Тим и Дан, или Тайна «Разбитой коленки» - Ирина Краева

Это была крылатая женщина с белым, будто высеченным изо льда лицом. На голове траурным платком развевались чёрные волосы. Мощные перепончатые крылья выпрастывались из широких прорезей чёрного балахона. В её руках блистал стальной жезл, загнутый с одной стороны когтем. Больше всего в крылатой женщине поражали глаза — огромные, прозрачные, будто застывшие слёзы, они, казалось, случайно принадлежали бестии, одержимой дьявольской силой. Раскаяние и доброта светились в них.

Но стоило Тиму оказаться в укрытии, как по камню над головой загрохотали стальные удары, и каждый из них мог быть смертельным для него. Крылатая женщина, горестно стеная, одержимо кромсала глыбы стальным когтём.

И вдруг Родион извернулся в тесном укрытии и скинул с себя длинную куртку. На его голой спине вместо горба обнаружился замшевый рюкзак, крепко-накрепко закреплённый несколькими ремешками. Родион рванул замочек и наружу хлынул большой шёлковый шарф удивительно чистого алого цвета.

— Арамия! — Раскатилось по стенам, побежало по потолку яркое слово. — Арамия! — Родион выбрался из укрытия, встал на колени, как обычно молят о прощении, и поднял руки с пылающим шарфом. — Арамия, любовь моя!

Алый шарф поднялся навстречу крылатой женщине. Горячей струёй он взмыл к ней, ластясь. Он дышал, как живое существо, грациозны и ласковы были его извивы. Руки Родиона дирижировали его чудесным полётом. Шарф то взывал к любимой и звал её к себе, то в отчаянье падал, печально увядал, страшась остаться без ответа, и вновь застенчиво распрямлялся, летя к ней. Шарф стремился коснуться плеч крылатой женщины, легко обвить шею, согреть.

Крылатая бестия сделала один из самых крутых виражей и, не в силах удержаться, на полной скорости ухнула на Родиона. Стальной коготь вонзился в обнажённую грудь коллекционера запахов…

Женщина упала на колени перед умирающим, не смея дотронуться до него, мощные крылья поникли.

— Арамия, я люблю тебя, душа моя, — прошептал Родион, вглядываясь в её глаза. — Вот я и нашёл тебя, жена моя. А ты найдешь нашу дочь. Ориника жива, я чувствую это. Ландышем и родниковой водой веет от её имени — значит, жива наша девочка! — Голос его слабел. — Ты ни в чём не виновата, душа моя. Во всех злоключениях виноват только я. Не вини себя… На мне вся вина. Я люблю тебя, Арамия, душа моя…

И Родиона смолк.

Чёрные крылья объяли его тело, как лепестки сердцевину цветка. Они заключили Родиона в свою огромную пригоршню, стремясь защитить от смерти. Закачали его, нянча. Но было поздно. Арамия застыла перед коченеющим телом мужа. Тяжкая тишина придавила все звуки, как травку могильная плита.

Тим и Обби выползли из-под камней, чтобы броситься к Родиону. Но не посмели нарушить последнюю встречу и расставание своего друга и его любимой.

Обби взлетела на грудь к мальчику и по обыкновению спрятала свой клюв в его ухе, чтобы хоть как-то приглушить рыдания. Никогда ещё лебедь не чувствовала себя более несчастной. Тим молча гладил зелёную звёздочку на её голове. И хотя из ран на его теле сочилась кровь, он не замечал боли. «Бедный Родион. Сколько тайн было у него. Сколько любви. Бедный Родион, бедный Родион»… — Повторял про себя мальчик.

Как будто понимая, что произошло что-то непоправимое, ребёнок с золотым пушком на голове примолк и внимательно наблюдал за тем, что делали большие люди. А его мать шевелила изъеденными губами, читая молитвы, и не сводила глаз со своего малыша.

Пылали факелы, напряжённо гудя, как гигантские поминальные свечи в храме. Никто не слышал, что шептала Арамия своему мужу и никто не мог нарушить этого разговора.

Прошло много минут, пока перепончатые крылья дрогнули и жёстким панцирем сложились на спине женщины. Она привстала и поцелуями закрыла глаза мужа. Алый шарф она бережно свернула и спрятала на своей груди. Только после этого Арамия повернулась к Тиму и Обби.

— Тим, вот ключи от люльки и клетки. Освободи мать и дитя, — едва слышно произнесла она.

Тим взял из её белых пальцев два длинных ключа. Вначале он открыл люльку-клетку, вынул малыша, а потом освободил и мать. Детёныш приник к материнской груди и затих, а в выплаканных глазах матери наконец-то появился осмысленное выражение. Она не отрывала своих губ от чистого детского лобика, на котором золотился луч-завиток.

Крылатая женщина не сводила с них взгляда, их радость отразилась и на её печальном лице. Она неподвижно сидела, сложив на коленях руки, и вздрогнула лишь, когда Тим случайно наступил на валяющийся железный коготь и тот звякнул. Её бледное лицо когда-то было красивым, сейчас три серых шрама, идущих от левого глаза к правой щеке, исковеркали его. Порывшись в кармане балахона, она достала сухую веточку с мелкими белыми цветками и протянула матери.

