Перворожденная - Юстина Южная

Мара немного дрожит, то ли от ночной прохлады, то ли от страха, то ли от нахлынувших переживаний.

– Не бойся, – шепчет ей на ухо Сигрид. – Ты пройдешь. Ты же моя племянница. Боль будет лишь в начале. Терпи и позволь ей завладеть тобой, иначе дух разорвет тебя на части. Ты справишься, Мара, ты сильнее, чем большинство надиту[3] Иштар, мечтающих стать такими, как мы.

Мара облизывает губы, часто дышит. Она справится с испытанием. Она так долго к нему готовилась. Она справится и будет похожей на Сигрид: красивой, обольстительной… желанной – теперь девушка знает это слово. Нет, даже лучше, чем Сигрид! Ведь она моложе.

Горят факелы, курения, от которых кружится голова, возносятся под арочные своды. Жрицы начинают петь. Их много, и они прекрасны: со сладострастными очами – зелеными, голубыми, шафранными, со струящимися локонами – бронзовыми, огненными, золотыми. Тонкие руки, унизанные цепочками и браслетами, взмывают ввысь, жрицы начинают раскачиваться в такт разливающейся невидимой мелодии. Это их сестры играют на ассирийских флейтах, арфах и систрах.

Один шажок, второй. Звенят бубенцы, девушки скользят по алтарному залу. Сначала плавно, с протяжной ленцой и негой. Каждый жест – влечение, кипучее, но волей повелительниц страсти застывшее на краткий миг. Затем все быстрее и быстрее.

Разум туманится. По телу разливается жаркое томление, ладони обхватывают бедра, медленно ползут к груди, легонько касаются сосков и вновь опускаются ниже, сминая шелк ритуальной сорочки. Губы алеют, приоткрываются, жадно глотая насыщенный благовониями воздух.

Мелодия звучит все громче, все настойчивей, тела жриц выгибаются в танце, подобно огненным языкам, вьются, как дикий плющ по древней каменной кладке. Руки гладят обнаженные плечи и хрупкие шеи, прижимаются к жгучим изломам талии. Жрицы обнимают друг друга, бисеринки пота смешиваются на их влажных щеках, пальцы тянут непослушную дымку ткани, стаскивая вниз. Прочь, прочь все преграды! Скинуть! Избавиться от шелковых пут. Они лишь мешают!

Гибкие фигурки выскальзывают из мягких туник, нагими кружатся возле невысокого алтаря. Льнут к нему, целуют вожделеющими устами, приникают пылающими чреслами, согревая холодный камень.

Над алтарем возносится невесомый дым. Стенание – глухое, животное, призывное – слышится со всех сторон. Дым плотнеет, обретает форму, сквозь пелену проступает лицо с обжигающими глазами.

– Ашмедай…

– Великий демон…

– Князь суккубов и инкубов…

– Супруг Лилит – грозной в ночи…

Жрицы, раскинув ноги, обхватывают ими углы алтаря, откидываются назад, извиваясь всем телом. Их длинные волосы стелются по мраморным плитам.

– Иди, – Сигрид подталкивает Мару.

Та, завороженная, делает шаг. Демон, соткавшийся из мрака, огромный, мощный, с костяными наростами на голове и выпирающими из-под кожи жилами, протягивает к ней руку. Жрицы ведут девушку, их пальцы трогают ее острые ключицы, опускаются ниже, царапают рубашку, будто собираясь распустить ее по ниточке.

Она восходит на алтарь, дрожи нет, лишь исступление поднимается откуда-то из глубин естества. Жрицы укладывают ее на поверхность священного камня и обессиленно стекают к подножию, простираясь ниц. Демон склоняется к Маре, касается ее лба. Беззвучный крик разрывает ей рот, огонь поглощает тело, а живот наливается сладкой тяжестью.

– Ты хочешь быть моей? – голос демона вползает в уши, звучит в голове, словно шипение ящера, поглощает и терзает. – Это навсегда.

– Да, – шепчет Мара и повторяет: – Да, да!

И тогда он рвет черный шелк своими могучими руками, вминает девушку в алтарь. Ледяной жар его губ ставит печать на ее уста, крепкие ладони сжимают стан, и Мару заполняет боль.

Она рвется, пытаясь закричать, но слова Сигрид еще живы в ней. Девушка позволяет себе лишь короткий стон.

Дух нависает над ней – низ живота горит, будто раскаленный. Мара терпит и дышит, отрывисто, резко. Неожиданно боль исчезает, и мягкие волны перекатываются у нее внутри. Девушка изгибается, как ветвь под напором ветра, сознание поглощают радужные сполохи. Она не видит и не может видеть, как ее серые глаза наливаются тягучим янтарем, как прорезают их багряные прожилки, как распущенные волосы приобретают цвет спелой вишни, как демон, опустившись над ней, дарует последнюю печать там, где до сего дня девушки никто не касался, и растворяется в туманном мареве.

