Каталог киллерских услуг - Николай Леонов

Едва Гуров появился на пороге своего кабинета, как Крячко сообщил ему, что звонила Мария и спрашивала, появится ли он сегодня дома вовремя.

– Она просила напомнить, что у вас осталось два дня, – с глубокой скорбью поведал Крячко. – Она ведь опять уезжает. Кстати, по-моему, она была бы не прочь устроить сегодня вечером нечто вроде ассамблеи для узкого круга. Подозреваю, что Петр сам ей позвонил и наговорил комплиментов. Мария упоминала, что ей хотелось бы повидать старого друга. И меня приглашала. Ты пойдешь?

– Ценю твое остроумие, – сказал Гуров. – И отвечаю на этот вопрос положительно. А вот тебя я расстрою. Раз я иду сегодня домой, то ты отправляешься наблюдать за домом Давыдова. Идешь, так сказать, по неверным стопам Шалаева и Величко. Сначала я хотел, чтобы мы двинули туда оба, но теперь ты напомнил, что мне следует побыть добрым семьянином. А ассамблею мы, пожалуй, отложим на более спокойное время. Мне очень не нравится, что бедолага Шалаев сидит в тюрьме. Он этого не заслужил. Тем более что настоящий убийца разгуливает на свободе.

– Ладно, – просто сказал Крячко. – Приказ начальника – закон для подчиненного. Только что я должен делать, кроме того как наблюдать?

– Постарайся сделать так, чтобы проследить возможные контакты, – объяснил Гуров. – Кто к нему пришел, куда он сам отправился. Ну, понимаешь, что я имею в виду. Не нравится мне поведение этого человека. Он ведет себя совершенно естественно, а в его положении это как раз самое неестественное. И потом, в глазах у него что-то нехорошее, какое-то тайное знание. И к науке это не имеет ровным счетом никакого отношения.

– Согласен, – кивнул Крячко. – Мне он тоже не нравится. Но я не уверен, что к нему в квартиру ходят злоумышленники.

– Я сам не уверен, но прокуратура не даст разрешения на прослушивание его телефонов. Отсюда эта кустарщина. Не волнуйся. Завтра мы подыщем толковых ребят, которые составят нам замену. Тебе не придется торчать, как Ромео, под его окнами. Одну ночь, Стас!

– Нам не привыкать, – заявил Крячко, но задумчиво добавил: – Жениться, что ли? Я заметил, что все лучшее в жизни достается почему-то женатым.

– Лучшее достается достойным, – невозмутимо заметил Гуров. – А не эгоистам, которые только и умеют, что завидовать чужому счастью.

Мария не слишком огорчилась, узнав, что импровизированная «ассамблея» не состоится. Ее вполне удовлетворило то, что Гуров явился домой вовремя, да еще и с бутылкой дорогого вина под мышкой. Вид у него был самый загадочный и легкомысленный.

– Мы проведем сегодня настоящий романтический вечер, – объявил он с порога. – При свечах. Вдвоем. У нас ведь где-то были свечи?

Свечи нашлись, и вечер действительно обещал получиться романтическим, но получился только запоминающимся, потому что едва он начался, как позвонил Крячко.

– Лева! По-моему, тебе нужно немедленно сюда приехать! – звенящим от возбуждения шепотом сообщил он в трубку. – Рыбка клюнула! Причем самым неожиданным образом. Сюда приехал грузовик с цистерной. Такой солидный грузовик, цистерна ярко-оранжевая, и надпись черным на боку – чего-то вроде фенилдиметил-этилфтолат. На самом деле у меня язык не выговорит, что там написано. Не помню, чтобы я когда-нибудь увлекался органической химией…

– Ладно, это неважно, – перебил увлекшегося друга Гуров. – Дальше.

– А дальше наш подопечный вышел из дома, можно сказать, в одних подштанниках и залез в кабину этого грузовика. И о чем-то минут десять базарил с водителем. А потом тот погнал его переодеться…

– Откуда ты знаешь?

– Уловил обрывок разговора, когда объект открыл дверцу, – объяснил Крячко. – Водила сказал: "Только не копайся там!" Они явно куда-то намылились. Если что, я двигаюсь за ними, по дороге свяжемся.

– Все понял, – сказал Гуров. – Еду.

Он с виноватым видом обернулся к Марии.

– Может, захватишь с собой свечку? – ехидно спросила она.