— Утром и на ночь щекочи валаруей пяточки сыну, и тогда он забудет тот страх, который пережил в подземелье, а крылатая женщина даже в кошмарах не придёт к нему, — виновато произнесла Арамия.

Она помолчала и продолжила: — Десять лет тому назад у нас с Родионом пропала дочь…

— Ориника… — добавила Обби.

— Да, Ориника, — и крылатая женщина внимательно посмотрела на лебедь, застенчиво спрятавшуюся за ноги Тима. — Мой муж был с вами откровенным. Последую и я его примеру… В нашем Городе уже давным-давно не рождались дети. Ориника была единственным ребёнком. Кстати, эта женщина оказалась в подземелье с сыном лишь потому, что осмелилась родить его… Мы с Родионом очень берегли Оринику. Зная, что Родион хочет пробудить к жизни заснувшие души наших горожан, те, что боялись потерять над людьми власть, не раз пугали нас. Однажды мы с Ориникой были дома вдвоём. Она играла со своими куклами, а я в лаборатории готовила эликсир. Вдруг в детской раздался какой-то шум. Ориника заплакала. Когда я прибежала туда, нашей доченьки в комнате не было. И вдруг кто-то летучий, лохматый набросился на меня. Он царапал меня когтями, стегал стальными вицами, рвал крюками лицо. Эти шрамы останутся навсегда. Я дралась с дрянью изо всех сил, на какие способна в отчаяние мать, умоляла, чтобы отдали мне мою дочь, клялась, что мы уедем из Города, но только верните мне Оринику… Та мерзость, ворвавшаяся к нам в дом, была колдуном Бромедвеем, который одновременно мог быть видимым для одних и невидимым для других, который удачно вжился в тело несчастного городского Главы — все до сих пор думают, что от отчаяния он не в силах умереть.

Когда в дом вернулся Родион, он застал меня всю в крови. Он не мог видеть колдуна Бромедвея, который продолжал издеваться надо мной. Родион решил, что я сошла с ума из-за чрезмерного увлечения магией! Самым ужасным стало то, что он поверил заверениям подкупленного врача, якобы я сама убила нашу дочь. Меня он не слушал тогда, — Арамия взглянула на побелевший нос Родиона, и слёзы двумя холодными огнями загорелись в её глазах. — Меня поместили в сумасшедший дом, и он не препятствовал тому. Любящее сердце говорило ему одно, а глаза — другое. Но так трудно бывает верить сердцу и не верить глазам… Через неделю Родиону выдали справку о моей смерти. А на самом деле меня отправили сюда, в подземелье в услужение к колдуну Бромедвею. Дело в том, что я — рождённая от матери-волшебницы и простого мужчины — обладаю магическими способностями. Но только при одном условии они несут добро — мне нужно быть уверенной, что меня любят. Если я не чувствую любви к себе, эти силы становятся чёрными.

— Доброе волшебство просыпается от любви? — Удивилась Обби. — Ты мала ещё, Обби, — невольно улыбнулась Арамия и погладила её. — Любовь — самая волшебная сила на том свете и на этом… Поцелуй не одну красавицу из гроба поднял… Какой будет моя сила: доброй или злой от того, любят меня или нет, — такое испытание наложила на меня моя бабушка-колдунья в наказание за то, что моя мать осмелилась полюбить и выйти замуж за простого человека. В те страшные для меня дни колдуну Бромедвею не составило большого труда подчинить меня своей воле, вырастить на моих боках мохнатые крылья и сделать охранницей его жертв и главного выхода из подземелья. Убитая потерей дочери и предательством мужа, я не могла не стать неутомимой охотницей на каждого, кто осмелится покинуть подземелье без личного разрешения колдуна Бромедвея. Я не могла противостоять проклятью ведьмы. Недавно твой брат, Тим, приходил ко мне в этот зал и, действуя от имени Бромедвея, приказал умертвить тебя и твоих спутников… Судьбе было угодно жестоко наказать Родиона за то давнее недоверие ко мне и погибнуть от моей руки… А ведь он оказался сильным, мой Родион, — голос женщины окреп любовью. — Он так и не заработал позорного горба и только подделывался под других, чтобы, верно, оставаться в этом проклятом Городе и ждать нашу Оринику. — Арамия на минуту задумалась. — Но, быть может, я ещё более жестоко наказана за то, что не смогла побороть проклятия ведьмы. За то, что не уберегла дочь и не смогла ничего объяснить её отцу. Моё наказание — кровь Родиона. Я стала убийцей моего мужа, которого не переставала любить ни на минуту все эти годы… И он любил меня, и всё это время сохранял алый шарф, в котором впервые увидел меня… — Скрипнули кожаные крылья, плотнее смыкаясь на спине Арамии. Она согнулась, крепко обхватила колени. Казалось, крылатая женщина хочет уменьшиться, чтобы уменьшить боль, сжигавшую её изнутри.