Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода) - Борис Парамонов

"Условность" и "гарантия" - это аксаковские псевдонимы для права и закона. Древние говорили: да погибнет мысль, но восторжествует справедливость ("юстиция", то есть тот же закон). Славянофилы: пусть лучше разрушится Россия, чем утвердится в ней закон - условность, гарантия, писаные и соблюдаемые права.

И еще один тезис оттуда же:

"Государству - неограниченное право действия и закона, Земле - полное право мнения и слова (...) внешняя правда - Государству, внутренняя правда - Земле; неограниченная власть - Царю, полная свобода жизни и духа - народу; свобода действия и закона - Царю, свобода мнения и слова - народу..."

Читая такое, невольно думаешь, что в России правительство действительно было большим европейцем, чем эти высоко просвещенные и подчас талантливые люди: какие ни есть, а законы принимало.

У Александра Павловича - императора Александра Первого были серьезные основания не любить власти, перешедшей к нему по праву наследования от его отца Павла Первого. Отец его был убит, и сын знал о готовящемся заговоре и о возможном (а точнее - неизбежном) исходе его.

Это была типично Эдипова ситуация, как она известна в психоанализе. Сын и всегда испытывает смутное чувство вины перед отцом - за инфантильное и, предполагаемо изживаемое в процессе взросления, бессознательное желание избавиться от него, чтобы в одиночестве владеть материнской любовью. Нетрудно представить, какое чудовищное усиление этого чувства происходит в том случае, когда сын действительно ответствен за смерть отца.

У Эдипова комплекса, у Эдиповой ситуации, лучше сказать, есть еще один, и более известный, литературный вариант. Эдип - это было очень уж давно: нам много лучше известен Гамлет. За что мучает себя и окружающих датский принц? Казалось бы, ясно: за то, что не может отомстить за отца, убитого родным того братом, после этого женившимся на его вдове, то есть на матери Гамлета. Это так, но здесь только внешний слой проблемы. Нерешительность, рефлексивность, уклончивость, имитация безумия и прочие характеристики Гамлетова поведения объясняются отнюдь не заповедью "не убий!", мешающей Гамлету расправиться со своим дядей, а тем еще, что в глубине души - в бессознательном, как сейчас говорят,- он дядю одобряет, солидаризируется с ним, отождествляется. Дядя сделал то, что хотел бы сделать сам Гамлет - любой сын любому отцу,- убить его. Иван Карамазов, уже безумный, восклицает на суде: "Кто же не хочет убить своего отца!" Фрейд, говоря об универсальности Эдипова комплекса, отмечал, что недаром три величайших произведения мировой литературы - трагедия Софокла, "Гамлет" и "Братья Карамазовы" посвящены теме отцеубийства.

Уникльность ситуации императора Александра - в самом его сане. Сменив на троне тиранического отца, он был полон самых добрых чувств и благих намерений в отношении реформы политических порядков в России. И вот реформы эти не состоялись, не пошли. Казалось бы, наполеоновские войны помешали. Но после войн, победителем Наполеона, властелином всей Европы - Александр был волен делать всё,что считал нужным. Он не захотел, не поволил ничего. Более того, его царствование после наполеоновский войн приобрело открыто реакционный характер: Аракчеев, жуткий поп Фотий, погром университетов пресловутым Магницким.

Но вот что было самым парадоксальным: зная о тайных обществах, о заговоре будущих декабристов, император не сделал ничего, чтобы этот заговор предотвратить, эти общества разогнать. И ни для кого не было секретом, чем объяснялось это парадоксальное бездействие царя. Пушкин писал об этом в дневнике: допустив цареубийство, Александр никогда бы не смог наказать своих собственных потенциальных убийц. Отсюда Аракчеев - верный слуга покойного императора Павла.

Вот несколько строк из романа Мережковского "Александр Первый" - между прочим, лучшего из всей серии его исторической беллетристики:

"Сколько раз говорил: желал бы сделать то и то, но где люди? Кем я возьмусь? Вот кем. Вот люди. Сами шли к нему, но он их отверг; и если пойдут мимо, против него, кто виноват?

Говорил - услышали; учил - учились; повелел - исполнили. Он изменил тому, во что верил; они остались верными. За что же их судить? За что казнить? Если им на шею петлю, то ему - жернов мельничный за соблазн малых сих. Судить их - себя судить; казнить их - себя казнить.

Он - отец; они - дети. И казнь их будет не казнь, а убийство детей. Отцеубийством начал, детоубийством кончит".

