Тихий Дон Кихот - Дмитрий Вересов

– Мент, – ответил Корнилов. – Опять по-новой надо представляться?

– Не, я не про то. Ты из «Альфы» или из «Вымпела»? Хорошо меня болтануло, достойно уважения. Тебя Перейкин ко мне послал? Сам испугался, вот спецуру и нанял…

В небесных глазах Паши ВДВ было так мало тучек, что Корнилов, склоняясь над ним сестрой милосердия, читал словно крупный шрифт его мыслей.

– Когда ты последний раз видел Перейкина?

– Месяц назад или около того, – ответил Паша, садясь на пол. – У Филимонова в зале. При всех его обозвал, а он даже ухом не повел, руками по воздуху водит, как будто бабу гладит… Слушай, учитель, блин… как там в этих фильмах?.. Возьми меня в ученики. Паша ВДВ не подведет, пахать я умею, настоящих мужиков уважаю. Секреты школы сохраню. Могила. А башка как трещит! Эй, вы, духи, оставьте немного водяры полечиться. Надо на колени вставать или как там?

– Ты лучше на ноги встань, – засмеялся Михаил. – Ты где вообще работаешь? На что живешь? Каким холодным оружием владеешь?..

Изыскания опера Судакова хоть и не были такими динамичными и рисковыми, зато оказались более продуктивными. В одном из блокнотов Перейкина он нашел телефон убитой в прошлом году Елены Горобец, жены известного в городе предпринимателя, недавно выпущенного из тюрьмы под залог.

Дело Анатолия Ивановича Горобца, обвиняемого в организации убийства собственной жены, хоть и разваливалось на глазах, на самом деле представляло собой несколько пухлых, крепко сшитых папок из корниловского сейфа. Андрей Судаков нашел в них протоколы допросов, телефоны и адреса подружек Елены Горобец. Встретился с одной из них в боулинг-клубе, а не в вонючем полуподвале, как его напарник.

В промежутке между шарами девушка призналась симпатичному оперу, с которым было приятно разговаривать о красоте человеческих отношений, что между Леночкой Горобец и Владом Перейкиным в прошлом году вспыхнуло сильное чувство. Кстати, Перейкин и за ней пробовал приударить, но она хорошая подруга и вообще без любви никогда никому ничего не позволяет. Роман Леночки и Влада был необычайно красив и трагичен, с дорогими подарками, которым надо было находить объяснение или потайное место, со встречами на нейтральной территории, то есть на Канарах или Лазурном берегу. Но теперь-то уж влюбленные, наверняка, встретились и заключили друг друга в объятия рук и ангельских крыльев.

– Я не стал ее расстраивать сообщением о том, что они в одном котелке сейчас доходят до готовности, как наши пельмешки, – рассказывал Андрей Судаков, стоя над электроплиткой, принесенной в отдел еще Санчуком, и подсаливая кипящую воду в алюминиевой кастрюльке. – Жалко, что кетчупа у нас нет или майонеза. Может, у Харитонова есть?

– Вообще, этот коммерческий мир страшно узок, – отвечая своим мыслям, а не напарнику, заговорил Корнилов. – Как, впрочем, и наш, ментовский. Перейкины, Горобцы, как пауки в банке, едят друг друга, спят друг с другом, «кидают» друг друга. Ты читал в деле о магазине-стадионе «Лена»? Так вот Перейкин тоже на этот земельный участок глаз положил. Еще раньше Горобца. Хотел там спортивный центр построить, кажется. У них с Горобцом страшная драка была за это место, с подключением депутатов, чиновников. Чья коррупция перекоррумпирует…

– Хороша скороговорка! Коррупция коррупционеров перекоррумпировала…

– Интересно, как бы Перейкин свой спортивный центр назвал?

– У него выбор был большой, – вздохнул Судаков. – У него там в записях Светлан, кроме жены, было штук пять.

– Горобец тогда победил, – продолжил Корнилов, – и злорадно так супермаркет назвал магазином-стадионом.

– А Перейкин ему за это рога нарисовал. Горобец – роговец.

– Все это складно, конечно, но улик нам не прибавляет.

– Как меня эти пельмени уже достали! – воскликнул оперативник в сердцах, хватаясь за желудок. – Миш, я к Харитонову схожу за майонезом или сметаной?

– Не суетись, – остановил его Корнилов. – Он сейчас сам на запах прибежит, чтобы «на хвоста» сесть. Вот и пошлешь его за пищевой добавкой… Тут, Андрюха, надо искать исполнителя, хладнокровного и искусного. Паша ВДВ слишком смешон для ремесла такого…

– Еще тебе одна оперативная добавка, пока вместо пищевой, – сказал Судаков. – Не знаю только, что она нам даст. Перейкин в детстве занимался фехтованием в «Спартаке».

– Дзюдо в «Динамо», а фехтованием в «Спартаке»?

