Контингент (Книга 1, Афган) - Сергей Скрипаль

- Всем назад, выходи строиться!

Это был советский патруль, который вызвал хозяин...

Пашку вывели из лачуги. Он зажмурился от яркого света и шатнулся назад. Его чувствительно саданули под ребра стволами винтовок два сопровождающих. Повели Пашку в центр кишлака, где уже собирались люди. Неторопливо шагали седобородые старики, опираясь на палки, семенили женщины, разглядывая путь сквозь густую сетку паранджи, бежали дети визжа и крича, взмучивая пыль улицы босыми ногами. Пашку привязали веревками к дереву. Взрослые стояли в тени дувалов, не обращая внимания на пленного шурави. Пацанята тут же воспользовались этим, и в Пашку полетели камни, больно обдирая его ноги. Один угодил Пашке прямо в глаз, рассек кожу, и кровь потянулась по его лицу первыми струйками. Увернуться от камней не было никакой возможности. Пашка только зажмурил глаза, чтобы их не выбили. Установилась тишина. Пашка открыл заплывшие глаза. Спиной к нему стоял вооруженный человек, опоясанный крест-накрест ремнями, он что-то говорил жестким, хрипло-гортанным голосом. Все внимательно слушали его и только согласно кивали головами. Даже детишки посерьезнели и с восхищением следили за скупыми жестами говорящего человека. Пашка мучительно пытался поймать, уловить знакомые слова, чтобы расшифровать смысл сказанного, хотя и так было понятно, что говорят о нем, и что ничего хорошего это ему не сулит.

Когда говоривший умолк, на площадь вынесли два трупа. Пашка сразу узнал в них тех двух пацанов, которые пытались его заарканить, и которых он убил. Рядом с трупами бросили Пашкин автомат.

К Пашке подошли двое. Тот, который говорил, ударил Пашку кулаком в лицо и что-то прокричал. Другой, молоденький, худенький быстро и легко перевел на чистый русский язык, с небольшим акцентом:

- Твоя работа?

Пашка, не удивившись родной речи, кивнул головой. А какая разница, его или не его рук дело? Конец-то все равно один.

- Тогда тебя расстреляют или зарежут,- самостоятельно сказал переводчик.

Пашка криво ухмыльнулся окровавленными губами. Вооруженный опять подскочил к Пашке, ткнул кулаком в живот и, разъярясь, начал молотить Пашку увесистыми ударами в лицо, в грудь, в живот. Пашка захлебнулся кровью, закашлялся, сплюнул выбитые зубы и ударил ногой в пах налетавшего на него человека. Удар оказался не сильным, но от неожиданности нападавший упал. Потом он вскочил, завизжал страшно и опять кинулся на Пашку. Дальше Пашка ничего уже не помнил, очнулся в знакомой каморке. Все тело ныло, рваные раны саднили и кровоточили, голова кружилась, тошнило, хотелось пить. Пашка приоткрыл больные веки и увидел сидящего перед ним переводчика. Тот увидел, что Пашка открыл глаза, наклонился к нему и начал тоненькой струйкой лить воду из медного кувшина Пашке на голову. Пашка жадным ртом ловил холодные струйки, и силы постепенно возвращались в его избитое тело.

- Есть хочешь? - негромко спросил афганец. Пашка отказался.

- Ты откуда язык наш знаешь? - спросил он у переводчика.

- В Союзе в институте учусь. Сейчас на каникулах, - ответил тот.

- Ну ты даешь! - удивился Пашка.

- А что делать. Ведь все же знают, что я в Союзе учусь. Можно, конечно, на каникулы там остаться, но тогда здесь всю семью вырежут. Вот я и езжу сюда на лето, переводчиком у них служу, - тяжело вздохнул парень.

- А где в Союзе учишься? - поинтересовался Пашка.

- В Ставрополе...

- Где-е-е-е?! -удивленно протянул Пашка. - В педе что ли?!

- Да. А ты что, оттуда?

- Ага. С юго-западного. На Доваторцев живу... жил. Помолчали.

- Может, к твоим зайти. Записку напиши,- засуетился афганец. - Меня зовут Фарух.

- Да пошел ты, - ответил ему Пашка и замолчал, ушел в себя, замкнулся.

Фарух пытался его разговорить, но тщетно. Встал, потоптался немного и вышел из домишки, заперев за собой дверь.

