Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях - Теодор Кернер

— Господин граф, — оскорбленно возразил Дука, — я ничего не сказал об этом тогда за столом, так как думал, что у вас есть причина держать в тайне поездку вашей дочери в Париж. Я молчал только из чувства такта. Однако странность сложившейся ситуации вынуждает меня настаивать на своих словах и, поскольку вы не хотите оставить это дело, утверждать, что именно столица Франции была тем местом, где я впервые увидел Либуссу.

— И даже если я призову в качестве свидетелей того факта, что Либусса еще ни разу не покидала родительского дома, всех моих близких и даже слуг?

— Тогда я возьму в свидетели мои глаза и уши, которым я доверяю не менее.

— То, о чем вы говорите, звучит очень загадочно, — продолжал граф уже в более спокойном тоне. — Ваша серьёзность убеждает меня в том, что вы сами впали в заблуждение и, вне всякого сомнения, приняли за мою дочь какого-то другого человека. Прошу прощения за мою несдержанность.

— Другого человека! B таком случае я не только принял другого человека за вашу дочь, но и слуга, о котором я уже упоминали который описал мне в этом замке все именно так, как я это вижу сейчас, был другим.

— Мой дорогой Марино, этим „слугой“ был, очевидно, всем известный здесь обманщик; который, Бог весть зачем, стал выдавать за Либуссу похожую на нее женщину.

— Не решусь вас оспаривать, господин граф. Но это были действительно черты Либуссы, которые сохранились в моем воображении со времени той сцены в Париже.

Слобода многозначительно покачал головой, a Марино продолжал:

— Более того! Прошу извинить меня за то, что я вынужден упомянуть об одном обстоятельстве, о котором я иначе никогда не сказал бы. Когда я стоял в галерее позади дамы, я обратил внимание, что платок вокруг ее шеи несколько съехал, и я совершенно четко увидел пятнышко в форме землянички на обнажившейся полоске прекрасной шеи.

— Что все это значит? — воскликнул побледневший граф. — Вы, кажется, хотите, чтобы я начал верить в невероятные вещи?

— Только одно скажите мне: есть ли на шее Либуссы этот знак?

— Нет! — ответил Слобода, уставясь на новоиспеченного жениха.

— Нет? — в сильном волнении воскликнул тот.

— Нет! Но единоутробная сестра Либуссы, внешне точь-в-точь Либусса, унесла эту земляничку более года назад с собой в могилу.

— Но прошло ведь только несколько месяцев с тех пор, как я видел эту личность в Париже! — сказал Дука, и графиня с Либуссой, которые до того момента испуганно держались поодаль и, не знали, что и думать по поводу истинного смысла разговора, подошли ближе.

Однако Слобода властным взглядом заставил их отойти, завел Дуку еще дальше в угол у окна, и они стали говорить так тихо, что даже я не мог ничего расслышать.

Никто не знал, что это могло значить, когда той же ночью граф велел открыть гроб умершей Хильдегарды в своем присутствии. Прежде чем это должно было случиться, он передал мне вкратце содержание их разговора и осведомился о нашем с Дукой желании присутствовать при этом. Дука попросил освободить его от этого, сказав, что сама мысль об этом внушает ему ужас, так как его страх перед покойниками ночью становится непреодолимым.

Граф взял с него обещание молчать обо всем, что касалось сцены в галерее, и просил его пощадить при данных обстоятельствах нежные чувства его невесты, как бы настойчиво она ни пыталась узнать содержание этого необычного разговора.

В это время пришел церковный служка с фонарем, и мы, граф и я, последовали за ним… По дороге Слобода тихо сказал мне: „Маловероятно, чтобы смерть моего любимого ребенка оказалась обманом. Слишком хорошо известны мне обстоятельства дела. Впрочем, не стоит объяснять вам, маркиз, что мы не стали бы подвергать нашу родительскую любовь к усопшей испытанию ужасом преждевременного захоронения. Но предположим, что все-таки это случилось и чья-то алчность открыла гроб и, к своему ужасу, обнаружила ожившую, то и тогда трудно себе представить, что любимая дочь, вместо того, чтобы вернуться в лоно семьи, сбежала бы неизвестно куда. Это невероятно и в том случае, если она была бы, вынуждена бежать, потому что тысяча дорог привела бы ее обратно. Тем временем, — добавил граф, — мои глаза должны убедиться в том, что гроб действительно хранит ее драгоценные останки. Убедиться!“ — умоляющим голосом воскликнул он, причем так громко, что служка оглянулся.

