Кто-то умер от любви - Элен Гремийон

Да, он согласен.

Я хотела сказать, в нашем парижском доме.

Да-да, он именно так и понял.

Это было 28 июня 1939 года.

Прием в посольстве оказался и веселым, и тягостным. Там собрался «весь Париж», и гости вели себя так беззаботно, словно между Польшей и Германией не существовало никаких трений. Посол Лукашевич весь вечер танцевал, сбросив туфли, оживленно жестикулируя и приглашая нас следовать его примеру. Танцевали даже официанты, даже я. Давно уже я так не развлекалась. Мазурка, полька, полонез… Мой муж смотрел на все это с ужасом: неужели они не понимают, что им грозит?! Неужели Чехословакия не стала для них уроком?! Какой-то плясун рядом с нами ответил ему, залихватски вскидывая ноги: Лукашевич убежден, что Гитлер блефует, он узнал из надежного источника, что фюрер обещал дуче мир до 1943 года. Поль обозвал его идиотом, но его слова заглушила музыка.

Когда вспыхнул фейерверк, я ощупью нашла его руку. Он не отдернул ее — похоже, он даже не отдавал себе отчет в том, что уже много месяцев не видел от меня никакой ласки. В этот момент я отчетливо поняла, насколько его волнует политическая ситуация. Но я была далека от всех этих геополитических соображений; сжимая руку Поля в своей, я думала лишь об одном: а вдруг наш ребенок уже зачат? Пусть это будет мальчик!

На дворе было 4 июля.

Я скверно спала эту ночь, Поль не пришел ко мне, а я так хотела уснуть в его объятиях. Он провел ночь за чисткой своей «коллекции коллекционного оружия», как он ее называл.

За завтраком он сказал мне, что жизнь все-таки странная штука: он сто лет не видел всех этих людей и вчера в некоторых обнаружил новую привлекательность, а в других — полное отсутствие таковой.

Я запомнила эту фразу слово в слово и знаю почему. Фразы такого рода замалчивают то, что подразумевают, и оставляют странный осадок и у тех, кто их произнес, и у тех, кто услышал. Этакая фраза с секретом, истинный смысл которой проясняется лишь задним числом. Как я могла не понять ее подоплеку в тот момент?!

Эту оружейную коллекцию Поль унаследовал от отца.

Поль всегда носил при себе маленький «деринджер». В некоторых семьях женщинам из поколения в поколение передается старинное кольцо, вот так же и этот револьвер переходил из кармана в карман представителей мужской половины семьи моего мужа. Существовало предание, что из него был застрелен президент Линкольн, и потому следовало всегда держать его при себе, дабы он больше никому не причинил вреда. Софи была совершенно равнодушна к судьбе Линкольна, зато выражала сильное недовольство тем обстоятельством, что ей приходится без конца штопать подкладку карманов брюк моего мужа, и вообще скверная это привычка — разгуливать день-деньской с револьвером в кармане, ох не к добру! А мы с Полем над ней смеялись.

На следующее утро мы отправились в Фонтене-ле-Флёри на свадьбу Саша́ Гитри. По обочинам дороги собралось множество деревенских жителей, глазевших на свадебную процессию. Церемония бракосочетания сильно растрогала меня — не сама по себе, а потому что напомнила нашу свадьбу. Это дважды сказанное «да» в ответ на вопрос священника неизменно производит один и тот же эффект: любовь брачующихся кажется такой простой и очевидной, что даже самые пресыщенные, самые циничные или самые разочарованные из присутствующих в течение нескольких минут проникаются искренней верой в нее. И лишь потом интеллектуалы — такие, как Поль — вновь обретают привычное здравомыслие.

— Все-таки у них слишком большая разница в возрасте.

Саша Гитри было пятьдесят четыре года, Женевьеве — двадцать пять. Я ничего не ответила, но это замечание мне очень не понравилось. Вот уже второй раз за последнюю неделю разница в возрасте вставала на моем пути.

В прошлую субботу в «Норманди» я посмотрела «День начинается». Марсель Карне был слишком тонким мастером, чтобы говорить в лоб о разнице в возрасте, но этот вопрос явно был скрытой идеей его фильма. Арлетти и Жаклин Лоран настолько похожи, что их различает только возраст, и Габен, как и Жюль Берри, выбирает из двух женщин ту, что моложе. Умный поймет — наверное, так думал Карне, намечая для съемок этих двух актрис.

Я поделилась своими соображениями с соседом по столу, который работал в кино, и он ответил, что, когда смотрел фильм, такое не приходило ему в голову, но теперь, когда я это сказала, ему кажется, что я права.

На свадебном обеде нас собралось немного — сто пять человек, если быть точной. Саша решил позвать ровно столько гостей, сколько пьес он написал за свою жизнь, — вполне типичная для него фантазия. Я чувствовала себя легко и свободно. За столом царило веселье, люди шутили, острили, и никто из них не собирался задавать мне опостылевшие вопросы о детях. Погода была пасмурная, поэтому мы обедали в доме и вышли на природу только во время десерта. По саду разъезжала запряженная осликом тележка, в которой стояло вишневое деревце, и гости должны были подходить к нему, чтобы набрать себе вишен. Дамы сочли эту придумку очаровательной и в высшей степени поэтичной. Мужчины же легко обошлись бы без этой затеи, им не хотелось вставать из-за стола; впрочем, большинство из них решили вовсе пренебречь десертом. А мне было страшновато оказаться в обществе одних женщин, и я пропустила их всех вперед. Глядя, как мои вчерашние противницы беззаботно спускаются по ступенькам в сад, я вдруг поняла, что по ту сторону фронта уже не они.

Рядом с ослом, везущим тележку, стояла белая лань, которую Саша подарил Женевьеве на свадьбу.

Анни была такой же прекрасной ланью, а я — вот этим унылым ослом.

Эта параллель ужаснула меня. Разница в десять лет между мной и Анни, которую я раньше почти не замечала, внезапно бросилась мне в глаза и обожгла, как пощечина. «Мадемуазель Анни вскружит голову не одному мужчине!»

Сколько раз за последние недели Софи повторяла мне эти слова? Я уже начала подозревать, что это говорится с какой-то задней мыслью. От слуг ведь ничего не скроешь, они видят то, на что другие и внимания не обратят. Мы вызываем у них пристальный интерес, и даже при крайней осторожности нас может выдать сущая мелочь, которую подметят их зоркие глаза, — сбившееся покрывало на кровати, которую они привыкли стелить по-своему, слишком плотно сдвинутые портьеры, которые они привыкли задергивать иначе, волос на подушке, которому здесь совсем не место, излишняя суетливость или, наоборот, рассеянность в поведении хозяев; словом, они моментально улавливают малейшую перемену.

Настала суббота, и я, как обычно в последние недели, села в машину, чтобы ехать в Париж, но на выезде из деревни сделала вид, будто только сейчас вспомнила, какое нынче число. «Вот что, Жак, поезжайте-ка вместе с Софи в город за покупками, а я лучше останусь дома. Вчера было 14 июля, так что сегодня на Елисейские Поля лучше не соваться. А меня высадите прямо здесь, на развилке, я вернусь пешком».