Судьбы наших детей - Фрэнк Йерби

Брейден стоял, вцепившись в край прилавка. Все это прошло мимо него. Тридцать лет одиночества, а сейчас он уже старик.

— Вы теперь… что? — спросил он. Что-то подсказывало ему ответ, он почти не слышал собственного голоса.

— Ну… нельзя сказать, что уже бессмертны, но мы весьма приблизились к этому состоянию. Живем целые столетия. Тридцать лет назад мы с вами были ровесниками. Боюсь, однако, для вас бессмертие уже невозможно. Галактический союз ознакомил нас с процессами, сохраняющими человеку молодость, но они применимы лишь к людям не старше среднего возраста — максимум до пятидесяти лет. А вам…

— Мне шестьдесят семь, — ровным голосом ответил Брейден. — Благодарю вас.

Итак, он потерял все. Звезды… Когда-то он мечтал полететь туда, ничего бы не пожалел, но сейчас не хотел даже этого. Он потерял все. И Миру тоже.

А ведь он мог быть с ней вместе. И оба остались бы молодыми.

Он вышел из магазина и направился к дому, который еще недавно скрывался под куполом. Там его уже ждали. Может быть, они удовлетворят его просьбу, одну-единственную? Дадут ему энергию, необходимую для восстановления силового поля? И тогда он закончит жизнь там, под куполом. Да, сейчас это было единственное его желание. Пусть ему разрешат умереть так, как он жил, — в одиночестве.

Перевод М.Загота

** Ирвин Шоу

Раствор Мэнникона

Лишь одно окно светилось поздней ночью в массивном здании Исследовательской лаборатории Фогеля-Паульсона. Мыши всех видов и мастей спали в своих клетках. Дремали обезьянки, видели свои сны собаки, крысы-альбиносы дожидались утра с его неизбежными инъекциями и скальпелем. Тихо гудели компьютеры, чтобы к утру выбросить на пол огромные таблицы с цифрами. В закрытых пробирках причудливыми цветками разрастались культуры; в стерилизованных колбах исчезали колонии бактерий, взращенные в ночных бдениях, в темноте из растворов выпадали диковинные осадки, подтверждая или опровергая дневные надежды. За опущенными шторами тайком обменивались молекулами вещества, вращались вдали от человеческих глаз атомы, возникали в запертых комнатах целительные бальзамы и ядовитые составы. Электромагнитные устройства охраняли миллионы формул в сейфах, сталь которых поблескивала в лунных лучах.

В ярко освещенной, сверкающей чистотой комнате человек в белом двигался от стола к столу — то наливал жидкость в плоскую стеклянную чашку, то добавлял красно-бурый порошок к содержимому пробирки, то делал записи на кусочках нежно-голубой фильтровальной бумаги. Его звали Кольер Мэнникон. Он был среднего роста, пухлый, с лицом круглым, как дыня, и таким же, как дыня, гладким (бриться ему приходилось всего дважды в неделю). Его высокий лоб тоже напоминал дыню, мускусную дыню с гладкой кожей — спелую, но не особенно вкусную дыню, на которую нацепили массивные очки. В его выпуклых голубых глазах застыло ожидание младенца, который уже давненько лежит в мокрых пеленках. На куполе дынеобразного лба произрастал светленький пушок, а брюшко напоминало небольших размеров арбуз. Кольер Мэнникон ничуть не походил на лауреата Нобелевской премии. Он и не был лауреатом Нобелевской премии. Ему было двадцать девять лет и три месяца. Он знал, что большинство великих научных открытий совершалось учеными в возрасте до тридцати двух лет. У него в запасе оставалось еще два года и девять месяцев.

Шансы Мэнникона сделать великое научное открытие в лаборатории Фогеля-Паульсона были весьма незначительны. Он работал в отделе детергентов и растворителей, а в задачу его входили поиски детергентов, которые разлагались бы в водных растворах. Дело в том, что в популярных журналах уже появилось несколько не слишком приятных заметок о пене в канализационных трубах и о ручьях, покрывающихся мыльным слоем, в котором гибнет форель. Мэнникон знал, что никто еще не получал Нобелевской премии за открытие нового детергента, даже такого, что не губит форель. Через неделю ему будет уже двадцать девять лет и четыре месяца.

Другие сотрудники лаборатории, помоложе, занимались лейкемией и раком матки, а также соединениями, которые сулили успех в лечении шизофрении. Был даже двадцатилетний вундеркинд, который ставил совершенно секретные опыты со свободным водородом. Весьма вероятно, что они попадут и в Стокгольм. Их вызывали на совещания руководства, мистер Паульсон приглашал их в загородный клуб и к себе домой, и они разъезжали в спортивных машинах со смазливыми девчонками, похожими на кинозвезд. В отдел детергентов мистер Паульсон не заходил никогда, а сталкиваясь с Мэнниконом в коридорах, называл его Джонсом. Еще шесть лет назад мистер Паульсон почему-то решил, что Мэнникона зовут Джонс.