Овладев собой, граф почти прошептал: „Как мог я поддаться безумию, доверить, что еще сохранился какой-то след от черт моего ребенка, что алчное тление может отступить перед милым обликом! Отвернемся, маркиз. Ибо кто скажет мне, если я ее действительно увижу, что это не чей-то чужой скелет, положенный сюда, чтобы недостойно занять ее место?“

И он в самом деле хотел уже запретить открывать двери церкви, к которой мы как раз подошли. Я, однако, возразил, что в его положении я едва ли решился бы на такой поступок, но если один шаг уже сделан, то нужно довести дело до конца и убедиться в том, на месте ли украшения покойной, которые положили в гроб вместе с ней. Я добавить также, что, как свидетельствует определённый опыт, разложение предъявляет свои права не во всех случаях.

Это замечание подействовало. Граф пожал мне руку, и мы последовали за служкой, который, впрочем, судя по его бледности и дрожи, был мало расположен к такого рода ночным, приключениям.

Я не знаю, доводилось ли кому-нибудь из общества в полночь находиться в церкви перед железной дверью подземного склепа, обозревая ряды оловянных усыпальниц с останками именитого рода? Но, очевидно, можно себе представить, какое своеобразное впечатление производит в такие моменты скрежет замка, а скрип открываемой двери кажется преступлением, и когда впереди открывается черный провал входа, ноги не сразу решаются сделать шаг туда.

Более чем кто-либо иной был охвачен этим чувством сам граф, что подтверждали его глубокие вздохи. Вскоре он овладел собой, но, как я заметил, не удостоив ни единым взглядом блеклые гробы остальных покойников, направился в одиночку к гробу своего дорогого ребёнка, который он сам и открыл.

„Разве я не говорил?“ — воскликнул он, видя, что лицо покойной и в самом деле еще так хорошо сохранило сходство с чертами ее сестры, и я вынужден был удержать изумленного графа от поцелуя, который он хотел запечатлеть на ее лбу.

„Не нарушайте покоя усопшей!“ — сказал я и с большим трудом вывел его из жутко отражающего все звуки свода смерти на свежий воздух.

Оставшихся в замке мы застали в неприятном напряжении. Обе женщины приставали с вопросами к Дуке по поводу происшедшего и не сочли извинительной его ссылку на данное им обещание молчать. Теперь они пытались, и в равной степени напрасно, удовлетворить свое любопытство за счет нас.

Большего они добились на следующий день от служки, который втайне был приведен сюда и проговорился по меньшей мере настолько, насколько сам знал. Но тем самым он еще больше подстегнул их любопытство к разговору, который явился поводом к посещению мертвой.

Я, в свою очередь, остаток ночи посвятил размышлениям о видении, которое имел Марино в Париже. Я напал на догадку, которую все же не спешил сообщать графу, так как тот очень скептически относился к связи между высшим миром и нашим и был глух к подобным предположениям. При таких обстоятельствах мне было бы удобнее, чтобы дело если и не полностью забылось, то хотя бы вспоминалось лишь изредка.

Но теперь озабоченность мою стало вызывать нечто иное. По тому, как Дука постоянно уклонялся от разговоров, даже тет-а-тет, о своей прежней невесте, a также по тому смущению, которое овладевало им всякий раз, когда я заводил речь о достоинствах ее внешности, a также из многого другого, чего я сейчас уже не помню, я заключил, что верность Марино по отношению к графине Аполлонии в действительности была поколеблена прекрасным видением в картинной галерее, что Аполлония, брошенная поддавшимся соблазну Марино, была совершенно не виновата в расторжении помолвки с ним.

Поскольку я видел, что брак с Марино не принесет счастья прекрасной Либуссе, у меня появилось желание как можно скорее сорвать маску с лица новоиспеченного жениха, свадьба которого уже была не за горами, и вернуть его, раскаявшегося, к покинутой невесте.

И вот однажды мне представилась хорошая, как мне показалось, возможность для подобной попытки. После обеда мы еще сидели за столом, и речь зашла о том, что несправедливость в этом мире чаще всего наказывается. Я сказал, что был свидетелем поразительнейших случаев, подтверждающих это, и графиня-мать с Либуссой очень просили чтобы я рассказал им один из них.

— Тогда, — сказал я, — прошу вашего позволения напомнить вам об одной истории, которая, думаю, покажется вам наиболее близкой.

— Нам? — спросили дамы, в то время как я бросил взгляд на Дуку, который давно уже не доверял мне. Бледность его лица выдавала нечистую совесть.