Мелодия смолкает, жрицы валятся на пол, будто подкошенные. Сигрид стоит у порога, зрачки ее расширены, ноздри втягивают запах курений.

Время течет где-то во внешнем мире, а здесь оно застыло, как древняя смола. Проходит вечность.

Мара открывает глаза, медленно поднимается на алтаре, скидывает ноги. По голеням стекает струйка крови. Мара глядит на Сигрид.

– А не так уж это и больно, дорогая, – произносит она. И легкая ухмылка змеится по ее лицу.

Своего первого клиента она убивает в четырнадцать. До этого были обычные мальчики – для разминки, для поддержания тонуса. Мара не высасывала из них жизнь, только брала нужную энергию. Но наступает момент, когда к Сигрид приходит очередной заказчик, и суккуба, полулежа на обшитом бархатом диване, отвечает:

– А знаете, у меня есть для вас совершенно подходящая девочка.

Мара идет в соседний город и находит клиента – престарелого ювелира, зажившегося на этом свете и мешающего родному сыну взять наконец управление делом в свои руки. Но ювелир, прожженный хитрец, умело игнорирует сыновьи намеки в виде отравленного вина и подрезанной лошадиной упряжи. У него есть лишь одна слабость – юные, трогательные, беззащитные девочки. И Мара без труда попадает к нему в дом.

Когда она выбирается из-под обмякшего тела, то не испытывает ничего, кроме легкой брезгливости. Ей совсем не жалко этот морщинистый бурдюк с костями. Помимо вознаграждения за работу она прихватывает с собой изумрудное ожерелье.

– Ваш отец подарил это мне, – говорит она. И, созерцая ее янтарную радужку, пронзенную багровой стрелой, сын не решается спорить.

Потом бегут годы, и клиенты меняются один за другим. Мара теряет им счет. Ей надоедает сидеть на одном месте, она прощается с Сигрид и с ее благословения отправляется путешествовать. В каких-то городах она остается незамеченной, в каких-то приходится договариваться с местными магами, в каких-то ее чуть не сжигают заживо, обвинив в черном колдовстве.

Однажды она добирается до Салики и решает задержаться здесь подольше. Старикашка, мэтр Лидио ди Альберто проводит с ней долгую беседу и предупреждает, чтобы она не искала заказчиков и клиентов в самом поселении. Мара пожимает плечами – это несложно, просто будет время от времени выезжать из Салики. А немножко развлечься, без летальных исходов, можно и здесь, авось мэтр не станет лезть в ее личную жизнь.

Темный маг встречается ей как-то на прибрежной улочке. Мара оглядывается и долго смотрит ему вслед. Какой милый мальчик! На следующий день она приходит к нему домой. А не поможет ли господин маг бедной девушке избавиться от проказливого сервана[4] в ее комнатке? Господин маг явно что-то подозревает, но все же не отказывает в просьбе.

Так начинается их странная связь. Финеас не боится ее, не чурается ее «работы», временами бывает ласков и даже заботлив, но никогда не зовет к себе жить. Обоюдное удовольствие, никаких уз. Мара принимает правила игры.

Как-то Финеас уезжает на три дня, Маре становится скучно, более того, она уже месяц не подпитывалась, а заказов, как назло, нет. Она мается, ей кажется, что ее кожа потускнела и волосы тоже не блестят, как раньше. Памятуя о том, что в городке охотиться нельзя, она выбирается за его пределы, но желание слишком велико, и Мара ловит первого попавшегося мужчину из ближайшей деревеньки. Это и не мужчина вовсе, пацан лет пятнадцати, не старше. Он сидит на побережье, возится с сетями и потрепанной лодкой. Сын рыбака? Маре ничего не стоит его увлечь.

Она не останавливается даже тогда, когда мальчишка начинает хрипеть и пускать кровавые пузыри. Потом она встает, отряхивает платьице и выходит из миртовых зарослей.

– Прости, мой золотой, ничего личного.

Финеас возвращается в Салику. Мальчика находят тем же вечером соседские рыбаки. Кто-то робко стучится в дверь темного мага – уж больно чудная смерть, не поглядели бы, господин чародей. С мальчиком в городе знакомы. Были знакомы. Покупали иногда у него и его матери часть улова. Финеас поднимает тяжелый взгляд на Мару.

– Милый, не смотри на меня так. Я ничего не знаю.

Темный маг идет в дом к парнишке, чтобы увидеть все самому. Он долго ворожит над телом, а потом стискивает зубы. К тому моменту, когда он приходит к ней, Мары уже два часа как нет в городе. Пусть Финеас угомонится, остынет, забудет, – рассуждает она и удаляется на недельку в путешествие.

Больше ей никогда не удается переступить порога его комнаты. Нет, он не выдает суккубу мэтру ди Альберто, но один короткий разговор – и после него для мага она больше не существует.