Прикованные к тени - Владимир Колотенко

Он тем же тоном возвратил мне вопрос. И я не нашел на него ответа. Я растерялся: в самом деле - куда? Я себе очень нравился, но вопрос был задан в упор и тот, кто отражался зеркале, ждал ответа. Я еще раз растерялся. Такое бывает: вопрос следует за вопросом, растерянность за растерянностью, удар за ударом. Бокс жизни, бой не шуточный. И я сорвал с шеи смеющийся галстук, сдернул с себя непомерно гордый пиджак, затем штаны и сорочку - так-то лучше! Затем спокойнее снял носки и остался только в трусах с въевшейся в жирненькое пузцо резинкой, с утлой грудью и уже покатившимися к полу плечами... Так-то лучше! Но и голому пустота моих глаз не давала покоя: и чего ты добился? Все осталось, как было. Пустота по-прежнему ухмылялась. Чтобы не сойти с ума, я забрался в холодную ванну. Как в прорубь. И тотчас выскочил из нее как ужаленный. И потом две недели болел. Да, простуда, грипп, аспирин, чай с малиной, горчичники... Я своего добился. Целых две недели неотступного думания - и я снова у зеркала, в трусиках. Еще круче обвисли плечи, пуще прежнего выдался живот, зато, и это ведь главное, ухмылка пустоты сошла. Теперь глаза жаждали света, их томил голод по порции свежей мысли, но и этого мало - они улыбались будущему. Взгляд снова искал наших баранов, о которых мы и думать, казалось, забыли...

Иногда мне снилась Аза, а Аня - ни разу. Приходила и Тина...

- Тогда ты был в неё влюблен? - спрашивает Лена.

- В Аню?

Лена молчит.

- В Тину?

Лена улыбается.

- Знаешь... Похоже...

Теперь я умолкаю.

- А сегодня, сейчас?

- Ты же знаешь.

Глава 26

Сиротливо стоящая у подъезда наша желтая «бээмвешка». Наша квартира на седьмом этаже, вид не на море - на горы. Трудности с надутым матрацем при посадке в лифт, когда с нами непременно хочет подниматься улыбающаяся дама с глазами совы. С непременной болонкой на поводке.

После освежающего душа, который мы принимаем поочередно, хочется есть, и мы обедаем чем попало: вчерашние бутерброды, остатки курицы, помидоры, разрезанные на четыре части, какой-то напиток из пластиковой бутылки - все годится. Нам лень куда-то идти, чтобы съесть горячего, хочется полежать, может быть, вздремнуть... Ну, такая прекрасная лень. Здесь мы позволяем себе этакую стихийную безмятежность, изысканное и изнеженное безобразие. Вот такая катавасия...

Постель, одна на двоих, замерла в ожидании, еще не смяты и не влажны простыни, не измяты подушки...

Мы лежим рядом с закрытыми глазами и делаем вид, что спим. Мне грезится, что Юля думает обо мне, как о спасителе мира, и я не могу не думать о ней: она восхитительна! Но, когда я слышу ее ровное дыхание и, повернув голову, искоса смотрю на нее, обнаруживаю, что она спит. Она спит. Спит!

Остается смириться с этим и попытаться думать о чем-то другом. О чем? Зачем я ее сюда привез? Зачем же?

Мне не кажется, что я ошибся в своем выборе.

Я бесшумно встаю, иду на балкон, вижу бурые, высвеченные солнцем жаркие горы, кривые чахлые сосны у подножья, желтеющую зелень кустарника, льющуюся по склонам вниз, слышу голоса, которые не могут помочь мне ответить на мой вопрос - зачем?

Когда Юля просыпается, я читаю какую-то книжку, сижу в кресле и читаю.

- Я спала?

Я продолжаю читать.

Сладко зевнув, она потягивается, закрывает глаза и лежит неподвижно еще целую минуту. Мне кажется - целый час: я успеваю прочитать полкниги.

Молчание, тишина.

Мое неожиданное «Кофе?» звучит дружелюбно.

- С удовольствием!

Вот - жизнь!..

Глава 27

- Ты слышала, конечно, нашумевшую в свое время историю с ГКЧП.

- Да уж, слыхала.

- Мы отложили дела на другой раз, но... И вскоре снова окунулись в свои проблемы. А воспоминания о монархических преобразованиях в стране с нашим участием вызывали лишь легкую усмешку. Нам важно было знать одно: каково самочувствие нашего пациента? Ведь он был единственным источником нашего безбедного существования. На протяжении последних нескольких лет (до его отъезда за границу) оно было воинственно-восхитительным, и нам этого вполне хватало, чтобы быть довольными собой. И чем дальше мы жили, тем моложе и радостнее становился наш монарх. Своим вмешательством в его генофонд мы, вероятно, включили механизм ювенализации, омоложения всех его органов и систем и были поражены его непомерными аппетитами. Во-первых, и это было прекрасным подтверждением попадания в десятку, он стал есть как бычок, по часам набирая вес и заметно округляясь в теле. Заблестели глаза, исчезли морщины и складки и, конечно, зубы, прорезались новые зубы! Эти зубы и нас потрясли: такого эффекта мы не ожидали!

