Учитель - Ольга Денисова

Полева одевала деток в праздничные рубахи, причесывала русые, кудрявые головки, вытирала носы. Надея и Груша прихорашивались сами, заглядывая в зеркальце размером с ложку. Мама повязала на голову новый платок и тоже незаметно подошла к зеркальцу, надеясь там что-нибудь рассмотреть. Мишата начистил сапоги до блеска и повязал расшитый шелком кожаный пояс – его он надевал только по воскресеньям.

– Нечай! – потряс он брата за плечо, – пойдешь в церковь-то?

– Неа, – Нечай повернулся на другой бок.

А ведь Туча Ярославич обещал проверить… Ну и пусть проверяет. Спасибо Радею – отговорка есть.

– А что?

– Куда с такой рожей по улицам ходить… – буркнул Нечай, – и голова болит.

– У тебя каждый раз что-нибудь… – недовольно проворчал Мишата, но настаивать не стал.

Полева только обрадовалась – ей не хотелось брать с собой младшего мальчика, в церкви он неизменно просыпался и вопил. Оставить же младенца дома одного она побаивалась.

– Сыночка, какой же дьякон из тебя будет, если ты в церковь не ходишь? Люди-то что скажут? – мама не настаивала, просто спросила.

– Мам, ну не надо, а? Что люди скажут, когда меня с таким лицом увидят?

– И то правда… – с облегчением вздохнула мама, – и нога у тебя болит – куда ж идти-то!

Вообще-то про выбитое колено Нечай все время забывал, и вспоминал о нем только неловко спрыгнув с печки – лежа оно его не тревожило, но наступать на ногу было почти невозможно.

Когда, наконец, вся семья чинно вышла со двора, Нечай спустился вниз, умылся, выпил молока и сел за стол, писать отчет старосты. Только мысли его неизменно перетекали на обучение племянников, он часто останавливался, ставил подбородок на руку и посасывал перо. Если сегодня рассказать им про две следующие буквы, они ничего нового ни написать, ни прочитать не сумеют, а значит и не запомнят. Пока грамота для них веселая игра, надо успеть вбить в их головки как можно больше. Потому что потом начнется рутина и зубрежка, мальчишки быстро охладеют, и придется действовать совсем не так, как сейчас. Нечай вспоминал свое обучение, и морщился – ему вовсе не хотелось превратиться для племянников в злобного дядьку, раздающего щелчки и подзатыльники.

Нечай подумал, что бумаги, присланной старостой, на обучение племянников явно не хватит, и надо прикупить еще. Впрочем, учиться писать на бумаге слишком дорого. Да и грифельные доски не дешевле. И разница есть – писать пером или грифелем. В школе к скорописи переходили после того, как научались писать уставом и полууставом, и Нечай помнил, как тяжело оказалось перейти к тонкому, хрупкому перу после жесткого грифеля. Ведь писали когда-то на бересте? Чем хуже бумаги? Не отчет же боярину, детские каракули. Сам он на бересте никогда не писал, и не знал, будут ли на ней растекаться чернила.

Он возвращался к отчету, писал пару строк, и снова думал. А что если не заставлять их выучивать буквы подряд? Почему бы не рассказать им про букву Мыслете, тогда они научаться читать слово «мама»… И вообще, накануне урок прошел как-то сумбурно, неправильно. Поняли они вообще, что такое буква? Нечай отложил отчет в сторону, вытащил из стопки чистый лист бумаги и написал на нем букву Буки, уставом, полууставом, вязью и скорописью. Подумал, и рядом с ней нарисовал бочку и баню. А чтоб было понятно, что это баня, развесил над крыльцом веники и поставил под ними ушат. В школе его немного учили иконописи, но в этом он не сильно преуспел, хотя рисовал неплохо.

Идея ему понравилась, и даже захватила. Он долго вспоминал слова на букву Аз, но так ничего и не придумал, но буква была написана, и рядом с ней он нарисовал попа с отвислым брюшком и жидкой бороденкой. С буквой Мыслете вопросов не возникло – мак и узкий серп месяца в ночном небе. Наверное, это поймет и Груша… Во всяком случае, запомнит. Для верности Нечай сделал рисунки для буквы Како и Ша, с колодцем, кувшином, шапкой и шилом. Шило он нарочно взял у Мишаты в ящике с инструментами, чтоб с ним не вышло путаницы.

После обедни, которая у Афоньки почему-то отнимала не более часа вместе с причащением всего прихода, Мишата с Полевой шли на рынок, мама с малыми и девочками возвращалась домой, а мальчишки бежали играть на улицу, забыв о голоде. Нечай же с нетерпением стал ждать вечера – ему хотелось испробовать свои придумки на племянниках.

Обычно брат возвращался к обеду, но на этот раз появился раньше, без Полевы и гостинцев детям.

– Нечай, – махнул он брату рукой от порога, – иди-ка сюда. Поговорить надо.

– Случилось что? – тут же спросила мама.

– Нет, все хорошо. Просто поговорить надо, – притворяться Мишата не умел, и мама забеспокоилась еще сильней.

Нечай отодвинул отчет старосты и оделся – Мишата ждал его на крыльце.

– Пойдем в баню, что ли… не хочу, чтоб мать слышала, – он мялся и чесал в затылке.

Нечай не возражал. Только в бане сегодня было сыро и холодно, хотя печка еще не остыла и в котле оставалась теплая вода. Они сели на нижний полок, Мишата снял шапку и долго мусолил ее в руках.

– Ну? – не выдержал Нечай.

Мишата вздохнул и опустил голову.

– Слушай, братишка… ты никогда со мной не говоришь, но тут я должен знать… Скажи мне, только честно… Нет, ты не подумай, я тебя не выдам, и вообще – ты же брат мой. Если что, я тебя прикрою, так и знай…

Нечай обмер: не иначе, его ищут, и слухи об этом дошли до Рядка…

– Не томи, – хмуро оборвал он бессвязную речь Мишаты.

– Ты только не сердись на меня. Я правда… я тебя не выдам, но я должен знать точно.

– Да понял я. Да, беглый я, беглый. Я думал, ты и сам давно догадался.

Мишата поднял глаза и посмотрел на Нечая:

– Конечно, догадался… Я не об этом сейчас.

– А о чем тогда?

– Ты мне только не лги. Это правда, что ты и есть оборотень?

Нечай посмотрел на Мишату, нервно хохотнул пару раз, а потом, выдохнув с облегчением, расхохотался в полный голос. Мишата похлопал глазами и нерешительно рассмеялся вместе с ним.

– Нет, Мишата, я не оборотень, – Нечай смахнул слезу, – честное слово. Ты мне веришь?

Брат кивнул неуверенно, но смеяться перестал и неожиданно сделался серьезным и злым.

– Тогда знаю я, откуда ветер дует! – он хлопнул ладонью по колену.

– Да брось ты, ерунда-то какая! – Нечай и сам не ожидал, насколько его может напугать мысль о том, что его ищут, и теперь он никак не мог прекратить смеяться.

– Ерунда? – Мишата встал и заходил перед печкой туда-сюда, – на нас сегодня в церкви все оглядывались. А на рынке, к кому не подойдешь, шептаться перестают и смотрят – жалостно так. Нет, братишка, это не ерунда. Того и гляди, сход соберут, и тогда либо смерть тебе, либо вечное изгнание. Понимаешь, о чем говорю?