Тяжелые люди, или J’adore ce qui me brûle - Макс Фриш

Вот и эта история закончилась.

IV. Антон, служитель, или Реальная жизнь

И вот Ивонна уже несколько лет замужем. Она чувствует себя хорошо, даже замечательно, чего, собственно, от своей жизни уже не ожидала. У нее есть сад с прекрасным видом, деревья, клумбы, цветы — земля ей все так же чужда, Ивонна это знает; она поливает цветы, вырывает засохший стебель герани, собирает все в свою узкую ладонь, не в корзину, которая была бы кстати. Есть у нее, конечно же, и зеленый фартук, она его еще ни разу не надевала. Все это подарил ей муж, счастливый от того, что ему пришла в голову такая идея. Он вообще сама доброжелательность! С тех пор как у них появился ребенок, его былая ревность полностью улетучилась. Однажды у ребенка появилась сыпь, что вызвало у них большое беспокойство, к счастью напрасное; потом миновали осень и зима, явилась весна с капелью, и малыш целыми днями топал по солнечной террасе под присмотром внимательной няни, а сейчас дело идет к тому, что скоро он отправится в школу, и зовут его Ганс-Вальтер.

Как и в те времена, когда она жила одна, к ней приходят люди за советом, показывают письма, рассказывают сны, и все их дела кажутся им ужасающе важными… Ивонна не приглашает их сесть, смахивает запястьем редкие волосы со лба. У них навязчивая идея: они непременно хотят прийти еще; следует вежливая отговорка — складывается ощущение, что они мешают, тогда как на самом деле вовсе нет, это всего лишь дурное настроение, чувства, которые они своим присутствием, своими откровениями никак не могут расстроить. О нет, смеется Ивонна, что вы, вовсе нет! Никто больше не может помешать Ивонне. Никто. А они от этого еще чаще затевают разговоры, живописуют трудности, исповедуются в грехах. Прямо тошнит, думает Ивонна, а они чувствуют, что их понимают, приносят цветы, испытывают облегчение, преисполняются благодарности: Бог знает, почему они так счастливы от своей собственной благодарности?

А Хозяин?

Они живут вместе, вполне ладят, и мужчина, зарабатывающий деньги, садится в кресло, курит, подкидывает дров в камин, они беседуют о чем-нибудь или слушают новости, иногда они выходят за рамки привычного и позволяют себе эмоции. Бывают чудные вечера. Он читает. Они не разрушают друг друга, это основа всего остального, влюбленности нет, есть ровные отношения, есть готовность переносить запах другого, и это много. Если оставить надуманные претензии, будто надо быть понятым и понимать другого, то перед тобой открывается простор, полный чудесной приемлемости. Никто не пытается вломиться в тот покой, который каждый человек выстраивает как свою тайну, свою собственность, как нечто непередаваемое. Разговоры идут о работе, о событиях в мире, о людях, о планах и целях, движущих их собственной повседневной жизнью, порой даже наполняющих ее; они знают друг друга, взгляды партнера, его манеру слушать и говорить, предпочтения в еде, манеры, принципы, желания, его больные места и то, что его раздражает. Есть в семейной жизни удивительное обстоятельство. Она возможна тогда, когда от нее не требуют невозможного, когда люди перерастают химерические представления, будто в ней необходимо понимание, когда прекращают смотреть на семейную жизнь как средство от одиночества. Отказаться от невозможного! Надо только обрести ощущение, что семейные узы — просто служение, способ обращения с повседневной жизнью. Правда, не так-то уж это «просто», совсем нет! Печаль должна быть устранена, и нельзя пытаться строить мосты, перешагивающие боль, такие мосты — обман.

Однажды, это было еще на старой квартире, Райнхарт вдруг появился на пороге. Ивонна уже снова отучилась каждый раз запирать дверь на ключ, когда Хозяина не было дома. Она была одна в большой комнате, когда Юрг, не позвонив, просто вошел; Ивонна держала кувшин, из которого только что поливала цветы. Она обернулась, не выказав, однако, никакого ужаса, когда увидела его на пороге. Он саркастически ухмылялся, причем этот сарказм наполовину относился к нему самому. Он шел мимо ее прежнего дома, не увидел знакомых занавесок, потом обнаружил, что и на почтовом ящике нет больше ее имени. Он оказался в лифте, все произошло само, так же, как движется лифт. Чего он, собственно, хотел? На Ивонне было длинное домашнее платье, что-то вроде свободного пеньюара, словно она собиралась в постель, — возможно, она только что принимала ванну. Какое-то время они вообще молчали. Райнхарт наблюдал за ней, словно ожидая, что она продолжит поливать цветы. Этот момент тянулся бесконечно, было слышно, как на кухне поет прислуга, и только теперь Райнхарту пришло в голову, что другой, Хозяин, в любой момент может войти через одну из дверей. Он обошел комнату и запер изнутри двери, одну за другой, тогда как Ивонна, все так же молча, но уже с нарастающим страхом, смотрела на него. У него был вид человека совершенно опустившегося: восково-бледный, небритый, дышащий перегаром и табаком, со слезящимися воспаленными глазами. Встретив взгляд Ивонны, полный отвращения и ненависти, Райнхарт неожиданно схватил ее, будто ему надо было пробудить спящую, мертвую, — а она закрыла локтями лицо, словно защищаясь от пьяного, который лезет к ней с поцелуями. Он силой заставил ее еще раз взглянуть на него. Но Ивонна только закрыла глаза — когда ничего больше не оставалось, она просто закрыла глаза. Он держал ее, словно беззащитный комок, словно безжизненное тело.

