Возвращение грифона - Евгений Щепетнов

— Во-первых, ваш коллега пускай уберет руку из кармана — не дай бог стрельнет с испугу. Я не собираюсь на вас нападать, на фига вы мне сдались. Я ждал вас все это время и удивлялся — как это вы так медленно до меня добирались?

— «Служенье муз не терпит суеты» — слышали такое выражение? — усмехнулся второй гэбэшник. — Хорошая операция должна быть тщательно подготовлена. Тогда есть вероятность, что она удастся на сто процентов. Закон такой.

— Ну-ну… итак, будем рассуждать: имеется некий колдун, умеющий лечить людей. И лечить на самом деле — не аферист, не мошенник — спасает безнадежных больных. И еще может омолаживать пациентов. Кроме того, он, как оказалось, еще и разносчик этих своих колдовских умений — например, передал магический дар своей жене. Пусть и не такой дар, как у него, но все же. Так как его использовать? А давайте вначале к нему присмотримся, может, его вообще нужно убрать? Может, он опасен? Присмотрелись. Не опасен, лоялен — ни наблюдение, ни подосланные агенты типа Маргариты не дали подтверждения опасности объекта. Значит, его можно использовать в интересах страны. Лечить высших руководителей, а еще — брать у него кровь и пробовать прививать избранных добровольцев. С целью выведения новой породы бойцов невидимого фронта — магов и нимф, способных обаять и проклясть своих противников. Так, товарищи?

— Хмм… — слегка растерялся полковник, — в общем-то, так. Верно все разложили. Мы предлагаем вам перебраться в Москву, где под наблюдением наших врачей вы будете заниматься тем же самым, только на более высоком уровне. Ну и… послужите родине, как…

— Подопытные кролики? — подсказал я нужное слово, так и напрашивающееся на язык.

— Ну зачем вы так? — поморщился полковник. — Не кролики, а испытуемые объекты, которые могут принести много пользы родной стране и всему человечеству. Вы же хотите принести пользу стране и человечеству? Хотите. А еще — обрести прежнюю память. Возможно, что мы вам в этом поможем. В общем, так: мы даем вам на раздумье неделю. Думайте, соображайте. Только хочу предупредить — ваше положение совсем не твердо… это мы позволяли вам заниматься тем, чем вы занимались. Учтите это, — полковник подмигнул и поднялся со стула. За ним поднялись и его спутники.

— А что, чай не будете пить? — в зал вошла Валя, нагруженная подносом с чайником и чайными чашками.

— В другой раз, — благодарно кивнул полковник и твердым шагом пошел к двери, упершись взглядом в натертый паркетный пол.

— Учтите, товарищи, — повторил он, обернувшись в дверях и внимательно посмотрев мне в глаза. Потом добавил:

— Всего вам наилучшего. Ждем ответа.

— А как мы передадим вам ответ? — запоздало спросила Маша, на что полковник со смешком ответил:

— А просто скажите: мы согласны. И все. И к вам придут люди и объяснят, что и как будет устроено. Видите, мы даем вам свободу выбора, никто вас не неволит принимать решение. До свидания.

Гэбэшники ушли, оставив нас сидеть за столом, уставленным пустыми чайными чашками…

— Вань, и что будем делать? — испуганно спросила Маша. — Господи, они нас везде слушают и смотрят! Я теперь буду в туалете свет выключать — вдруг они и туда заглядывают.

— Обязательно заглядывают, — серьезно пояснил я, — где еще можно разглядеть твою прекрасную попку, кроме как в спальне, туалете и ванной? А без созерцания твоей обнаженной фигуры безопасность государства может оказаться под угрозой. Правда, товарищи из серого дома? Молчание — знак согласия. Что делать? Маш, вопрос риторический, ты же понимаешь. Нам четко пояснили, что работаем и живем мы только потому, что нам это позволили. И что прекратить нашу работу и жизнь им легче, чем прихлопнуть комара. Того еще поймать надо, а мы вот они — на виду, и никуда не денемся. Так что выход у нас один — соглашаться. Эй, товарищи из серого дома — мы согласны! Присылайте своего гонца, одинакового с лица…

— Я никогда тут не была, — с восторгом сказала Маша, разглядывая московские просторы из окна машины, — такое чувство, как будто попала в Мекку, туда, куда стремятся все мусульмане. Сбивчиво, да? Ну как бы тебе сказать — ты-то этого не ощущаешь, а у меня такое чувство… ну не передам я этого. Что-то вроде: «Вот Она!»

— И чего? Город как город… суетливый. Машин до фига — у нас хоть проехать свободно можно. А тут такие потоки… Ничего не вижу достойного восторга. Даже дома ничем не отличаются от тех, что в нашем городе. Типовая хрень. Ну Кремль, да. Интересно.

— А Ленин? Там Ленин лежит! Не хочешь сходить на него поглядеть?

