Темный карнавал - Рэй Брэдбери

Зви-ирр! Щелк! Что-то вдруг прошелестело за стенками ящика. Баммм!

Крышка гроба звучно захлопнулась над головой.

Если бы в этот момент кто-то вошел в мастерскую, то с перепугу решил бы, что в ящике неистово бьется запертый орангутан – настолько диким был грохот ударов и бешеными крики внутри гроба. Все смешалось в них: всхлипы, стоны, скрипы, треск рвущейся ткани, контрапункт множества невидимых флейт и предсмертный хрип. Затем раздался вопль подлинного отчаяния. И наступила мертвая тишина.

Лежащий в гробу Ричард Брейлинг опомнился. Расслабил мышцы. И истерически засмеялся. Внутри ящика пахло довольно приятно. А воздух для дыхания он получит в избытке сквозь вентиляционные отверстия, так что беспокоиться и вовсе не о чем. Ни к чему суетиться, биться и вопить, следует лишь спокойно надавить на крышку обеими руками, и она тут же распахнется. Главное – сохранять выдержку. Он уперся ладонями в толстое стекло и поднапрягся.

Крышка не шелохнулась.

Ладно, все равно для паники нет никакой причины. Через минуту-другую появится Роджерс, и все тут же уладится.

Тихо, как бы издалека, заиграла музыка.

Ее звуки донеслись со стороны изголовья. Органная пьеса, величественная и печальная, наводила на мысль о тонких черных свечах, истекающих восковыми слезами под уходящими ввысь готическими сводами. Пахнуло свежевырытой могилой. Торжественные аккорды плыли, постепенно нарастая и как бы отдаваясь эхом от высоких мрачных стен. На глаза Ричарду навернулась непрошеная слеза. Это была музыка пыльных фикусов в кадках и придушенного света, сочащегося сквозь давно не мытые витражи. Последний луч солнца в сумерках, дуновение зябких северных ветров. Рассвет в густом тумане, призрачный всхлип далекой корабельной сирены.

– Чарли, Чарли, старый ты, безмозглый олух! Так вот каков твой нелепый Последний Приют! – С Ричардом едва не сделалась истерика от смеха сквозь слезы. – Ящик, отправляющий свой собственный похоронный ритуал! Ой, держите меня четверо, держите меня двое!.. Ой, сейчас упаду!

Насмеявшись до колик, Ричард продолжал слушать, лежа в запертой своей колыбели – все же музыка была действительно хороша, да и сделать что-либо для своего освобождения до прихода садовника он все равно не мог. Ричард рассеянно поглядывал по сторонам, пальцы машинально выстукивали на атласных подушках замысловатый органный ритм. Праздно закинув ногу на ногу, он бездумно следил за танцем пылинок в солнечных лучах, льющихся в окно мастерской. Недурственный денек выбрал себе братец для отбытия в мир иной – ишь, как развиднелось, на небе ни облачка.

И тут началась заупокойная служба.

Звуки органа, излившего последний несказанно торжественный аккорд, сменил задушевный бархатистый баритон: «Мы собрались здесь сегодня – все, кто знал и любил безвременно почившего, – чтобы почтить его память и отдать наш последний священный долг…»

– Чарли, чтоб тебя, да это же твой собственный голос! – От изумления Ричард стукнулся лбом о крышку гроба. Механические похороны – Бога ради! Органная месса и проповедь в записи – на здоровье! Но самому читать ее для себя?!

Вкрадчивый голос между тем продолжал: «Все мы, кто хорошо знал и любил покойного, оплакиваем безвременный уход в мир иной нашего дорогого…»

– Что такое? – не поверил ушам Ричард. И машинально повторил про себя: «…Оплакиваем безвременный уход в мир иной нашего дорогого… Ричарда Брейлинга».

Именно так изрек патефонный голос.

– Ричарда Брейлинга, – растерянно повторил человек в гробу. – Но ведь Ричард Брейлинг – это я!

Ошибка, простая оговорка при записи. Разумеется, братец имел в виду самого себя, Чарльза Брейлинга. Естественно! Само собой! Точно! Никаких сомнений просто быть не может!

«Покойный Ричард был замечательным человеком, – продолжал источать елей невидимый патефон. – Таких, как он, не найти в мире более…»

– Мое имя, снова!

Внезапно в гробу сделалось ужасно тесно.

Где же черти носят этого недоумка Роджерса?

Повторение имени отнюдь не простая случайность. Ричард Брейлинг. Ричарда Брейлинга. Мы с вами собрались здесь… Мы провожаем в последний путь… Мы безутешно скорбим… Таких расчудесных, как он, днем с огнем не сыскать… Мы собрались… Безвременно почил в бозе. Ричард Брейлинг. Ричард.

Зви-ирр! Щелк!

Цветы! Охапки голубых, красных, желтых гардений, георгинов, петуний и нарциссов, исторгнутые тайными пружинами, хлынули на крышку гроба.

Пьянящий аромат свежесрезанных цветов проник и внутрь. Цветы нежно похлопывали своими головками по стеклу перед изумленным взором Ричарда. Тайник в ногах казался просто неисчерпаемым – скоро был буквально похоронен под пестрым и пахучим курганом.

– Роджерс!

Церемония шла своим чередом.

«…Покойный Ричард Брейлинг отличался при жизни незаурядной эрудицией в различных областях человеческого…»

Где-то вдали снова вздохнул орган.

«…Наш незабвенный Ричард умел ценить жизнь, он смаковал ее, как некий божественный нектар…»

В борту ящика бесшумно распахнулась маленькая дверца, оттуда выползла блестящая металлическая лапка, и тонкая игла внезапно ужалила Ричарда в бок. Он болезненно вскрикнул. Прежде чем ошарашенный Брейлинг сумел нащупать и обезвредить источник боли, игла, впрыснув в тело полную дозу неведомой жидкости, юрко схоронилась в своем укрытии.

– Роджерс!!!

По телу быстро разливалась неодолимая слабость. Внезапно Ричард обнаружил, что не может повернуть голову и даже пошевелить пальцами. Ног своих он тоже больше не чувствовал.

«Ричард Брейлинг был страстным поклонником красоты. Он обожал музыку, цветы…» – сообщил голос.

Роджерс!

На сей раз звука собственного голоса Брейлинг уже не услышал – кричать теперь он мог только мысленно. Онемевший язык за парализованными губами был недвижим.

В борту отъехала еще одна панелька. Некое подобие хирургического зажима плотно охватило левое запястье, и в вену снова вонзилась игла – на этот раз уже безболезненно.

Прозрачный шланг, ведущий от иглы в недра тайника, налился багрянцем. Из Ричарда выцеживали кровь.

Где-то совсем рядом зачмокала маломощная помпа.

«…Незабвенный Ричард навсегда останется с нами – в наших глубоко и искренне скорбящих сердцах…»

Снова всхлипнул и забормотал орган.

Цветы печально кивали в такт пестрыми своими маковками. Из бортовых тайников медленно выросли шесть зажженных черных свечей, длинных и тонких, как тростинки, и пролили на цветы горючие восковые слезы.

Включился еще один насос, уже в другом борту. С трудом скосив зрачки, Ричард обнаружил, что через иглу в правом запястье тело его накачивают некоей жидкостью – по логике вещей, формалином.