Степан Разин (Книга 1) - Степан Злобин

И с этими словами атамана пасынок Корнилы Петруха вынес из войсковой избы Корнилин подарок Степану...

Корнила сошел со ступеней и снова обнялся с крестником, и тут опять стали все подходить, и Степан опомнился от шума объятий и поцелуев только в доме Корнилы за пирогом и чаркой вина...

– Пуще хмеля мне голову закружили шумом! – с радостным, возбужденным смехом сказал он Корниле.

– Ничего, приобыкнешь! – бодряще откликнулся атаман.

Степан сидел от него по правую руку, ближе всех есаулов. Крестный сам наливал ему чарку, сам потчевал...

«Да что ж я такого соделал?! Ну, доведись, спас бы я какого-нибудь полковника или стрелецкого голову таким же налетом, никто и не вздумал бы похвалить!» – размышлял Степан, подымая чарку за чаркой во здравие государя, и во здравие Великого Войска Донского, за атамана Корнилу Яковлича, за походные донские станицы, и за их атамана Ивана Тимофеевича, и опять за него самого – за Степана, славного и отважного казака...

Словно бы весь Черкасск жаловал, чтил и любил Степана. Он уже не спрашивал больше себя – почему. Знать-то он стоит того, чтобы его и любили и почитали... И каждый день попадал он к кому-нибудь на пирушку, на пляски глядел, сам плясал.

– Гуляй, крестник, чего же тебе не гулять! Кармазинный кафтан тебе личит! – смеясь, говорил Корнила. – Сказывают, вдовки в беседу на ночку тебя заманили?

Степан смутился. И вправду стряслось, что ночью шагнул он ошибкою через чужой плетень и попал на каких-то веселых женок. Сам хмелен, женки тоже хмельны, гусляр, казаки молодые, дым коромыслом... Загулял и ко крестному в дом ночевать не пришел.

– Не беда, молодое дело! Ведь с кем не бывало греха! – добродушно сказал атаман. – Честно повоевал и повеселился во славу!

И в гурьбе черкасской старшины через несколько дней Степан скакал по степям, с кречетом на рукавице... И ловля давалась ему, и черкасские казачки сверкали глазами на удальца, и всюду в домах уступали Степану почетное место... Но иногда вечерами, когда отгудит плясовыми бубнами день и хмель поуляжется в голове, сядет Степан и в молчаливой задумчивости уставится в пол меж колен, и почудится ему, что что-то неладно в его жизни...

– О чем думка, Стенька? – осторожно и с отеческой теплотою в голосе однажды спросил атаман в такой час.

– Война ведь, батька, а я тут...

– Один ты тут, что ли? Вон сколько казаков во Черкасске и по станицам... Вот станем станицы слать в подкрепление – крикнем тебя атаманом. Хочешь?.. Еще государю послужишь!..

И Степан не стерпел:

– Государю?!

Он все, как попу на духу, рассказал Корниле, рассказал про московского беглеца, как витался он за руку с государем за весь мир, за всех московских бедных людей, а царь – ведь подумать: сам царь! – вдруг нарушил свое рукобитье... Не то что ему служить, – Степан сказал прямо, что тошно ему было даже и принимать соболиное царское жалованье и царскую похвалу...

Корнила качнул головою и снисходительно засмеялся.

– Право, дите еще ты, Степан! Какое же тут рукобитье, когда наступили на глотку?! Да как тут не вдариться по рукам?! И государь – человек!.. Неслыханный грех совершиться бы мог на Руси!.. А соболя в дар казачке своей пошли. Соболя тебе в славу и ратную удаль. Каков же казак своей удалью не гордится? Ох, много еще, Степан, тебе надо постигнуть!

«Вот как просто-то рассудил! – удивился Степан. – И то ведь сказать: престрашное дело могло получиться... Помыслить – и то грех! Ведь государь себя должен блюсти для державы». И, примиренный этими мыслями, окруженный почестями и ласковою заботой Корнилы, он оставался в доме у атамана.

Степан выезжал в окрестные станицы, гостил, а когда воротился в Черкасск, Корнила был занят. Он сидел по каким-то тайным делам с посланцем Москвы дворянином.

– Когда же походны станицы готовить? – спросил Степан, на ходу столкнувшись с Корнилой.

– Как время придет, так скажу! – оборвал, как чужого, Корнила, словно даже досадуя, что Степан задержал его столь короткой беседой.

«На черта мне нужно твое хлебосольство?! – с обидой подумал Степан. – Али я навязался к тебе на шею? Сам удержал, не пустил на войну. Вот плюну на весь Черкасск да один и уеду к Ивану!..»

Он зашел во светличку, которую занимал у Корнилы в доме, и стал уже собирать свой пожиток к отъезду, когда прибежал Петруха, Корнилин пасынок, и сказал, что Корнила велел приходить ему в тайный круг...

– В тайный?! Да как же... – с некоторой даже растерянностью пробормотал Степан.

