Незаметные убийства - Гильермо Мартинес

— «Aro» — вы хотели, чтобы я это увидел на фотографиях?

— Да, и я пытался подсунуть подсказки. Только вы — не будучи англичанином — могли соединить буквы и прочесть слово, как прочел его я. После того как нас допросили и мы шли к театру, я пытался выведать, обратили вы внимание на буквы или нет. А вдруг в глаза вам бросилась другая деталь, ускользнувшая от меня, деталь, которая могла ее погубить. Зато вы обратили мое внимание на то, как повернута голова жертвы — лицом к спинке кресла. Позднее она призналась, что да, она не вынесла взгляда этих остановившихся открытых глаз.

— А зачем было убирать плед?

— Придя в театр, я потребовал, чтобы она рассказала мне все, шаг за шагом и очень точно. Как она это сделала. Ради чего я, собственно, и настоял на том, что должен сам известить ее о случившемся: мне надо было поговорить с Бет раньше полицейских. Я решил поделиться с ней своим планом, но в первую очередь узнать, не оставила ли она каких-нибудь следов. По ее словам, она, чтобы не оставлять следов, надела длинные бальные перчатки, но потом ей и на самом деле пришлось бороться со старухой, и каблуком она порвала плед. По этой детали полиция могла заподозрить, что убийцей была женщина. Плед лежал у нее в сумке, и я уничтожил его. Бет ужасно нервничала, и я не знал, выдержит ли она первую встречу с Питерсеном. Если подозрение падет на нее, из когтей инспектора ей не вырваться. И еще я понял: чтобы подтвердить версию о серийном преступлении, я должен как можно скорее организовать второе убийство. К счастью, именно вы во время нашего первого разговора подали мне удачную мысль… Помните, когда мы говорили о незаметных преступлениях? Преступления, которые никто не считает преступлениями. И тогда мне пришло в голову: а ведь по-настоящему незаметное убийство вовсе не обязательно должно быть убийством. Я тотчас подумал о палате, в которой лежит Фрэнк. Оттуда на моих глазах каждую неделю вывозили покойников. Нужно было только запастись шприцем и, как правильно угадал Питерсен, терпеливо ждать, пока в комнатку на том же этаже доставят очередной труп. Дело было в воскресенье, Бет уехала на гастроли. То есть для нее все складывалось великолепно. Я специально посмотрел на время, указанное на бирке, которую привязывают к руке покойного, чтобы и себе тоже обеспечить алиби. Потом ввел иглу ему в руку… Шприц, понятное дело, был пустым, но след остался. И на этом я решил поставить точку. Предварительно я провел некоторые изыскания, изучив историю ряда нераскрытых преступлений, когда врачи даже заподозрили существование некоего химического вещества, которое бесследно распадается за несколько часов. Это мне и было нужно. Пусть ищут разгадку. Кроме того, этот мой вымышленный преступник должен был быть достаточно хитроумным, чтобы бросить вызов еще и полиции. Я уже решил, что следующим символом будет рыба и что серия будет состоять из первых чисел пифагорейцев. Покинув больницу, я немедленно изготовил подобающее послание — похожее на первое, прежде описанное мною Питерсену, — и прикрепил его к стеклянной двери института. Тут инспектор все разгадал правильно и, кажется, некоторое время даже держал меня под подозрением. Во всяком случае, после этой второй смерти Сакс всюду таскался за мной по пятам.

— Но ведь на концерте вы не могли ничего сделать! Вы все время сидели рядом со мной! — воскликнул я.