Мэнникон был женат на женщине, которая напоминала зимний сорт дыни, и имел двоих детей, мальчика и девочку, которые выглядели именно так, как вы их себе и представили. Ездил он на «плимуте» выпуска 1959 года. Жена Мэнникона не возражала против его работы по ночам. Даже наоборот.

Все лучше, чем вести уроки химии в школе.

Этой ночью он работал потому, что днем натолкнулся на загадочную реакцию. Он взял стандартный детергент «Флоксо» и добавил почти что наугад некоторое количество красно-бурого порошка сравнительно простого состава, широко известного под названием диоксотетрамеркфеноферроген-14. Этот реактив стоил дорого, и Мэнникон, чтобы избежать неприятных разговоров в финансовом отделе, использовал лишь один грамм на фунт «Флоксо», который стоил 1,80 доллара за тонну и продавался в любом приличном универсаме по цене сорок семь центов за коробку средних размеров.

Он взял белый хлопчатобумажный лоскут, смочил его кетчупом с бутерброда, оставшегося от завтрака, и был очень разочарован, когда обнаружил, что раствор с диоксотетрамеркфеноферрогеном-14 оставлял на ткани хорошо заметное кольцо, которое походило именно на то, чем оно и было, то есть на пятно от кетчупа. В то же время контрольный раствор чистого «Флоксо» полностью сводил пятно с такого же кусочка материи.

Он испытал раствор с добавкой одного миллиграмма диоксотетрамеркфеноферрогена-14, но результат остался прежним. Он работал над темой уже шестнадцатый месяц, и, понятно, очередная неудача обескуражила его. Он уже собирался выбросить оба образца, но тут заметил, что, в то время как чистый «Флоксо» пенился на свой обычный, снискавший возмущение популярных журналов манер, второй раствор выглядел как самая прозрачная вода из вешних потоков.

Осознав значение открытия, он почувствовал слабость в коленях и вынужден был сесть. Перед глазами замелькали канализационные трубы, выглядевшие точно так же, как они выглядели в 1890 году, и форель, которая плескалась во всех сточных канавах, идущих от густонаселенных жилых кварталов. Мистер Паульсон перестанет называть его Джонсом. Он купит себе «триумф». Он подаст на развод и приобретет контактные линзы. Его переведут в отдел рака.

Теперь дело за малым: подобрать нужную пропорцию диоксотетрамеркфеноферрогена-14 и «Флоксо», ту пропорцию, при которой не будет пены и в то же время исчезнут остаточные кольца, — и его будущее обеспечено.

Как опытный исследователь, он принялся методично, хотя и с учащенным сердцебиением, готовить растворы один за другим. Он не скупился на диоксотетрамеркфеноферроген-14. Случай не тот, чтобы скупиться. Кетчуп кончился, и он взял вместо него табачную смолу из трубки. Но результаты были прежними — и весь вечер, и во время его одинокого ночного бдения (он позвонил жене и сказал, чтобы она не ждала его к обеду). Предательское кольцо оставалось. На тряпке. На линолеуме. На пластмассе. На кусочке кожи. На тыльной стороне его руки.

Он не отчаивался. Эрлих испытал 605 препаратов, прежде чем получил знаменитый 606-й. Наука быстро не делается.

Неодушевленный испытательный материал кончился. Он выбрал двух белых мышей из партии, которую ему дали оттого, что мыши в ней упорно отказывались заболевать злокачественными опухолями. Фогель-Паульсон вели кампанию за то, чтобы убедить владельцев собак мыть шкуры животных раствором «Флоксо». Дело в том, что «Флоксо» уступал по использованию в домашнем хозяйстве своему главному конкуренту, «Вандро», и изыскивались возможности расширить область его применения. С мышами результат был прежний. Одна из мышей стала такой же белой, как в день своего появления на свет, и раствор, в котором ее вымыли, пенился как обычно. Другая мышь вела себя так, будто ее жгли каленым железом, но раствор, которым Мэнникон ее обработал, через пять минут сделался совершенно прозрачным.

Он умертвил этих мышей. Он был добросовестным исследователем и не хотел использовать мышей, уже бывших в употреблении. После гибели второй мыши у него появилось ощущение, что его обманули. Он приготовил новый раствор, на этот раз с миллионной долей грамма диоксотетрамеркфеноферрогена-14, сходил в виварий за мышами. Компания в клетках собралась весьма пестрая. Ведь Мэнникону подсовывали мышей, которые во всех остальных лабораториях считались непригодными для научных экспериментов, а потому здесь были мыши, страдавшие гигантизмом, слепые мыши, черные мыши, пегие мыши, мыши, пожирающие своих детенышей, капризные желтые мыши, серые мыши с фуксиновыми пятнами и мыши, которые, едва заслышав ноту ля бемоль, начинали биться о прутья своих клеток, до тех пор пока не издыхали.