Бабушка - Божена Немцова

В короткое время солнце высушило поля, луга и дороги, ветер разнес нанос, трава еще свежее зазеленела, все повреждения были исправлены, и мало осталось следов губительного разлива; только люди долго вспоминали о нем. Ласточки опять прилетели, дети радостно их приветствовали и радовались, что скоро придет пан Бейер, а после него приедет и отец. Был канун Филиппа и Иакова[116]. Сделав крещенским мелом по три креста на каждой двери снаружи, у дома, хлева и курятника, бабушка отправилась с детьми на вершину к замку. Мальчики несли на плечах старые веники. На вершине была уже Кристла, Мила, вся дворовая и мельничная прислуга, а также и Манчинка. Вацлав Кудрна вместе с братьями помогал Миле смолить веники, а остальные строили костер из дров и хвоя, чтобы развести огонь. Ночь была прекрасна; теплый ветер волновал зеленевшие озими и разносил повсюду благоухание цветов, цветших в парке и в саду. Из леса слышался крик совы, на высоком тополе возле дороги кричал дрозд, а из кустов парка доносились волшебные звуки соловьиной песни. Вдруг вспыхнуло пламя на Жлицком холме, минуту спустя на Жерновском, а потом и по косогору замелькали и запрыгали огоньки, большие и маленькие. Потом дальше, на горах Находских и Новоместских, засветились также огни. Мила зажег веник, пропитанный смолою, и бросил его в костер, который тотчас вспыхнул. Молодежь зашумела; каждый схватил по насмоленному венику, зажег и бросил его так высоко, как только мог, приговаривая: «Лети, чародейка, лети!» Потом все встали в ряд и начали танцевать с факелами; девушки, взявшись за руки, пели и кружились вокруг зажженного костра; когда же поленница начала разрушаться, они разбросали дрова и стали прыгать через огонь. «Посмотрите-ка, вот эта старая чародейка должна взлететь всех выше!» — вскричал Мила и, схватив помело, так сильно взбросил его, что оно засвистело на лету, взвилось высоко и чуть не упало на пашню, где стояли зрители. «Как трещит!» —  кричала со смехом молодежь, бросаясь к трещавшему насмоленному помелу. Мальчики аплодировали. С Жерновского и Жлицкого холмов тоже слышался крик, смех и песни. Около багрового огня мелькали кружившиеся фигуры, как фантастические образы, по временам из их среды взлетал вверх огонек, тряся в воздухе своею огненною головой, так что сыпались тысячи искр, и потом опять упадал вниз при громких криках. «Посмотрите-ка, как высоко взлетела!» — закричала Манчинка, указывая на Жерновский холм. Но одна из женщин отдернула ей руку, напоминая, что не должно показывать на чародеек, потому что которая-нибудь из них могла бы пустить стрелу в ее палец.

Было уже поздно, когда бабушка возвращалась с детьми домой.

— Бабушка, вы ничего не слышите? — шепнула Барунка, останавливая бабушку посередине сада, недалеко от дома: — как будто бы что-то шумит!

— Это ничего! Ветер колеблет листочки, — отвечала старушка; — этот ветер к добру.

— Почему к добру?

— Потому что наклоняет деревья. Говорят, когда деревья в цвету целуются и обнимаются, то бывает большой урожай.

— Ах, бабушка, как жаль! Когда будут вишни, ягоды, когда будет так весело, мы должны будем сидеть целый день в школе! — грустно проговорил Ян.

— Иначе нельзя, мой милый! Ведь не можешь же ты вечно сидеть дома, да играть. Скоро у вас будут другие заботы и другие радости.

— Я охотно буду ходить в школу, — сказала Барунка, — только без вас мне будет скучно: ведь мы по целым дням не будем видеться!

— И мне будет скучно без вас, мои милые, но что же делать: дерево цветет, дитя растет; отцветет дерево, и плоды отпадут, — вырастет дитя и от родителей уйдет. Так Богу угодно. Пока дерево здорово, оно приносит пользу; когда же высохнет, его срубят и бросят в огонь; божий огонь пожрет его, но пеплом удобрят землю, на которой вырастут опять новые деревья. Так и бабушка ваша допрядет свой урок, и вы ее уложите спать сном беспробудным, — полушепотом добавила старушка. В кустах у огорода запел соловей. Дети говорили, что это их соловей, потому что он каждый год прилетал в кусты у огорода и вил там свое гнездо. От плотины слышалась грустная мелодия колыбельной песенки Викторки. Детям хотелось остаться еще немножко на дворе, но бабушка погоняла их домой: — Знаете, что завтра надо в школу, и надо рано встать: идите спать, чтобы мать не рассердилась, — говорила она, погоняя детей через порог.

Утром за завтраком мать наставляла детей,— исключая Адельки, еще спавшей, — как они должны учиться, слушать учителя, хорошенько идти дорогой; она давала им такие добрые наставления, что дети чуть не плакали. Бабушка приготовляла для них съестное.