Глава 16

Давыдов в глубокой задумчивости мерил шагами свой кабинет, точно зверь, запертый в клетке, – раз за разом, пять шагов вперед, пять шагов обратно. Ему было так тошно, что хотелось повеситься. Последние дни его проходили в постоянном кошмаре. Он начисто потерял способность спать. Те ужасы, что мерещились ему бессонными ночами, невозможно было вынести. Не выдержав, он пил снотворное, но оно помогало ненадолго – в коротком забытье ему опять начинали мерещиться кошмары, и Давыдов вскакивал, точно пронзенный жестокой болью. Жена волновалась, но она даже предположить не могла, что мучит Давыдова. Она была уверена, что все его переживания связаны с делами фирмы. О Савелии она вообще не переживала – он ей никогда не нравился. Конечно, она сочувствовала семье погибшего и признавала, что случай крайне неприятный, но Давыдов видел, что ее больше беспокоит машина, которая теперь нуждалась в ремонте. Она не знала, какие муки совести испытывал Давыдов, и просила его успокоиться. Но выполнить эту просьбу он не мог, хотя за капельку покоя он, не торгуясь, заплатил бы сейчас сумму не меньшую, чем вытянул из него Павел.

Однако покоя ему не давали. Бесконечно вызывали то в милицию, то в прокуратуру, то в ГИБДД, задавали одни и те же вопросы, недоверчиво заглядывали в глаза, совали на подпись бумажки. Он держался, но чувствовал, что находится уже на пределе. К счастью, на какое-то время Павел совершенно не давал о себе знать. Если бы не это, Давыдов бы точно сорвался.

Он с утра до утра мучился, пытаясь понять, с чего это вдруг его жизнь превратилась в ад. Где он пропустил тот едва заметный поворот, когда сбился с дороги? Не иначе сам дьявол указал ему тогда в уличной толпе на Павла. "Вот он, спеши к нему!" – злорадно шепнул он.

Давыдов без конца вспоминал студенческие годы, свою давно распавшуюся компанию. Кто мог тогда подумать, что из открытого, надежного парня Павел превратится в такое чудовище?

Впрочем, что-то такое можно было заметить в нем и тогда. Просто услужливая память выбрасывала из головы все плохое. Но вот однажды в одну из бессонных ночей Давыдов вспомнил случай. Студентами они отдыхали далеко от Москвы, на Волге. Был среди них один неуклюжий паренек, один из тех неудачников, что в любой компании становятся мишенью для насмешек. Сейчас Давыдов даже не мог вспомнить его имени. На него никто не обращал внимания, хотя сам он, как тогда говорили, сох по одной очаровательной студентке. Не он, впрочем, один. Давыдов уже не помнил ни имени ее, ни лица, но ощущение влюбленности в эту красавицу припомнил без труда. Кажется, ее сердце удалось покорить именно Павлу. Он тогда был неподражаем. И так случилось, что в те дни он спас утопающего. На глазах у растерявшейся компании, с небрежной лихостью он вытащил из воды потерпевшего – того самого недотепу, чье имя Давыдов никак не мог вспомнить. Павел тогда вернулся в Москву в ореоле славы героя и победителя. Но только сейчас Давыдов извлек из памяти то, что тогда казалось не особенно важным и даже смешным. Он вспомнил, как все последующие дни Павел изощренно и неотступно издевался над парнем, которого спас, как унижал и высмеивал его на глазах у всех. Похоже, его уже тогда мало волновала чужая боль. И студентом он, кстати, был неважным, потому-то так быстро исчез потом с горизонта.

Но одновременно к Давыдову пришло осознание того, что он и сам-то был немногим лучше. Был и остался. Не зря чаще всего Давыдову мерещится теперь лицо Савелия, как всегда, спокойное и рассудительное, но отныне в глазах его вечный упрек и осуждение. Как ни крути, а это он, Давыдов, убил близкого себе человека. Пусть не сам убил, но руку убийце после этого пожал, а это еще хуже. И тут не оправдаешься тем, что тебя загнали в ловушку. Он мог кричать, звать на помощь, мог поступиться своим шатким благополучием.

Голова Давыдова просто лопалась от напряжения. Мысли теснились в ней, как льдины, скопившиеся в самом узком месте вскрывшейся реки, опасные грязные льдины с рваными краями. У него было только одно оправдание – дети. Отправиться сейчас в тюрьму означало бросить их на произвол судьбы, и на это Давыдов пойти никак не мог. Правда, разум подсказывал ему, что он просто оттягивает момент расплаты, которая потом будет значительно горше, но и тут Давыдов не мог ничего поделать. В подобной ситуации доводы разума не кажутся убедительными.

В дверь кабинета осторожно постучала жена. Она старалась реже беспокоить Давыдова, опасаясь нарваться на очередную вспышку ярости, потому что такие вспышки стали для него обычным делом. Единственное, ради чего она могла его побеспокоить, – это еда. Она была убеждена, что без еды Давыдов погибнет.

Давыдову не хотелось ужинать, и он даже не откликнулся. Жена настойчиво постучала снова, а затем заглянула в комнату. На ее лице была написана тревога.

– Иди к черту! – распаляясь, сказал Давыдов. – Можно наконец приучить себя – раз я не отвечаю, значит, занят? И оставь меня в покое со своим идиотским ужином. Я не хочу есть!