— Неа… ну лежит себе и лежит. Пустая оболочка человека. Вот за что ему такое проклятие?

— Какое?! — удивленно подняла брови Маша.

— Лежать неупокоенным, какое же еще. Ну представь, что тебя положили где-то на витрину и толпы придурков ходят и разглядывают. Тебе понравится? Он где-то бродит тенью, неприкаянный и неупокоенный, и страдает. И нет ему отпущения грехов…

— Тсс! — Маша приложила палец к губам и кивнула на спину водителя.

Я улыбнулся и кивнул, хотя нашим «хозяевам» и наплевать, какие у нас политические взгляды и чего мы болтаем, все же не стоило их злить. Есть определенные правила игры, и стоило их соблюдать.

Мы сегодня прилетели из нашего города в Москву самолетом. В аэропорту нас встретили прямо у трапа самолета — остальные пассажиры с восхищением и завистью смотрели, как молодую парочку усаживают в черную «Волгу». Видимо, решили, что мы какие-то детишки высокопоставленных чиновников.

Мне было смешно, а Маша вся преисполнилась гордости — советское воспитание. В обществе, в котором все равны, тот, кто приподнимается над серой массой, всегда вызывает и зависть, и восхищение. И чем ровнее и серее эта масса, тем больше восхищения вызывают эти люди. Бард, рассекающий по Москве на иностранной машине, которую большинство граждан Советского Союза видели только на картинках или в кино, вызывает всенародную зависть и любовь. И все стремятся получить привилегии, и счастливы, когда эти привилегии получают, гордятся этим — мы не такие, как все, нас заметили!

Квартира, которую нам предоставили, находилась в центральном районе города и мало чем отличалась от той, в которой мы жили в нашем, родном городе, — пять комнат, мебель по последней моде, цветной телевизор и двухкассетник — все атрибуты элитной семьи. Так-то мне здесь понравилось — окна выходили на тихий двор, и машину есть где поставить — мне обещали, что ее в ближайшее время перегонят по новому месту жительства.

Водитель проводил нас до дверей квартиры, отпер их и отдал ключи нам — вместе с ордером на вселение и паспортами, в которых уже стояли штампы московской прописки. Пожелав нам хорошего отдыха, предупредил, что машина за нами придет завтра, в восемь утра, и к этому времени мы должны быть готовы — поедем в Кремль. В холодильнике продукты, в шкафах все необходимые нам вещи — располагайтесь и ни в чем себе не отказывайте. Затем исчез за дверь, как громадный передвижной платяной шкаф — под его поступью чуть не продавливался паркет, мужчина был здоровенный, шире меня раза в два. Водитель-охранник, надо полагать.

Мы пошли проверять сокровища, которые нам обещаны, — и в самом деле, шкафы полны отличной одеждой (точно подходящей нам по размеру!), а холодильник забит всем, о чем советские граждане могут только мечтать — от сырокопченой колбасы до черной икры. Нормальный набор номенклатурного работника. Ведь мы уже примкнули к номенклатуре, надо понимать… а может, и выше. Чиновников до фига, а вот настоящих лекарей — это поискать надо.

Маша пошла в спальню, уселась на кровать, немного попрыгала на матрасе и выдала заключение, что он вполне соответствует ее понятиям о том, каким должно быть наше лежбище, и что она на этом матрасе бока не отлежит. Потом стала переодеваться, испуганно поглядывая по сторонам.

Я заметил это и спросил:

— Ты чего жмешься, как будто раздеваешься на Красной площади?

— А мне кажется, я и раздеваюсь на Красной площади. Вон там стоит делегация из Японии, а вон там — немцы. А тут три гэбэшника, заглядывающие мне в задницу. Меня вот это самое подглядывание и подслушивание приводит в нервное состояние. Мне хочется выключить свет, забиться в угол и вот там уже переодеваться… я даже заниматься любовью не могу спокойно — мне кажется, что за нами все время кто-то смотрит.

— А мне кажется — тебе даже нравится, когда за тобой подглядывают, — ухмыльнулся я, — ты от этого возбуждаешься. Самые страстные наши ночи были после того, как ты узнала, что за нами следят. Ты как будто норовишь подразнить наблюдателей, нет?

— Фу… противный, — хихикнула подруга, — это я должна копаться в душах человеческих, потому что мне по профессии положено, а ты-то чего туда грязным пальцем?! Хмм… ну да, есть что-то такое, ты правильно заметил, — созналась Маша, слегка покраснев, — как представлю, что там сидят молодые парни и наблюдают за мной в тот момент, когда ты… В общем — есть что-то в этом. Но я категорически против, чтобы они подглядывали за мной в момент переодевания или когда я занимаюсь своими делишками в туалете! Это меня совсем не радует. А ты думаешь — и тут напичкано аппаратурой?