— Концерт… концерт стал первым звоночком… этого я и боялся. Кошмар, не отпускающий меня с самого детства. Мой план предполагал, вернее, я ждал, что непременно случится автомобильная авария — как раз на том месте, которое потом выбрал Джонсон, чтобы пустить автобус под откос. Ведь именно там разбилась и наша машина… Это была единственная возможность выдать несчастный случай за третье преступление в серии, и тогда третьим символом стал бы треугольник. Я намеревался третье письмо послать a posteriori, чтобы придать обычной аварии вид преступления, преступления, доведенного до абсолютного совершенства: когда не остается никаких следов. Так я решил, и это был бы последний эпизод. Я тотчас обнародовал бы якобы найденную мною разгадку серии. Мой предполагаемый интеллектуальный соперник признал бы свое поражение и тихо исчез, а может, оставил бы какие-нибудь фальшивые следы, чтобы полиция еще какое-то время гонялась за призраком. Но тут случилась эта история на концерте, Вот она, смерть, а ведь мне и нужна была смерть. С наших мест и вправду казалось, будто музыканта душат. Нетрудно было поверить, что мы присутствуем при убийстве. Но самое потрясающее — треугольник, который он держал в руках. Я воспринял это как добрый знак, словно мой план одобрили в высших небесных сферах, словно сама реальная жизнь благоприятствовала моим замыслам. Как я уже говорил, мне никогда не удавалось правильно расшифровать символы или знаки материального мира. Тогда, на концерте, я быстро смекнул, что смерть старика весьма удачно ложится в мой план, и, пока вы вместе с остальными кинулись к сцене, я, удостоверившись, что никто на меня не смотрит, вырвал из программки два нужных слова и составил послание: просто-напросто положил клочки на сиденье, после чего двинулся следом за вами. Когда инспектор подал нам знак и пошел в нашу сторону с другого конца ряда, я нарочно приостановился, чуть не дойдя до своего стула, словно меня парализовало от неожиданности, — чтобы он сам поднял клочки. Да, это был мой маленький фокус, даже, можно сказать, целый спектакль. Разумеется, мне повезло, по крайней мере я решил, что мне на помощь явилось невероятное везение, — достаточно сказать, что все случилось прямо на глазах у Питерсена. Потом на сцену поднялся врач, осмотрел несчастного и объявил то, что для меня было и так очевидно: естественная остановка дыхания, хотя выглядела смерть музыканта по-театральному эффектно. Я бы больше всех удивился, если бы при вскрытии обнаружилось что-нибудь подозрительное. Передо мной встала проблема, которую однажды я уже сумел решить: как превратить естественную смерть в преступление и незаметно подкинуть нужную версию, чтобы Питерсен включил и эту смерть в уже начатую серию. С музыкантом было труднее, я ведь не мог приблизиться к телу и, допустим, сжать ему руками горло. И тут мне вспомнилась история телепата. Ничего другого я придумать не смог, только намекнул, что и здесь речь может идти о гипнозе — о воздействии на расстоянии. Я знал наверняка, что Питерсена на такой крючок не поймать, это, так сказать, не стыковалось с эстетикой его рассуждений, не входило в круг того, что он считал правдоподобным. Но в конце концов обошлось и так: Питерсен с удивительной готовностью принял гипотезу, которая мне казалась куда более абсурдной, — гипотезу молниеносной атаки сзади. Да, принял, хотя сам присутствовал на концерте и видел то же самое, что и мы с вами: смерть и вправду выглядела театральной, но сзади-то никого не было. Он принял эту гипотезу по всегдашней человеческой логике — потому что хотел ее принять, хотел в нее поверить. Наверное, самое любопытное тут, что Питерсен даже на миг не допустил мысли о естественной смерти. По моим наблюдениям, если в других случаях он в чем-то и сомневался, то теперь был полностью убежден, что идет по следу серийного убийцы, поэтому и трупы стали попадаться на каждом шагу, даже когда он чуть ли не в первый раз отправился с дочерью на концерт.

— А вы не верите, что на музыканта мог напасть Джонсон, как считает Питерсен?

— Нет, не верю. Такое возможно лишь с точки зрения Питерсена. Иначе говоря, если бы именно Джонсон был повинен в смерти миссис Иглтон и Кларка. Но до концерта Джонсону было бы трудно связать воедино две первые смерти. Думаю, в тот вечер Джонсон, как и я, увидел некий ложный знак. Скорее всего он даже не присутствовал при смерти музыканта, ведь ему полагалось ждать детей в автобусе на стоянке. Зато на следующий день он наверняка прочел в газете всю историю целиком.

И увидел серию символов, серию, продолжение которой знал. Помните, он с одержимостью безумца читал про пифагорейцев и тут, как и я, почувствовал, что какие-то высшие силы помогают ему осуществить задуманный план, дают шанс. Число мальчишек в баскетбольной команде совпадало с числом тетрактиса. Его дочке оставалось жить не более двух суток. Все, казалось, говорило: вот удобный случай, и он последний. Именно это я и пытался объяснить вам в парке, рассказывая про кошмар, преследующий меня с детства: про последствия и бесконечные ответвления моих фантазий, про чудовищ, рожденных сном разума. Я хотел одного: не допустить, чтобы ее отправили в тюрьму, и вот теперь у меня на совести одиннадцать человеческих жизней.

Он немного помолчал, уставившись невидящим взором в окно.

— Все это время вы служили мне своего рода мерилом. Я знал: если удастся убедить вас, что существует такая серия, то удастся убедить и Питерсена. И если что-то пойдет не так, что-то ускользнет от моего внимания, вы меня вовремя об этом уведомите. И еще: я хотел быть с вами честным, если, конечно, в данной ситуации уместно говорить о честности, хотел дать вам все возможности самому обнаружить истину… А как вы в конце концов догадались? — спросил он внезапно.