– Так точно. Он был даже чемпионом города среди юношей по шпаге или рапире… Это очень важно?

– Еще не знаю. Тут никогда не угадаешь. Сегодня этот факт кажется значимым, а завтра им можно подтереться. А эта незначительная деталька завтра может все дело по другому повернуть… Слышишь? Харитонов бежит, учуял проглот пельменный дух. Сейчас будет клянчить. Пользуйся, Андрюха, моментом для шантажа, гони его за сметаной…

Вечером на вопрос Ани, почему он ест без обычного аппетита, Корнилов свалил все на пельмени оперативника Судакова.

– А настроение? – не успокоилась Аня. – Интересно знать, где тот бодрячок, где обещанный праздник, который всегда со мной?

– У праздника сегодня выходной, – парировал Корнилов. – Сегодня я серый, пасмурный и будничный.

– Зато я сегодня звонила родителям.

– Я же просил тебя туда не звонить, – Корнилов забеспокоился. – Мы же с тобой договаривались. Выдержка и молчание в эфире. Наша семейная конспирация и программа защиты Перейкиной рухнет от одного телефонного звонка. Еще никогда ты не была так близка от провала.

– Но я же звонила маме, – Аня надула губы. – Говорила с ней условным языком. «Как наша овечка?» «Овечка ходит грустная, печальная, травку ест плохо. Но немного отошла, уже получше». «А барашек?» «Барашек замечательный, веселый, озорной, за дедом бегает хвостом. В огород с ним, в краеведческий музей тоже. Палатку поставили у дома, играют в разведчиков…»

– Папа играет с барашком в разведчиков? А мама рассказывает овце про комсомол, как она была активисткой и передовицей, активно занималась любовью и была слаба на…

– Заткнись! – крикнула Аня и даже подняла ладошку, чтобы стукнуть Корнилова.

Он и сам здорово испугался. Сидел вот так, ковыряясь вилкой в мясном салате, выкапывая и насаживая на зубчики горошины, бубнил что-то и вот добубнился. Вот уж кто был близок к провалу. Как все-таки семейная жизнь похожа на работу разведчика во вражеском штабе. Все время надо следить не только за своими словами, но и мыслями. Чтобы не ляпнуть какую-нибудь гадость про родственников любимой женщины, лучше всегда думать о них хорошо.

– Аня, погоди! Ну, куда ты? – Корнилов уронил вилку, и освобожденные горошины покатились в разные стороны. – Мне наоборот всегда нравились такие девчонки, как твоя мама… в молодости. Она была раскованная, раскрепощенная, тянулась ко всякому… ко всему новому. Ведь что она видела на своем железобетонном заводе? Железо и бетон… и комсомольский прожектор. Коммунистический союз молодежи она понимала слишком буквально. А в клубе показывали фильмы, иногда даже с Аленом Делоном. Где-то была иная жизнь, красивые мужчины, вечерние огни, медленные танцы…

Он присел на кровать рядом Аней, у которой вместо головы сейчас была подушка.

– Да я бы сам приударил за твоей мамой тогда. Если хочешь знать, она в чем-то интересней тебя.

Этого Аня так просто выдержать не могла.

– Чем это она интереснее?

Как только над подушкой показалась Анина растрепанная голова, Корнилов поймал ее, как несколько часов назад голову Паши ВДВ, но положил бережно себе на грудь и стал тихонько целовать в макушку.

– Голос у нее громче. Лелька! Куда поперся в сапогах?!

– Я тоже так могу крикнуть. Хочешь? Минька, зараза! Ты жрать будешь, мент поганый?!

На первом этаже отозвался на крик хозяйки Сажик радостным, заливистым лаем.

– Слушай, я в старом журнале нашла интересную статейку, – стала рассказывать Аня, когда страсти улеглись, так же как Сажик на коврике под лестницей. – Как раз для тебя. Будешь сам читать или тебе пересказать в общих чертах? Значит, пересказываю. Один наш публицист беседовал с японцем. Это еще до войны было. Японец этот прекрасно знал русский язык и очень любил Пушкина, вообще считал его самым великим поэтом в мировой поэзии. Но выделял он из Пушкина не знаменитые его произведения, а отрывки, фрагменты. Японец этот сказал, что европейцы и мы, русские, очень ленивы. Нам надо, чтобы автор все нам разжевал, разложил по полочкам. А для японца достаточно только повода, намека, все остальное он дополнит своим воображением. Это как японский пейзаж, где будто из рассеявшегося тумана выглянула ветка сосны, а остальное дорисовывает зритель, его фантазия. В данном случае читатель.

– Так и есть, все правильно, – согласился Михаил. – Японский художник специально портит совершенную чашку, потому что в ней нет жизни.

– Хорошо, что он не портит себе жизнь, потому что в ней тоже слишком все совершенно.