— Райнхарт, — проговорила она, — я одна дома — я беззащитна.

Он медленно отпустил ее, словно пораженный отравленной стрелой в спину. Дверь с треском захлопнулась, и Ивонна осталась одна. Ганса-Вальтера он не увидел, малыш уже спал.

Хозяин вбил себе в голову, что надо строить дом. Однажды осенним утром он отправился за город. Это был склон, утыканный виноградными кольями, как еж иглами, и, казалось, этот еж желает разрушить всякую надежду на то, что здесь может располагаться уютный загородный дом; можно было подумать, будто эти колья готовы любой ценой отстоять свое немного запущенное, заросшее чертополохом и погруженное в пасторальные мечтания бытие.

— Примерно здесь, — молодой архитектор развернул желтый складной метр, — будет находиться задний угол дома…

Хозяин, стоявший наверху на дороге, у своей синей машины, сосредоточенно глядел на колышек, превращенный в пугало шляпой архитектора, и, напрягая воображение, пытался представить себе уже готовый дом. Во всяком случае, он кивнул. Вообще-то в тот раз он не увидел ничего, кроме склона, заросшего запущенными виноградными лозами, а среди них — молодого человека, который, все больше воодушевляясь, размахивал своим желтым складным метром, очерчивая в голубоватом осеннем воздухе контуры будущего строения, и при этом порядком смахивал на сумасшедшего; архитектор вел себя так, словно рядом с ним уже были углы и стены, рассуждал о комнатах, как бы висящих над заросшим склоном, — их оставалось только изловить и опустить на землю, а в конце, подобно волшебнику, прошел через те самые стены, которые он только что дерзко утверждал в пустоте, уничтожив одним движением руки всю нарисованную картину. Другого такого дома было не сыскать: прозрачного, наполненного мягким, по-осеннему уютным солнцем, которому не мешали ни стены, ни разрисованные фруктовыми деревьями обои, а через крышу (ее архитектор показывал заботливо удлиненной рейкой) весело летели хлопья облаков. С полей тянуло дымом, там жгли картофельную ботву, и вдруг посреди золотой тишины, словно ошеломленное своей спелостью, на влажную лужайку шлепалось яблоко. Амман, молодой архитектор, спокойно складывал свой желтый метр, с чистой совестью рекомендуя покупать участок. Оглянувшись и еще раз окинув взглядом незримое сооружение, он с трудом удержался, чтобы не выдать свою вдохновляющую надежду. Они познакомились на теннисном корте. Хозяин, сын очень простых родителей, питал некоторую слабость к украшению своего богатства окружением из людей с известной репутацией. Была названа и цена, триста тысяч. Без лишних слов Хозяин еще раз проехал мимо виноградника с Ивонной, будто случайно, и остановился, не выходя из машины.

— Ты бы хотела здесь жить? — спросил он небрежно, по видимости больше занятый сигаретой, которую в этот момент закуривал. — Участок можно купить.

Ивонна рассеянно кивнула.

Моргая от дыма, попавшего ему в глаза, Хозяин отбросил красную спичку, включил скорость. Он принял решение. Следующей весной стройка началась.

Амман впервые оказался на своей собственной стройке, день выдался жаркий, слепящий, пыльный. Порой слышалось только жужжание пчелы, которая то приближалась, то удалялась, выписывая растворявшиеся в летней тишине петли; да как-то пролетела эскадрилья самолетов в предвечерней вышине. Время от времени раздавался гулкий хлопок, когда доска плашмя ударялась о доску. Рабочие сколачивали леса, заполняя ими прозрачную тишину. Амман впервые видел и ощущал вычерченный им план в натуральную величину, правда еще без комнат: это была всего лишь серая бетонная плита, вколоченная в склон холма и окруженная дощатыми лесами. Амман стоял на уровне будущего первого этажа, руки в карманах, планы под мышкой: это был первый шаг, словно удар бомбы, оставившей рану коричневой развороченной земли, рядом барак и туалет, тут же обросшие сорной травой… Рабочие подавали кирпичи.