Башни Полуночи - Роберт Джордан

– Эгвейн знает больше, чем рассказывает, – произнёс Гавин. – Я поговорю с ней.

– При условии, что она тебя примет, – заметил Слит.

Гавин раздраженно фыркнул. Они спустились по нескольким переходам на этаж, где находился кабинет Амерлин. Слит остался с ним – его Айз Седай, Зелёная по имени Хаттори, редко давала ему поручения. А ещё она положила глаз на Гавина и по-прежнему хотела, чтобы он стал её Стражем. Эгвейн так выводила его из себя, что Гавин подумывал, не позволить ли Хаттори связать себя Узами.

Нет. Совсем нет. Он любил Эгвейн, хоть она и расстраивала его. Было непросто прийти к решению оставить ради неё Андор, не говоря уже об Отроках. Но она всё ещё отказывалась связать его Узами.

Он добрался до её кабинета и подошел к Сильвиане. Хранительница сидела за своим столом в приёмной перед кабинетом Эгвейн. Своё рабочее место женщина поддерживала в образцовом порядке. Она пристально посмотрела на Гавина. За маской Айз Седай невозможно было понять, что кроется в её взгляде. Он подозревал, что не нравится ей.

– Амерлин работает над важным письмом, – сообщила Сильвиана. – Ты можешь подождать.

Гавин открыл рот.

– Она просила, чтобы её не беспокоили, – сказала Сильвиана, возвращаясь к чтению своего документа. – Ты можешь подождать.

Гавин вздохнул, но кивнул. Слит поймал его взгляд и показал жестом, что уходит. Почему он вообще взялся его провожать? Странный он. Гавин помахал ему рукой на прощание, и Слит выскользнул в коридор.

Помещение приёмной было роскошным, с тёмно-красным ковром и деревянными панелями на каменных стенах. По опыту он знал, что ни один из стульев не отличался удобством, но зато было одно-единственное окно. Гавин подошёл к нему подышать воздухом и, положив руку на подоконник, выглянул на территорию Белой Башни. На такой высоте воздух казался более свежим и бодрящим.

Внизу виднелись новые тренировочные площадки Стражей. На месте старых Элайда начала строительство своего дворца. Никто не мог точно сказать, как поступит Эгвейн с этим сооружением.

Тренировочные площадки были забиты людьми: бегунами, кулачными бойцами, фехтовальщиками. Многие из хлынувших в город беженцев, солдат и наёмников считали, что из них выйдут Стражи. Эгвейн открыла площадки для всех желающих тренироваться и показать себя, поскольку собиралась приложить все усилия, чтобы за следующие несколько недель возвысить до принятия шали как можно больше готовых к этому женщин.

Гавин провёл несколько дней за тренировками, но призраки убитых им людей казались там более реальными. Площадки были частью его прежней жизни ещё до того, как всё пошло наперекосяк. Другие Отроки легко – и с радостью – вернулись к прежней жизни. Джисао, Раджар, Даррент и большинство остальных его офицеров уже стали Стражами. Вскоре от их отряда ничего не останется. Кроме самого Гавина.

Щёлкнула внутренняя дверь, затем послышались стихающие голоса. Обернувшись, Гавин обнаружил Эгвейн, одетую в зелёное и жёлтое, которая направлялась переговорить с Сильвианой. Хранительница бросила на него взгляд, и ему показалось, что она чуть заметно хмурится.

Эгвейн увидела его. Она сохранила безмятежное лицо Айз Седай – в этом она навострилась очень быстро – и он обнаружил, что чувствует неловкость.

– Этим утром произошло ещё одно убийство, – тихо сказал он, подходя к ней.

– Строго говоря, – сказала Эгвейн, – прошлой ночью.

– Мне нужно с тобой поговорить, – выпалил Гавин.

Эгвейн переглянулась с Сильвианой.

– Хорошо, – ответила Эгвейн, плавной походкой направившись обратно в свой кабинет.

Гавин последовал за ней, не оглядываясь на Хранительницу. Кабинет Амерлин был одним из самых великолепных залов Башни. Стены были обшиты полосатыми панелями светлого дерева, украшенными причудливой, изумительно детальной резьбой. Камин был мраморным, а пол выложен ромбовидными плитами, вырезанными из тёмно-красного камня. На большом украшенном резьбой столе Эгвейн стояли две лампы. Они были выполнены в форме женщин, поднявших вверх руки, между ладонями каждой горел огонь.

Книги на книжных полках одной из стен были расставлены, казалось, по цвету и размеру, а не по тематике. Это была декорация – их принесли, чтобы украсить кабинет Амерлин, пока Эгвейн не соберёт собственную библиотеку.

– Что же такое важное, по-твоему, нужно обсудить? – спросила Эгвейн, садясь за стол.

– Убийства, – ответил Гавин.

– Что насчёт них?

Гавин захлопнул дверь.

– Чтоб я сгорел, Эгвейн. Обязательно каждый раз, как мы разговариваем, вести себя со мной, как Амерлин? Могу я видеть Эгвейн хотя бы иногда?

– Я веду себя, как Амерлин, – ответила Эгвейн, – потому что ты отказываешься её признавать. Как только ты признаешь, что я – Амерлин, возможно, мы сможем двигаться дальше.

– Свет! Ты даже говорить научилась, как одна из них.

– Это потому что я и есть одна из них, – сказала она. – Твои слова тебя выдают. Амерлин не могут служить те, кто отказывается признать её власть.

– Я признаю, – сказал Гавин. – Я действительно признаю тебя, Эгвейн. Но разве не важнее иметь рядом кого-то, кто знает тебя саму, а не твой титул?

– Если они понимают, что временами от них требуется повиновение, – её лицо смягчилось. – Ты ещё не готов, Гавин. Мне жаль.

Он сжал челюсти. «Не горячись», – сказал он себе.

– Хорошо. Тогда об убийствах. Мы поняли, что ни у одной из убитых женщин не было Стражей.

– Да, мне докладывали об этом, – сказала Эгвейн.

– Неважно, – сказал он, – это навело меня на более важную тему. У нас недостаточно Стражей.

Эгвейн нахмурилась.

– Мы готовимся к Последней Битве, Эгвейн, – продолжил Гавин. – И, тем не менее, у многих сестёр нет Стражей. У многих сестёр. У некоторых когда-то был, но после его смерти они не взяли нового. Другие вообще не хотят иметь Стража. Не думаю, что ты можешь это позволить.

– Чего же ты хочешь от меня? – спросила она, скрестив руки. – Приказать им взять Стражей?

– Да.

Она засмеялась.

– Гавин, у Амерлин нет такой власти.

– Тогда убеди Совет сделать это.

– Ты не понимаешь, о чём говоришь. Выбор Стража – это сугубо индивидуальное и глубоко личное решение. Ни одну женщину нельзя принуждать к этому.

– Верно, – сказал Гавин, отказываясь поддаваться, – но выбор идти на войну – также «сугубо индивидуальный» и «глубоко личный», и, тем не менее, в неё втянуты люди по всему миру. Иногда выживание важнее чувств.