гранитных гор Каркаралы она спускается в долину и течет далеко на запад, плавно разрезая желтый хребет бескрайнего казахстанского низкогорья.

Я никогда не забуду одно чистое утро на ее пустынном берегу. Ветер кружился на удивление мягко, и от его легких прикосновений чуть вздрагивали мелкие лимонные листочки на черных ветках карагана, чуть колыхалась вода у самых наших ног.

Я смотрела на живую речную гладь и думала: вот они, эти волны, в которые мне нужно войти, чтобы заново родиться. Они сомкнутся на миг над моей головой, я словно умру, а потом воскресну.

Когда-то давно Иоанн Креститель так стоял в реке Иорданской, и к нему приходили люди, чтобы он погрузил их в воду, потому что они хотели родиться еще раз. Родиться не телом, а Духом. С тех пор прошли столетия, и кажется, что в нашей стране почти забыли этот обычай, который есть великое таинство вступления человека в союз с Божеством. Меня, конечно, крестили в детстве, но я совсем этого не помню. А тут я чувствовала всю торжественность момента, чувствовала радость оттого, что все грешное и горькое в моей жизни будет навсегда погребено в водной могиле и забыто, что я выйду на берег чистой и новой, почти новорожденной!

Старый проповедник Тимофеев взял меня за руку. У него была крепкая, хотя и старческая ладонь, и, входя в теплую воду Нуры, я держалась за нее, как маленькая. И эта же рука затем поднялась надо мной, и прозвучали в тишине великие древние слова: «По вере твоей крещу тебя во имя Отца, и Сына, и Святого Духа».

— Аминь, — прошептала я.

Волны Нуры бесстрастно катились далеко на запад. Мы ушли, и берег снова остался пуст и ветрен, словно ничего и не было.

А в доме, в нашей времяночке, к тому времени набилось битком народу. Нас ждало причастие. Покрытый белоснежной скатертью стол, под льняными салфетками на блюде — кусочки пресного хлеба, красный виноградный сок в маленьком стеклянном сосуде. Какие простые и вечные символы страдания и надежды. Как сладко ощутить в себе эту ниспосланную с небес каплю таинственного божеского естества, чтобы им жить до новой встречи.

Мясистое лицо майора Миронова, наполовину скрытое табачным облаком, было мрачно и казалось еще более нездоровым, чем обычно. Майор работал в системе уже десять лет, был на хорошем счету и никогда не знал особых хлопот с входящими в сферу его компетенции делами. Он занимался религиозными культами. В целом картина была спокойная. Ну, разве что на Пасху приходилось присматривать за обстановкой возле единственной в городе православной церкви, следить, чтобы не было молодежи, интеллигенции, известных людей. Вообще верующие всех видов составляли основную и непыльную работу чекистов той поры. Всяческое их рассекречивание и обезвреживание можно было проводить, ничем не рискуя, потому что никакой реальной угрозы обществу они не представляли и своим невинным существованием просто кормили комитет госбезопасности.

— Тебя кто крестил? — сквозь зубы бросил Миронов вошедшему в кабинет Ростиславу.

— Не знаю, — отвечал тот, рассеяно приглаживая волосы.

— А я знаю! — рявкнул майор, — Тимофеев тебя крестил! И тебя, и Либенко! Тимофеев, закончивший два класса, крестил двоих молодцов с высшим образованием! Экая для него удача!

Во время необходимой психологической паузы, попыхивая дымом, майор достал из сейфа пару небольших самиздатовских книжечек и покрутил ими перед лицом Волокославского.

— «„Путь ко Христу“! Изъято при обыске у Космыниной 11.01.1964 года». Что скажешь?

Отворилась дверь, и в кабинет как бы невзначай вошел начальник отдела, одетый, разумеется, в штатское. По званию он мог быть не менее, чем полковником, и в отличие от Миронова, называл Ростислава на «вы».

— О, Волокославский. Рад видеть. А нам ваш отец письмо прислал, — сказал он с обаятельной улыбкой. — Да, прислал письмо и просил оказать влияние.

Ростислав молчал.

— Что, не верите? — полковник тоже закурил.

— Ну, раз вы так говорите, значит, так и было, — последовал ответ.

— Ха-ха-ха! — заржал Миронов, но полковник осадил его строгим взглядом.

