Джон Tоланд - Борис Мееровский

Отмечая влияние этики стоиков на автора «Пантеистикона», нужно иметь в виду еще одно обстоятельство. Большим поклонником и пропагандистом стоической морали был уже известный нам Шефтсбери, сочинения которого, посвященные проблемам этики и эстетики, пользовались широкой популярностью в начале XVIII в. не только в Англии, но и за ее пределами. Отождествляя добродетель и счастье, Шефтсбери подчеркивал, что обладание добродетелью способствует гармонии личных и общественных интересов. Добродетель, писал он, — «это единственное качество, которое, будучи столь благодетельным для общества и для человеческого рода вообще, является одновременно счастьем и благом для каждого создания в частности» (76, 1, 338). В «Пантеистиконе» нет ссылок на Шефтсбери, но нет никакого сомнения в том, что Толанд был знаком с «Характеристиками людей, нравов, мнений, времен». Не разделяя идеалистическую направленность этико-эстетической концепции Шефтсбери, Толанд не мог не обратить внимание на присущие этой концепции позитивные моменты — гуманизм и альтруизм. Видимо, знакомство с произведениями Шефтсбери усилило интерес Толанда к этике стоиков, весьма созвучной воззрениям деистов и пантеистов.

Отметим еще несколько точек соприкосновения взглядов Толанда с этико-социальным учением стоицизма. Одно из положений последнего гласило: «Человек — гражданин мира». Согласно учению стоиков, космос, или Вселенная, представляет собой единое мировое государство, гражданами которого являются все люди. Эту идею развивал, в частности, Сенека в своих письмах: «Вселенная, которую видишь, обнимающая весь божественный и человеческий мир, образует единство: мы — члены единого тела. Природа создала нас родными друг другу, поскольку она сотворила нас из одной и той же материи для одних и тех же целей» (цит. по: 15, 1, 506). Такое же мироощущение, получившее уже в античности наименование космополитизма[28], встречаем мы и у автора «Пантеистикона». «Солнце — мне отец, земля — мать, мир — отечество, все люди — родные» (4, 1, 365) — такой ответ дает Толанд на обращенные к нему гомеровские вопросы: «Кто ты? Кого земляками зовешь? Откуда ты родом?» В основе подобных представлений лежал, как мы знаем, абстрактный подход к общественной жизни, неисторический взгляд на человека и общество. Толанд, как и другие просветители, мечтал о царстве разума на земле, которое должно было покончить не только с суевериями, но и с несправедливостью. Иллюзорный характер представлений о возможности в рамках частнособственнических отношений утвердить справедливость и равенство достаточно хорошо известен, чтобы на этом специально останавливаться. Но как писал Ф. Энгельс, «великие мыслители XVIII века, так же как и все их предшественники, не могли выйти из рамок, которые им ставила их собственная эпоха» (1, 20, 17). И все же нельзя не отметить демократизм и гуманистическую направленность призыва автора «Пантеистикона»: «Будем называться равными и братьями» (4, 1, 379).

Одной из идей, развивавшихся стоиками, была идея неумолимой судьбы-логоса, направляющей все мировые события, определяющей течение жизни каждого человека. Идею судьбы, за которой стоит безличный верховный разум, разделяли и толандовские пантеисты. Вот лишь некоторые примеры изречений, выдержанных в указанном духе: «...все, что есть на небе и на земле, располагается согласно законам разума, так что не остается места случаю...»; «...ничто не может произойти иначе, чем так, как установлено им (провидением. — Б. М.) и как того требует роковой и неизменный порядок вещей» (там же, 388). В соответствии с этими фаталистическими представлениями пантеистами решался вопрос о свободе воли. Свобода состоит, по их мнению, в осознании неумолимости судьбы, в добровольном подчинении необходимости и законам: «Мы рабы законов для того, чтобы быть свободными»; «свобода настолько же далека от произвола...», насколько «рабство далеко от свободы» (там же, 391). Читая эти изречения, невольно вспоминаешь мысль Сенеки: «Судьбы ведут того, кто хочет, и тащат того, кто не хочет».

Осознание неумолимости судьбы делает пантеистов (как и их предшественников — стоиков) свободными от страха смерти. Приведем одно из рассуждений на эту тему:

РаспорядительКакое время каждому дается природою для жизни...ХорТем он должен быть доволен.РаспорядительКто боится того, чего не может избежать,Тот никогда не может жить спокойно.ХорА кто не боится неизбежной смерти,Тот готовит себе путь к счастью.РаспорядительКак рождение принесло нам началоВсех вещей, так смерть принесет конец.ХорКак ничто не касалось нас до рождения,Так ничто не будет касаться нас после смерти.

Логическим выводом из такого взгляда на жизнь и смерть был решительный отказ пантеистов от идеи загробного существования, от похоронных обрядов, связанных с верой в бессмертие души. Здесь Толанд как бы развивает ту тему, которой было посвящено его второе из «Писем к Серене» (см. гл. III).

Следует заметить в заключение, что пантеисты в изображении Толанда вовсе не какие-то аскеты. Они любят жизнь, не сторонятся удовольствий и развлечений. В их кругу обычны шутки и смех. Нравы членов содружества, отмечал Толанд, «не только не угрюмы, но, скорее, отличаются приветливостью и изяществом и ни с какой стороны не заслуживают нарекания» (4, 1, 396). Пантеистов отличает также общительность. Члены содружества регулярно встречаются для обмена мнениями по интересующим их вопросам научно-философского и морально-этического характера. Беседы пантеистов происходят во время совместной дружеской трапезы, которая сопровождается тостами в честь граций и муз, прославлением выдающихся мыслителей прошлого, пением гимнов и од на слова античных писателей. «Будем исследовать причины вещей, чтобы весело вести жизнь, чтобы спокойно встретить смерть» (там же, 381). В этих словах, взятых из «Чина прославления сократического содружества», выражен, пожалуй, главный смысл «философии жизни» пантеистов, в которой нетрудно увидеть многие черты знакомого нам уже этико-социального учения стоиков.

Это относится и к идее «лучшего и славнейшего мужа», которая раскрывается в последнем разделе «Пантеистикона». Не повторяя сказанного, суммируем те качества и свойства, которые характеризуют идеальный образ философа-пантеиста. Во-первых, его отличает терпимость ко взглядам, суждениям и поступкам других лиц; он никого не будет преследовать или позорить за речи или дела, никому не приносящие вреда. Снисхождения нет и не может быть с его стороны лишь к суеверным и лицемерным служителям богов, к коварным жрецам и кликушам (см. там же, 339). Во-вторых, пантеист постоянно стремится к тому, чтобы украшать свой ум наукой, а душу — добродетелью, содействовать общему благу человеческого рода, служить с пользой «себе, друзьям, отечеству» (там же, 400). Наконец, пантеист, «достигший мудрости или приблизившийся к ней», соблюдает в своей просветительской деятельности некоторую осторожность и сдержанность, памятуя о том, что «толпа ценит обыкновенно не истину, а людское мнение» (там же, 402). Доступ к эзотерическому учению он открывает тем, кто отличается честностью и образованностью и не допустит в свой круг бесчестных и невежественных людей.