У обелиска (сборник) - Наталья Болдырева

Лев Сергеевич, начальник ПМГ, подскочил, осмотрел, не слишком заботясь о том, что совсем девчонка перед ним и совестно ей, полураздетой, перед мужиками, да еще и начальством.

Зойка не смотрела на него – стыдилась, все заглядывала в глаза политруку, но тот отворачивался, шумно листал записи, копался в планшете. Словно боялся, что вычитает в его глазах девчонка Волкова такое, чего ей знать не положено.

– Ну как наша девочка, мамочка? – прозвучал ровный холодный голос военмага.

Руки врача невольно дернулись.

Капитан Румянов подошел и навис над раненой – длинный, страшный. Несмотря на фамилию, он был вечно бледен, как мертвец, за что в полку его прозвали Упырем. Входил капитан всегда с улыбкой, говорил весело, играл словами, но и такая улыбчивость не обманывала Зойку. Глаза у капитана были мертвые. А впрочем, какие еще глаза могут быть у фронтового мага?

– Вечно вы, Румянов, ни «здравствуйте», ни «привет», – фыркнул Лев Сергеевич. Он один мог спокойно разговаривать с капитаном – как волшебник с волшебником. Гений-кудесник полевой хирургии и офицер магической разведки.

– Здравствуй, Лева. И вам, товарищи, здравия желаю.

Политрук и полковник сдержанно кивнули.

– Так я здорова совсем, Юрий Саввич, хоть сейчас за руль.

Румянов коротко глянул на врача.

– Здорова, как кобыла, – отозвался тот, махнул рукой. – Меня тут больше не надо. Что по моей части, само заживет.

– Ну, вот и славненько, Лева. Вот и чудненько, – проговорил Румянов. – А вы, Костя, что скажете? Как у нашей девочки с линией партии и верностью Родине?

Политрук мгновение помедлил с ответом – видно, нешуточная шла борьба у него в душе.

– Зоя Волкова – образцовая комсомолка и отважная девушка, – наконец проговорил он, бледнея под пристальным взглядом мага.

– Вот и ладушки. Вот что… оставили бы вы нас, товарищи, с героиней побалакать, так сказать, за жизнь.

Политрук вышел, так и не глянув на прощание на Зойку. Она схватила за руку комполка и зашептала:

– Роман Иванович, где моя Оля?

– Здесь пока твоя Оля. Комиссию ждем, – буркнул он и вышел, сердито сопя.

– Вот Роман Иванович не одобряет мои методы, а я хочу сперва с вами поговорить. Комиссия, она никуда ведь от вас не денется. Или вы от комиссии. Но мне кажется, вы, Зоя Васильевна, не очень понимаете, в какой ситуации оказались.

Зойка согласно кивнула, хлопая ресницами.

– Вот вы спрашивали, где ваша Оля. А с чего это она, позвольте спросить, ваша? Кто она вам?

– Дочь, – выпалила Зойка.

– А лет вам сколько? – вкрадчиво спросил Румянов.

– Восемнадцать.

– Восемна-а-адцать, – повторил капитан, пожевав губами. – А Оле на вид лет шесть-семь. Это вы что же, товарищ Волкова, в одиннадцать лет стали матерью? А может, подскажете, кто отец вашей Оли?

– Я не знаю, – ответила Зойка тихо. – Знаю только, что это дочка моя.

– А слышали вы что-то про так называемое «слово Материнское»? – Румянов впился взглядом в Зойкино лицо, у девушки аж в глазах защипало.

– Мне нянька сказку рассказывала такую. Там барыня-волшебница, от рук разбойников умирая, сына своего материнским словом защитила и в простой крестьянской избе спрятала.

– И что потом с тем мальчиком было?

– Так вырос маг Руслан, защитник Новгородский. Думаете, Оля – ее тоже… Материнским словом ко мне в воронку бросило. Это ведь молитва такая…

– Молитва! – Капитан постучал пальцем себе по лбу, глядя на Зойку презрительно и насмешливо. – Контузило тебя, точно. А Ленька просмотрел. «Материнское слово» – древнее маговоздействие с полным поглощением жизненного ресурса действующего мага. Воздействие, девка. Магический удар, нанесенный по тебе, советскому солдату.

– Это не удар. Мне же хуже не стало. Просто перебросило девочку в безопасное место, а там я оказалась. Я, товарищ капитан, наоборот, думала, что вот-вот умру, а она меня будто удержала.

– Именно. Может, и убило бы тебя следующим же осколком или от ран умерла бы, но в тот момент «Материнское слово» на вас обеих действовало, а где магия работает – материя не лезет. Эта девочка теперь к тебе магическими узами привязана. Крепче, чем если б ты сама ее родила. Не ты первая, уже третий случай с начала войны. Погибая, магички детей «Материнскому слову» доверяют – и уже не они, а стихийная магия выбирает новую мать и привязывает к ребенку.

