Босиком по снегу - Мария Брикер

– То по медицинской карте мы узнаем если не сам санаторий, то хотя бы его профиль! Ты гений, Соня! Боже мой, это же так просто! – восхищенно воскликнул Крюгер. – Но где мы возьмем эту карту? В Ивашкино нам соваться никак нельзя.

– Карта должна находиться в поликлинике по месту прописки Алины, а так как она проживает в деревне, где нет медицинского учреждения, значит, поликлинику следует искать в самом ближайшем населенном пункте от ее дома. Который час?

– Около шести.

– Тогда я поехала, до восьми как раз успею, – решительно заявила Соня, сделала пару глотков обжигающего чая, встала и направилась к выходу. В дверях она остановилась, обернулась и виновато посмотрела на него. – Ты прости меня, Миша, ладно? Знаю, ты никого не убивал. Я ни секунды не сомневалась в твоей невиновности. А пистолет… я уверена, тебя хочет кто-то подставить. Вспомни, может быть, кто-то заходил к тебе в номер?

– А тут и вспоминать нечего, Сонечка. Со дня моего приезда в Москву в моем номере, кроме обслуживающего персонала, побывали только Сергей и ты. Очень странно. Ты не находишь, солнышко? – усмехнулся Крюгер. – Может быть, это ты мне пистолет подсунула, Сонечка? Может быть, ты и есть та загадочная женщина, которая тоже ищет девочек? Я давно хотел тебя спросить – что это ты вдруг решила после семнадцати лет молчания Анина с Новым годом поздравить? И почему это случилось именно в тот день, когда я у него был? А французский коньяк, который мы пили, коллекционный «Курвуазье Экстра»…

Ужас и обида в ее глазах заставили Крюгера осечься. Соня молча отступила на несколько шагов, потерла виски, улыбнулась затравленно и растерянно и прошептала, пытаясь сдержать слезы:

– Ты прости меня, Миша. Прости, что я решила позвонить Тортиле и поздравить его с Новым годом после стольких лет молчания. Это действительно очень странно, особенно когда тебе вдруг понадобилась консультация профессионала по уголовному праву. Прости, что позвонила именно в тот момент, когда к нему неожиданно нагрянул ты! Прости, что я так обрадовалась и пригласила вас к себе, а потом приняла твое приглашение и поехала к тебе в гостиницу, – она не сдержалась и заплакала. – Да, чуть не забыла, – сквозь слезы прошептала она, – прости, что мой клиент подарил мне этот дорогущий коньяк, который я не могу позволить себе купить…

– Соня, прекрати, я просто неудачно пошутил! – Он сорвался с места и попытался ее обнять, но она грубо оттолкнула его.

– Ну не могу я позволить себе купить коллекционный коньяк! Я – юрист-неудачник. Все мои скромные и редкие гонорары уходят на эту убогую квартиру и на достойную одежду – мне приходится выглядеть стильно и дорого, иначе клиенты меня не поймут! Порой мне даже не хватает на еду, и в холодильнике гуляет ветер. За это тоже прости! Не знала, что ты ко мне так неожиданно нагрянешь, а то бы денег заняла и стол роскошный накрыла! – Постепенно ее голос приобрел истерические нотки, она уже не плакала, а просто судорожно всхлипывала, хватая воздух ртом.

– Я идиот, Соня! – схватив ее за плечи, закричал Михаил. – Кретин! И всегда таким был. Всегда, понимаешь? Прошу тебя – успокойся! Неужели ты до сих пор не поняла, с каким болваном связалась? Даже я понимаю это. Если бы я не был таким кретином, то никогда не оставил бы тебя! Слышишь?! – Он рухнул перед ней на колени, взял ее прохладную безжизненную ладошку и прижал к своей щеке.

– Пусти, мне пора, а то поликлиника закроется, – аккуратно высвободив руку, сказала Соня, выбежала в прихожую, набросила шубку и вылетела вон из квартиры, громко хлопнув дверью.

– Истеричка, – хмыкнул Крюгер, с облегчением вздохнув. – И к тому же неряха, – встав с пола и отряхнув от пыли колени, недовольно проворчал он и сосредоточенно почесал макушку.

Ситуация была критической: по каким-то непонятным причинам его еще не выгнали вон, но уверенности в том, что Сонечка, вернувшись домой, не передумает, у Михаила Крюгера не было. Надо было что-то делать. Но что? И тут в голову Крюгера пришел коварный план. Он метнулся к кладовке, достал пылесос, тщательно пропылесосил квартиру, помыл пол, вымыл посуду, оставшуюся после завтрака, засунул в стиральную машину свои вещи, облачился в Сонин шелковый халатик, вернулся на кухню, повязал поверх халата ситцевый фартук, подошел к холодильнику и решительно распахнул дверцу. Окинув трагическим взглядом представленный на полках скудный ассортимент продуктов, Михаил стал судорожно прикидывать в уме, что можно такого вкусненького приготовить на ужин к приходу Сони, чтобы окончательно ее умаслить. Готовить Крюгер терпеть не мог, делал это только в исключительных случаях, но зато – мастерски, всегда держа в голове парочку самых модных кулинарных рецептов для гурманов или скорее для гурманш. Но, похоже, сегодня был не его день. С утра он уничтожил почти все продовольственные запасы Сони, и на полках холодильника остались лишь масло, кусок прошлогоднего сыра и бульонные кубики «Кнорр».