– Эх, ты-ы! – сплюнув сквозь зубы, сказал Петруха. – Зовут – и иди. Чего-то ты будто девка краснеешься! В тайный так в тайный! А чем ты не атаман?!

Тайный круг оказался собранием всего лишь десятка самых ближних Корниле значных низовиков. Они сидели даже не в войсковой избе, а просто в столовой горнице у Корнилы.

«Вот-то из тайных тайный!» – подумал Степан, все же с какой-то робостью переступив порог комнаты и сразу встретившись взглядом со стольником Евдокимовым, необычайно рослым и большеносым, которого он видал на кругу в Черкасске оба раза перед отправкою на войну.

«Знать-то, сызнова ратные вести», – мелькнуло в уме Степана.

Месяц назад смущение Степана было бы больше. Теперь же всех этих людей, кроме московского стольника, он успел видеть близко, успел посидеть с каждым из них за столом и стукнуться чаркой, и тотчас, отдав положенный по-казацки поклон, почувствовал себя тут спокойно и твердо.

«В тайный так в тайный! А чем я не атаман!» – повторил он словами Петрухи.

– Вот и Степан, сын Разин, брат походного атамана Ивана, а мой крестник, – сказал Корнила, обращаясь к московскому гостю.

Стольник молча кивнул длинным носом.

– Великую честь оказала тебе донская старшина, Степан, – торжественно произнес Корнила. – Прежде служил ты саблей, а ныне призвали мы тебя в тайный круг, чтобы велеть тебе служить разумом Войску. Поедешь ты во посольство к зюнгорскому [Зюнгорцы – калмыки] хану или, как бишь его, тайше с послом всего Войска Еремою Клином. Кланяйся кругу за честь!

– Кланяюсь атаманам на жалованье. Каков будет Войска указ – послужу на совесть, – сказал Степан.

– Покуда иди. А кончим сидеть по кругу – я покличу, – сказал Корнила.

Степан еще раз поклонился и вышел, при выходе нечаянно стукнув по уху дверью Петруху Ходнева, который подслушивал.

– Тю ты! Посо-ол! – потирая ухо, прошептал атаманский пасынок. – А ты было оробел, что кличут! Небось заспесивишься ныне!

– Холодной воды приложи, а то вспухнет, – сказал Степан вместо ответа.

После тайного круга Корнила призвал Степана.

– Вот вишь ты! А все нас верховья бранят, что своих во старшинстве садим. Вырос в верховьях добрый казак, Иван, – в походные атаманы обрали. Вырос того же семени добрый казак, Степан, – тайным послом учинили, и все почитаем, все любим!..

– Чего же я стану в посольстве делать?

– Покуда смотри посольски дела, приучайся. Клин во посольствах хожалый – научит. А надо будет – советом поможешь Клину. Хоть он и умен, а две головы всегда лучше.

И Корнила поведал, в чем смысл степного посольства. Несмотря на то что шли переговоры о заключении мира, Польша искала союза с Азовом и Крымом против России. Об этом прознали лазутчики Войска в Крыму. От тех же лазутчиков до Черкасской войсковой избы дошли слухи, что хан указал к весне сбирать ратных людей в соседних с Доном ногайских улусах. Получив от Корнилы вести, Москва решила предупредить лукавство панов и ратные сборы Крыма.

– Калмыки с ногайцами век бы грызлись, да смелости не хватает самим, – пояснял Степану Корнила. – Прошлый год, по вестям, ногайцы у них отогнали несметно коней и овец с пастухами вместе. Пусть калмыцкий хан посылает своих нечистых помститься – ногайцев пограбить, а мы ему пособим. Вот и не смогут ногайцы пойти панам на подмогу!

Царь не хотел посылать в степные кочевья своих послов, чтобы не было лишнего шума. Но именно ради степного посольства теперь и приехал в Черкасск стольник Иван Евдокимов.

Стольник вместе с Корнилой призвали к себе Ерему и Степана. Учили их, что обещать калмыцкому тайше от имени государя и чего добиваться от него.

– Там будет гостить в ту же пору черкесский князь Каспулат. Сестра его замужем за ханом калмыков. Тот князь Каспулат вам поможет кой-чем, – сказал дворянин, даже в тайной беседе понизив голос до шепота.

Дворянин показал им дары, которые царь посылал калмыцкому тайше, учил, как их подносить.

Степан, приглядевшись поближе к стольнику, увидел, что дворянин не так плох, как говорили всегда на Дону о дворянах. Иногда он казался совсем простым, любил посмеяться и выпить, порассказать о посольских делах. Иное в посольских делах казалось Степану бесчестным, но дворянин уверял, что любое бесчестье обращается в честь, если оно идет на пользу державе...

Казак из крещеных татар Иван Пинчейка учил Степана и Клина обычаям кочевников, словам приветствия и дружбы, названиям самых простых обиходных вещей. Он тоже ехал в посольстве.