Ситуация уникальная, конечно. Но ведь не всякий наследный самодержец приходит к власти через кровь своего отца. Однако у Александра, думается. с отцеубийством, с преступлением как таковым связалось само понятие о власти. Не он преступен - власть преступна. Это власть заставляет убивать - среди других и отца собственного. Власть - и причина, и следствие убийства, универсальное убийство, убийство как таковое. Последняя, коренная неправедность власти - вот что понял русский император Александр Первый. И был он в этом глубочайше русским человеком. Таким, как Лев Толстой.

И недаром же сложилась легенда об Александре: что не умер он, а скрылся - и живет в Сибири под именем старца Федора Кузьмича. И эту легенду задумал переложить в роман Лев Толстой. Кто сомневается, что это было бы лучшим из его сочинений? Уж очень всё русское сходилось здесь. Если "Война и мир" - русский Гомер, то здесь вышла бы русская Библия.

Так-то оно так, но кто сейчас живет, руководствуясь священными книгами? Нужны книги не священные - а законы, светские установления. Вне этого русские - все, в том числе и власть русская, - останутся теми же, кем были всегда: полусвятыми, полупреступниками. По очереди, в хронологическом порядке: от Ивана к Федору, от Павла к Александру, от Николая к Ленину, от Сталина к Горбачеву.

Нужно же не абсолютное нечто, а попроще: среднеарифметическое. Как подходящий жених для Агафьи Тихоновны.

После Бога

Исполнилось 90 лет с окончания Первой мировой войны. Эта дата - 11 ноября - широко отмечается на Западе, отнюдь не только в юбилейные годы: не знаю, как e Франции и в Англии, но в Соединенных Штатах это праздник, называемый День Ветеранов. Совсем по-другому обстоит дело в России. Можно сказать, что первую мировую войну забыли в ней. Это и не удивительно, ибо события, последовавшие во время войны и сразу после, грандиозностью и всемирно-исторической значимостью превосходят едва ли не всё, что было в истории человечества,- за исключением, может быть, падения Римской империи. Конечно, гражданская война в России и утвердившаяся на семьдесят с лишним лет большевицкая диктатура не могли не затемнить таких, сравнительно маловажных, событий, как, скажем, взятие Львова русскими войсками в 1914 году или оставление Варшавы в 15-м.

На Россию и русские сюжеты в связи с первой войной даже и не хочется особенно нажимать, потому что эта война была поистине мировой - если не в географическом смысле, то в историческом. Она принесла радикальнейшие изменения в культурный строй всего мира и Запада в особенности. Парадокс в том, что эти изменения в сущности, в качественной характеристике были теми же, что и в России с большевизмом. Единственная - но и какая важная! - разница в том, что Запад не свалился с некоей вершины, но постепенно и, можно даже сказать, не без комфорта с нее соскользнул. Имею в виду межвоенный промежуток: между 1918-м, когда кончилась война на Западе, и 39-м, когда она снова на Западе началась.

Солженицын с большой эмфазой ставит вопрос: а нужна ли была России эта война? Законен контрвопрос: а кому она вообще была нужна? В дурном сне никто не мог представить не только результаты, но самый ход этой войны, которая впервые в истории была войной машин, высокоорганизованной разрушительной техники - и потребовала массовой, по существу тотальной мобилизации людских ресурсов. Если б это кому-нибудь было ясно, то никакой венский, берлинский или петербургский двор на эту акцию не решился бы. Существовала инерция традиционной политической культуры, когда верным оставалось правило: война есть продолжение политики иными средствами. А под политикой понималось в основном разграничение или, наоборот, расширение территориальных приобретений. Страшно было важно, под чьим контролем находится Босния с Герцеговиной или Молдавия с Валахией или кому принадлежат пресловутые проливы. Сегодня сказали бы: ни одна слезинка невинного ребенка не стоит Боснии с Молдавией, ни Босфора с Дарданеллами, - с той важнейшей коррекцией, что подразумеваемые младенцы населяют именно указанные области. Сегодня цивилизованные страны ведут войны для спасения, а не для избиения младенцев, говоря библейским языком. Но в 1914 году об этих младенцах вообще не думали - равно как и о лицах призывного возраста.

Человечество прозревает с опозданием. Оно развивается быстрее, чем осознает возможные последствия своего собственного развития. В 14-м году никто не мог представить, что техника - которой принято было гордиться как высочайшим достижением человечества - может стать классической древней палкой о двух концах. К этому рубежу человечество подошло с мировоззрением Жюля Верна - даже не Герберта Уэллса, который как раз кое-что предвидел, понимал опасности, связанные с техникой. Как пишут литературоведы о поэтике Уэллса: основной его сюжет - техническое изобретение, попавшее не в те руки. К 1914 году технические изобретения были в ненадежных руках архаических монархий.