— Вот вам каждому своя доля! — говорила она, кладя на стол три огромных ломтя хлеба; — вот вам по ножу, которые все я сберегла. Видишь, Яничек, ты бы его давно потерял, и теперь тебе нечем было бы резать хлеб, — говорила она, вынимая из кармана три ножа с красными черенками. Потом в каждом ломте вырезала ямку, наложила в нее масла, прикрыла ее опять вырезанным мякишем и положила один кусок в плетеную сумку Барунки, а другие два в кожаные сумки мальчиков. Ко всему этому прибавила еще сушеных плодов. После завтрака дети пустились в путь.

— Идите теперь с Богом и не забывайте, что я вам говорила, — напоминала мать еще раз на пороге. Дети поцеловали у матери руку и слезы брызнули из глаз их. Бабушка не простилась с ними, она проводила их до конца сада, а Султан с Тирлом также побежали за ними.

— Слушайтесь Барунки, когда она вас будет останавливать: она старше вас! — приказывала бабушка. — Не шалите дорогой, чтоб не повредить себе. В школе не сидите даром, об этом когда-нибудь пожалеете; со всеми хорошенько здоровайтесь; остерегайтесь телег и лошадей. А ты, Вилим не обними какую-нибудь собаку: иные собаки злы, пожалуй укусят тебя; не лезьте к воде и вспотевши не пейте. Ты, Ян, не ешь раньше времени хлеба, чтобы потом не клянчить у других. Ну теперь идите с Богом, а вечером мы с Аделькою выйдем к вам навстречу.

— Но, бабушка, не забудьте нам оставить обед и всего, что будет сегодня ! — просил Ян.

— Пошел ты, глупенький, еще бы забыть! — и бабушка улыбнулась. Потом перекрестила детей, и они уже хотели двинуться, как она еще что-то вспомнила. — Если будет гроза, — хоть я и не думаю, что будет, идите тихонько своею дорогой, молитесь, но не становитесь под деревья, потому что молния может ударить в них, понимаете?

— Понимаем, бабушка! И папенька говорил нам об этом.

— Ну, теперь идите с Богом и передайте мой поклон учителю.

При этом бабушка быстро отвернулась, чтобы дети не заметили слез, которые невольно показались на глаза ее.

Собаки прыгали вокруг детей, думая, вероятно, что дети возьмут их с собою на прогулку; но Ян отгонял их назад, говоря, что идет в училище. На зов бабушки собаки вернулись к ней, но оглядывались несколько раз, не позовет ли их кто-нибудь из детей. Бабушка также оглядывалась, и только увидав, что дети перешли мостик, где ждала их Манчинка, она не останавливаясь пошла домой. Она целый день была как будто задумчива и ходила по дому, словно кого-то искала. Едва прокуковала кукушка четыре часа, как она взяла под мышку веретено и сказала Адельке:

— Пойдем, девочка, школьничкам навстречу; мы подождем их у мельницы.

Пошли. У статуи под липами сидела пани-мама, пан-отец и несколько помольщиков стояли перед ними.

— Идете навстречу внучаткам, не так ли? — закричала издали пани-мама; — и мы ждем нашу Манчу. Сядьте с нами, бабушка!

Бабушка села.

— Что нового? — спросила она пана-отца и остальных.

— Сейчас говорили о том, что на этой неделе молодежь должна собираться в рекрутство, — отозвался один из помольщиков.

—Ну, утешь их Господи! — проговорила бабушка.

— Да, милая бабушка, много опять будет слез! Я думаю, что у Милы душа в пятках, — сказала пани-мама.

— Так всегда бывает с красивым человеком! — и пан отец ухмыльнулся, прищурив глазом: — если бы Мила не был красив, то освободился бы от рекрутства; ведь ему портят все проклятая ревность судейской Люции и злость дочери управляющего.

— Может быть отец его еще уладит это дело! — заметила бабушка; — на это по крайней мере надеялся Мила, когда на Рождестве ему управляющий отказал в службе.

— Ну, старый Мила дал бы за это две стовки! — сказал один из помольщиков.

— Двух сотенных, братец ты мой, еще мало, — отвечал пан-отец, — да Мила столько и не может дать: ведь состояние-то не велико, а детей-то много! Якуб всего бы лучше помог себе, если бы пожелал взять за себя судейскую Люцию, но ведь о вкусах не спорят. Я уверен, что если Мила принужден будет идти в солдаты и будет иметь возможность выбирать одно из двух, то конечно согласится скорее сделаться солдатом, нежели зятем судьи!

— Плеть все будет плетью, — сказал, кивнув головою, помольщик; — кому достанется Люция, тот уже не может сказать: не накажи меня, Господи! — он будет уже достаточно наказан.