— Да, кстати, — как бы невзначай поинтересовался он, — у вас что, жена беременна?

— Это представляет какую-то опасность для государства? — в свою очередь поинтересовался Ростислав.

Миронов хмыкнул, а полковник слегка покраснел от злости и, подойдя к Ростиславу вплотную, проговорил ему в самое лицо:

— Ничего вы от нас не скроете, Волокославский. Вы у нас как на ладони со всеми вашими, так сказать, сподвижниками. Если понадобится, мы узнаем, о чем вы ночью в постели с женой разговариваете. Понятно?

Ростислав пожал плечами.

— Я о таких вещах не думаю.

— Вы на своем коньке идеализма далеко не уедете! — пообещал полковник слегка раздраженным голосом.

— Я верующий, — спокойно ответил Ростислав. — Философия и религия — это не одно и то же.

— Покажите его Горохову, — распорядился начальник и быстро вышел из кабинета.

Через двадцать минут Ростислав оказался на улице. Он запахнул черный отцовский плащ, который ему был чуть длинноват, и пешком направился к магазину «Букинист». Шел он по людной центральной улице, держал в руках шляпу и думал о том, как летит время.

Визиты в КГБ стали для него уже почти привычным делом. Каждый раз нужно было предварительно как бы закрывать все окна и двери внутри себя и не вступать в идеологические споры. Так было легче. Но когда дело касалось Николая, Ростислав переживал. Потому что Николай раздражал чекистов гораздо сильнее его самого и раздражал всем — тоном голоса, взглядом, приподнятой бровью… То есть видом человека, которого в принципе можно уничтожить, но нельзя победить.

Кроме госбезопасности, ими обоими интересовался военкомат. Каково, допустим, отношение этих странных элементов общества к военной службе и оружию? Выяснить вопрос должна была специально созданная комиссия. Для разговора приглашали по одному.

Ростислав сказал, что в случае войны с капиталистами на сторону врага не переметнется, и хоть стрелять не будет, но готов выносить наших раненых с поля боя.

Николай, ожидая своей очереди, скучал в коридоре. Его штукатурская роба, перетянутая в поясе веревкой, и разбитые кирзовые сапоги были забрызганы побелкой.

— Так не годится, Коля! — сказал Ростислав, выходя из кабинета, где заседала комиссия, и критически оглядывая друга.

— А что? Меня с работы сняли! — невозмутимо отозвался тот.

— Возьми мой плащ, пожалуйста, не срамись.

Николай пожал плечами, замотался в плащ, скрывший сапоги только наполовину, и, тряхнув головой, направился к двери. Две сотрудницы военкомата, проходившие мимо и все видевшие, захихикали.

Ростислав и сам улыбнулся, вспоминая это. Он шел по улице, нарочно не садясь в автобус, хотя до магазина «Букинист», в который ему хотелось заглянуть, идти пешком было довольно далеко. «Конечно же, отец не присылал им никакого письма», — думал он. Эта мысль пришла к нему еще в кабинете Миронова. Отец тогда словно бы стоял рядом с ним и насмешливо улыбался, слушая лукавство чекистов. О, ему самому немало пришлось от них пострадать, и никогда, никогда он не обратился бы сюда за помощью в переубеждении сына!

В «Букинисте» было тихо, прохладно и пахло старыми книгами. Кроме Ростислава, у прилавка никого не было, даже продавец ушел куда-то и долго не появлялся. На знакомых полках сразу бросились в глаза новинки — «История древнего Вавилона» Рогозиной и «Миросозерцание Владимира Соловьева» Э. Радлова. Наверное, бывшие ссыльные потихоньку сдавали свои запасы. Он купил Рогозину и, подумав, раскошелился еще на Бердяева, к которому давно примеривался, но не хватало денег. А тут пришел денежный перевод от родителей.

Хранить книги дома было уже негде. Николай, недавно вернувшийся из Москвы, тоже привез их целый рюкзак, и часть домашней библиотеки сложили на дощатом полу в сарае.

Через полгода каким-то непостижимым образом Ростислав сделался преподавателем физики в вечерней школе. Просто пришел, попросился на работу, и его взяли. Зарплату, правда, назначили мизерную, но свободного времени, чтобы читать и заниматься самообразованием, у него теперь было сколько угодно.