– Так плохого-то в этом что? Та… другая Олина мать ведь умерла? Иначе заклинание не подействовало бы. Значит, отправлю ее домой, к сестре. Вы мне напишете справку, или комиссия заключение даст, что это «Материнское слово», а как закончится война…

– Придержи коней, Волкова, не тарахти. Не маг – так и не болтай, о чем представления не имеешь. Даже если «Слово» накладывала здоровая и полная сил женщина, радиус его действия не превысит десятка километров. Мы с тобой, Зоя Васильевна, где сейчас воюем? Ну?

Зойка едва не плакала от страха и растерянности.

– Товарищ капитан… Я название забыла… Оно сложное.

– Давай без соплей, героиня. Мы на какой земле сейчас, своей или вражеской?

– Освобожденной? – всхлипнула Зойка, едва не плача от ощущения, что говорит совсем не то, но отчего-то именно такие слова устраивают страшного Румянова.

– Вот именно. И на этот десяток километров вокруг у нас враг. А если и есть свои – то едва ли потащится магичка с малолетней соплячкой на передовую. Так что Оля твоя – не Оля вовсе, а, скорее всего, какая-нибудь Хельга. И магическое воздействие «Материнское слово» вполне могло быть использовано как попытка внедрить шпиона в наши ряды.

– А она что говорит? Оля… она же ребенок совсем, какой из нее шпион? – умоляюще захныкала Зойка.

– Ничего она не говорит. Молчит и глазами лупает. Она, может, и не понимает ничего, но на нее могли быть такие заклятья наложены, что через нее нас фрицы как из-за стенки слушают. Чтобы ты думала, что как хорошая мать поступаешь, а сама при этом немцу помогала. Понимаешь ты это или нет?

– И как нам быть? – совсем тихо спросила Зойка, понимая, что не хочет, но должна услышать ответ.

– Пока посидит в «режиме радиомолчания» – кормят ее хорошо, чтоб фриц знал, что у нас солдат, как генерал, ест, но в разговоры с ней вступать запрещено всем, кроме военных магов под действием глушащих заклятий. Проверяем ее аккуратно на магические воздействия, но пока «Материнское слово» забивает все как помехи. И о том, чтобы украсть ее и сбежать, даже и не думай, Волкова!

– Как?.. – Зойка покраснела и потупилась, продолжая всхлипывать. Она и подумать не успела о побеге – только мелькнула мысль, а уж Румянов ее перехватил.

– А так. Тебе восемнадцать, а мне сорок. Ты девка, а я полевой маг с высшим образованием. Я натуру твою насквозь вижу. Бегала у меня уже одна, снайпер между прочим, двадцати пяти годов женщина, не ты – сопля. Хотела такого вот подметного сынка домой переправить. Расстреляли ее как дезертира. Так что лучше сиди смирно и жди, пока все проверим. Тебя это ложное материнское чувство на дурь всякую толкать будет – а ты не поддавайся, ты же советская женщина. Вон Константин Александрович говорит, комсомолка образцовая. Тебе только три дня надо выдержать – не подходить к ней, не говорить, не касаться. Воюй дальше, баранку крути, орден получишь. А мы как-нибудь разберемся с твоей Олей.

– Не надо мне ордена. Вы бумажку эту заберите, – Зойка придвинулась к капитану и стала совать ему в холодную руку справку «Славы» третьей степени. – Я уж три года воюю. Метрику подправила и добровольцем убежала. Никто на меня и не глядел. Вышла дура в герои, сунулась! Без ордена меня так и не будут трогать. Оля со мной до конца войны поездит, никто и не заметит. Убьет нас – так обеих. А потом я ее спрячу и хорошую советскую девушку выращу. Ведь не написано у нее на лбу, что она нерусская.

– Ловко ты все за нас придумала, Волкова. Еще и орденами швыряешься… – Румянов все продолжал улыбаться, но губы его теперь разъехались шире, и улыбка напоминала хищный оскал. – Не будь ты героем для своего полка, девка… – Он смотрел прямо, не мигая, как смотрит хищная птица. Руки, до того спокойно лежавшие на коленях, пришли в движение, пальцы складывались в колдовские символы. Но потом капитан словно очнулся, тряхнул головой. – Не гневи судьбу, вовремя ты из окопа высунулась…

Полтора года спустя

В коридоре раздался грохот и громкие Нянькины охи. Видно, уронила бак с бельем, что несла на кухню кипятить. Нона поначалу не придала им значения – старушка любила и поохать, и вообще привлечь к себе внимание. Нона взяла из института домой несколько непростых расчетов и не хотела отвлекаться на очередной Нянькин театр, но к старческому оханью прибавились голоса соседей.