– Негусто, – озадаченно сказал он и решил уже захлопнуть холодильник, но тут – о спасение! – взгляд его упал на отделение для овощей, где сиротливо лежали несколько скукоженных луковиц. – Soupe a l’oignon, parisienne! – радостно завопил Михаил, выхватывая одну луковицу из ячейки и нежно целуя ее облезлую шкурку. Крюгер тогда еще не знал, чем отплатит ему луковица за такое нежное отношение.

Когда Соня вернулась домой, она застала Михаила рыдающим над кастрюлькой с булькающей ароматной жидкостью.

– Что ты делаешь? – потрясенно оглядывая Крюгера с ног до головы, спросила Сонечка.

– Готовлю луковый суп по-парижски, будь он неладен, – размазывая совсем даже не скупые мужские слезы рукавом Сониного халата, сообщил Крюгер.

– А почему ты плачешь? – испуганно спросила Соня.

– Из-за тебя, Сонечка, – всхлипнул Михаил, – я ведь так тебя обидел, дорогая! Прости меня. Кушать хочешь? Ужин уже готов. Правда, я не знаю, любишь ли ты луковый суп?

– Я просто обожаю луковый суп по-парижски, – улыбнулась Соня и уселась за стол. Она, конечно же, простила Михаила, потому что не простить мужчину в шелковом женском халате и ситцевом фартуке – просто невозможно, тем более, если он рыдает над кастрюлей с супом, который приготовил сам, несмотря на страшные мучения. – И вот еще что, – добавила она, сглотнув слюнки, – я съездила не зря. Медицинской карты Алины у меня нет, но она нам и не нужна. Мне удалось очень мило пообщаться с ее лечащим врачом, кстати, с тебя сто баксов, – именно столько я отдала за информацию о девушке.

– Тебе удалось узнать, какие хронические заболевания имеются у Алины? – заинтересованно спросил Михаил, разливая суп по тарелкам.

– Удалось, Миша. Оказывается, Алина Репина – инвалид!

– Инвалид! – ошарашенно воскликнул Крюгер, чуть не уронив тарелку на пол.

– Да, дорогой. Она, как сейчас принято говорить, «исключительный ребенок» или «ребенок с особыми потребностями».

– Что значит – с «особыми потребностями»? – не понял Крюгер. – Она что, лежачий инвалид?!

– Ты тарелку-то ставь, ставь на стол, Мишенька, – ласково сказала Соня, – а то ненароком уронишь, после того как я тебе все объясню. Поставил? Вот и молодец. А теперь сядь. «Ребенок с особыми потребностями» – это олигофрен. Я понятно объяснила, Мишенька?

– Божий ребенок, господи! – потрясенно выдохнул Михаил, когда к нему вернулась способность говорить. – Вот что она имела в виду, когда говорила о девочке – божий человек, так в старину называли сумасшедших!

– Кто?

– Бабка Клава, когда я сообщил, что, по имеющимся у меня данным, Алина занимается проституцией. Неужели Наталья Лемешева использует не совсем нормальную девочку в таких ужасных целях!

– Да с чего ты взял, что девочка занимается этим древним ремеслом?

– А чем она может еще заниматься, если к ней мужики толпами валят – мне так старуха на станции сказала! Знаешь, сейчас ведь извращенцев полно, любителей уродцев. Похоже, Наталья Лемешева это просекла и поставила дело «на поток». Мерзость какая! Бедная девочка! Но теперь, по крайней мере, мы точно знаем, что она не может быть Юлией Качалиной.

– Не знаю, почему ты вдруг решил, что Алина – урод? Внешне она вполне нормальная девушка, только ведет себя как маленький ребенок. У олигофрении три разные степени выраженности. Так вот, у Алины легкая форма – это мне врач объяснила. Поэтому это заболевание не сразу и распознали, хотя в принципе диагноз ставится до трех лет.

– Значит, Наталья Лемешева узнала о заболевании Алины только после того, как получила опекунство?

– Да. Но она, похоже, тоже с приветом большим – видно, после пожара свихнулась. Еще бы – лишиться лица в прямом смысле этого слова! Бедная баба – врачиха сказала мне, что, когда она Лемешеву увидела, чуть сознание не потеряла от ужаса. У нее вместо лица жуткое месиво было – в общем, зрелище не для слабонервных. Так вот, после того, как ребенку поставили этот диагноз, Лемешева больше в поликлинике не появлялась – не поверила заключению и обиделась. Несколько раз врачи пытались силой девочку на диспансеризацию забрать. Приходили, стучали, грозили – все было бесполезно. Карту они ведут «от балды», потому что, если в вышестоящих инстанциях выяснится, что девочку не наблюдают, то у них будут большие неприятности.