Ночью налетели ураганом вертолеты, разбомбили, разнесли в клочья кишлак. Следом прошла, прочесывая, пехотная рота. Тяжело раненного Пашку отвезли в Кандагар, а оттуда в госпиталь ташкентский. Комиссовали.

Идет однажды Пашка по улице Морозова, изуродованную ногу, прикрытую джинсами, подтягивает. Вдруг мелькнуло в толпе студентов, идущих к институту, лицо такое знакомое, смуглое, нос горбинкой.

- Фарух, - выкрикнул Пашка мгновенно всплывшее имя афганца-переводчика.

Фарух оглянулся, побледнел, узнавая Пашку, и кинулся на другую сторону улицы.

- Вот дурак! - удивился Пашка.

Глава 15. Сережка

...День-тень... тень-день... День-то, конечно, есть, а вот тень... Тени, естественно, нет. А почему естественно? Да потому, что пустыня вокруг на сотни километров. Солнце желтораскаленной сковородкой пышет злобой, плюется яростными протуберанцами, пытается растопить, заживо изжарить все живое, что находится под ним, на его территории. Так оно беснуется днями, неделями, месяцами. Но человек привыкает ко всему, только целый день в голове настойчиво звенит один нудный мотивчик, на любую мелодию накладывается: "...День-тень... Тень-день...", а хочешь наоборот: "...День-день... Тень-тень..." или "...Тень-тень... день-день". Нудно? А что еще делать? Пост в песках, наверное, выдумала святая инквизиция. Вроде бы и не лишают жизни человека, а он сам доходит "до ручки". Что такое пост в песках? Да то же самое, что "блок" в горах. Это ямы в песке, края которой политы водой, чтобы песок не стекал вниз, не заставлял работать под солнцем. Достаточно сказать, что куриное яйцо, сунутое в песок, через три минуты спекается насквозь. Ребята сами эксперимент проводили. Где, какими способами достали этот дефицит, одно-единственное яйцо, никому неведомо. Да это и не важно. Важен результат опыта - подтверждение эмпирических размышлений, расчетов. Ну, ладно, хватит о яйце.

Так вот, над окопами натягиваются брезентовые пологи, получается нечто вроде палаток. А вот и тень! Так подумает непосвященный. Правильно, тень. ...День- тень... Но все дело в том, что в этой тени можно запросто "коня двинуть", "копыта отбросить", "сандалии загнуть", как угодно можно назвать, а смысл один, от духоты и застоявшегося воздуха не только сознание, но и жизнь свою разъединственную потерять можно. Лучше уж под лучами Ярила находиться. Поэтому пологи эти самые днем скатывают, и лежат они серо-белыми бледными толстыми колбасами, вбирают в себя жар адов, чтобы потом отдать его людям ночью.

Ночами здесь прохладно, ведь перепад дневной и ночной температуры достигает ни много ни мало тридцати градусов. И костерок ночью не разложишь, не погреешься у огонька. Война все-таки. Есть и другая беда. Стоит только полог натянуть, как под него набивается тьма-тьмущая мошкары, мелкой, противной. Откуда она на наши головы берется, не ясно. Можешь пройти под открытым небом по пустыне хоть сотни километров, встретишь редко-редко варана или там кобру какую, ну скорпиона, по-крабьи спешащего куда-то. Но ведь ни одна тварь не пролетит в тиши звенящей, кроме, конечно, орлов-стервятников, закружившихся над добычей-падалью. Кто там лежит, понятно, не узнаешь. То ли животное падшее, то ли человек погибший по какой- то из сотен причин. Знаешь только, что не ты, и это даже как-то радует. А чему еще радоваться?! Тень-день... Маловато радости сидеть здесь, в пустыне. Мошкара налетает, ну и черт с ней... Лишь бы не духи налетали. В принципе, не так уж и плохо. Еда есть, конечно, законсервированная и порошковая. Вода тоже не переводится, правда, теплая и противная, но все же... Вертушками раз в месяц, а то и реже, почту подбрасывают. Читаешь свеженькие новости, после того, как письма из дома и от друзей-подруг прочтешь. Духи редко беспокоят. Перестали караваны водить по зоне действия поста. Подобраться к нам нелегко. Заминирован радиус серьезно. И противотанковые, и противопехотные, и осветительные мины поставлены. Пулеметы по своим секторам пристреляны. Суньтесь только. Не война, а жизнь-малина! Только вот целыми днями... День-тень... Тень-день... Надоело? Мне тоже...