- Извини, - сказал Жора, - я ошибся тогда: он - жилец!

- Похоже, ты прав, - сказал я.

- Ты всему виной, - продолжал он, дружески хлопнув ладонью меня по плечу, - я тебе этого не прощу.

- Я бы тоже никому не простил такое, - сказал я.

Не прошло и двух месяцев с момента нашего первого свидания с Михаилом Николаевичем, как он потребовал новые кроссовки и шорты. Мы не были свидетелями его побед на теннисном корте, но его водитель, привозя нас к монарху, по дороге взахлеб восхищался хозяином. Мы не задавали ему вопросов, он рассказывал по собственному побуждению, отчего его голова во время езды была повернута в нашу сторону. Фактически мы на каждом повороте рисковали попасть в аварию.

- ...он все больше играет с молодыми длинноногими кобылицами, а с недавних пор я стал привозить их к нему на ночь.

Он не возмущался, он радовался за своего патрона. Но невозможно представить себе, как радовались мы!

- Не зря тебе дали Нобелевскую премию, - подтрунивал надо мной Жора, - я бы тоже не отказался.

- Ты свое еще получишь, - шутя, угрожал я.

И оказался пророком: все мы получили свое. По заслугам! Ни о какой Нобелевской пока и речи быть не могло. Не говоря уж о Пирамиде.

Глава 28

А вечером - теннис... И никаких страхов перед завтрашним днем!

С недавнего времени я заметил, что Юле удавалось завладеть моим вниманием настолько, что я забывал о главном: времени осталось так мало, что не успевалось даже позвонить в прошлое. И мне это нравилось.

Я наблюдал как бы со стороны: вот она ищет расческу. Вскоре обнаруживается, что она потеряла и свою косметичку. Куда она могла запропаститься? Затем мы идем на камни и располагаемся на прибрежной гальке, чтобы сначала поочередно бросать камешки в какую-то плавающую недалеко от берега, белую дощечку (или картонку, или кусок пенопласта).

Мои снаряды ложатся кучнее, есть одно прямое попадание, вот уже два. Из десяти. А она не стремится поразить цель.

Море уже не так спокойно, как было утром, слышится шорох слизываемой с берега гальки, прибавилось и голосов, не слышно стона гитары и барабанного боя, и это отрадно.

Бывает, что она забывается:

- Вы и в самом деле жили целый месяц в пустыне в абсолютном одиночестве?

Ее «вы» просто режет слух. Когда я неожиданно даже для себя называю ее чужим именем, она, не переставая бросать, поправляет меня:

- Меня зовут Ю-ли-я. Смотри: Ю. Ли. Я.

Она произносит свое имя так, словно ножом отрезает от него каждый слог. И ищет новый камушек, чтобы, наконец, поразить непотопляемую цель. Мне нравится и ее неожиданное «Смотри!».

- Ю. Ли. Я! - говорю я, так же разрезая ее имя на части, словно стараясь запомнить каждую из них и принять окончательное решение, какую же выбрать на будущее. Я выбираю: Ли! Я называю ее именем, которое пришлось бы ей впору, как приходятся впору новые штиблеты или новое платье, которые не нуждаются даже в примерке. Ли! Или Ю? Нет, все-таки Ли!

Неделю тому назад я безошибочно называл ее Наталией или Лией, и она охотно отзывалась. Теперь она возмущена? Она права - она не Лия, не Гала, не Мона, не Таис, не «лапа» и даже не «малыш» - Ю! Ли! Я! И поступай с этим как хочешь.

- Извини, - произношу я.

Она пропускает мои извинения мимо ушей и, поскольку я тянусь рукой к очкам, подает мне их. Камера лежит рядом, но Юля не сняла еще ни одного кадра. Не может же она снимать только море, камни, эти горы, пляж... Что с них толку?

И ни одной египетской пирамиды отсюда не видно!

Глава 29

Михаилу Николаевичу в то время было семьдесят три. Как я уже сказал, он никакой не латыш - русский, русский! Скоро ему стукнет девяносто. Мы уже получили приглашение на юбилей, и поистине были восхищены этим дивом! Мы, конечно, никогда не забывали о нашем первом успехе (как такое забудешь!), и проблемы управления жизнью клеток, регуляции потоков текущей жизни поглотили нас настолько, что речь о возрождении монархии больше не возникала. Да и наш подопечный о ней больше не вспоминал. Мы просто росли, если так можно сказать, росли навстречу друг другу: он молодел, мы старели.