Цвет пурпурный - Элис Уокер

Шик вылезла из машины и подошла ко мне.

Посмотрела, посмотрела, потянулась, зевнула и говорит, Зато сдох, сукин сын.

Дейзи притворилася, будто рада нас видеть, хотя взаправду чево ей радоваться-то. У ей двое дитей, и похоже, она беременна третьим. Все-ж таки у ей машина остается, все евонные деньги по завещанию и ворох одежды. К тому же, я прикидываю, она сумела и сродников своих поправить, пока с ним жила.

Сили, говарит она мне, который вы помните дом, тот уже давно снесеный, а на том месте ентот построен. У Альфонсо архитектор аж с Атланты приглашенный был. А енту плитку привезли ажно с Нью Йорка. — Мы как раз стояли на кухне. Плитка у них повсюду, на кухне, в туалете, на заднем крыльце. Вокруг каминов в обеих гостиных. — Но дом вместе с землею вам отходит, она говорит, Мебель я, конешно, забрала, потому как Альфонсо ее для меня покупал.

Пажалста, пажалста, говарю. Я никак не могу в себя прийти, что у меня теперичя дом свой. Как только Дейзи мне ключи отдала, я принялась бегать из одной комнаты в другую как сумасшедшая. Загляни-ка сюда, говорю Шик, а посмотри-ка што тут! Она везде смотрит да усмехается. Обнимает меня, ежели ей удается меня на месте поймать.

Вот и славненько, мисс Сили, говарит, теперь Богу известно, какой у тебя обратный адрес.

Достала она из сумочки кедровые палочки, зажгла их и мне одну дала. Начали мы с чердака и обкурили все помещения вплоть до самого подвала, штобы нечистый дух изгнать и домик мой на хороший лад настроить.

Ах, Нетти, у нас теперь свой дом! Да такой большой, што мы все здесь поместимся, и сами, и наши дети, и муж твой, и Шик. Приезжай скорее домой, потому што у тебя теперь есть дом!

Твоя любящая сестра Сили.

Мое серце разбито.

Шик любит другова человека.

Ежели б я осталась в Мемфисе прошлым летом, можа ничево бы такова не случилось. А я все лето дом в порядок приводила. Уж больно мне хотелося, штобы все было готово к твоему приезду. Навела уют да красоту и женщину харошую нашла, чтобы за домом присматривала, пока нас нет. Апосля домой вернулась, к Шик.

Мисс Сили, она мне говарит, не хочется ли тебе китайской кухни отведать? Надо нам твое возвращение отметить.

Я абажаю китайскую еду. Отправились мы в ресторан. Я так рада, што домой вернулась, даже не замечаю, што Шик нервничает. Она всегда такая вальяжная, даже когда из себя выходит. А тут с палочками справиться не может. Бокал с водой опрокинула. Яичный рулетик ей в рот не лезет.

Ну, думаю, енто она так радуется моему приезду, сижу, важничаю, а сама суп с пельменями да жареный рис наворачиваю.

Тут печеньица с билетиками, где будущее предсказано, принесли. Люблю я их. Разломила я свое, достала бумажную ленточку и читаю, Оставайтесь самим собой и вас ждет счастливое будущее.

Засмеялась я и Шик бумажку передала. Она читает и улыбается. Мне хорошо да покойно стало на душе.

Достает она свою бумажку, медленно так, будто боится узнать, што там написано.

Ну, говорю я, чево там у тебя?

Она на бумажку свою взглянула, потом на меня, и говорит. Тут про то, што я в парнишку девятнадцати лет влюбивши.

Ну-ка, дай я взгляну, говарю ей. Отобрала у нее бумажку и читаю вслух: Пуганая ворона куста боится.

Я же тебе говарю, Шик мне говарит.

Чево ты мне говаришь? спрашиваю. Я такая глупая, до меня все еще никак не доходит. Плюс к тому, я сама давно уже о мальчишках не думаю. А о мущинах и вапще никогда не думала.

В прошлом годе, говарит мне Шик, я наняла новенького, в оркестр. Я сначала не хотела, потому как он ни на чем, кроме флейты, не умел играть. Где это слыхано, чтобы блюзы на флейте играли? Я лично такого не слыхала. Оказалось, как раз флейты блюзам и не хватало, я сразу это поняла, как Жерменову музыку услышала.

Жермен? спрашиваю.

Ну да, говорит, Жермен. И кто только это имечко придумал? Однако ему идет.

Тут ее понесло. Начала мне ево достоинства расписывать, будто мне до смерти надо про них слышать.

Ах, она говорит, он такой маленький. Он такой хорошенький. Попка у него прелесть. Она настолько привыкла мне все рассказывать, што остановиться не может, и с каждой секундой вид у нее становится все более влюбленный. Когда она про его стройные быстрые ножки закончила да перешла к его медово-каштановым кудрям, мне совсем тошно стало.

Хватит, говорю. Прекрати, Шик, ты меня просто убиваешь.

Она на полуслове остановилась. Личико скривилось, и из глаз слезы покатились. О Господи, говорит, Сили, извини. Мне до смерти хотелось рассказать кому-нибудь. А кому же и рассказывать, как не тебе.

Да, говорю я, если бы слова были пулями, я бы уже была труп.

Она уткнула лицо в ладони и заплакала. Сили, говорит она сквозь решетку пальцев, я же все равно тебя люблю.

Я сижу и просто смотрю на нее. Суп мой с пельменями ледышкой в желудке.

Ну што ты так расстроилась? спросила она меня, когда мы домой вернулись. Из-за Грейди ты же никогда не переживала. А он мне мужем был.

При Грейди у тебя глаза так не блестели, думаю я. Но не говорю. Я уже так далеко, что слов у меня нет.

И то правда, говорит она, Грейди такой занудный, Господи Иисусе. Одного разговору, что про баб да про анашу, вот и весь Грейди. Но все-таки.

Я молчу.

Она шутить пробует. Уж как я обрадовалась, когда он за Марией Агнессой приударил, говарит, А в постели он каков. Не знаю, кто ему инструкции давал, наверное, продавец мебели.

Я ничего не говорю. Тишина, холод, пустота. Вся тройка тут.

Ты заметила, когда они оба в Панаму уезжали, я ни слезинки не уронила? А сейчас и самой интересно, говорит, как они там, в Панаме-то.

Бедная Мария Агнесса, думаю я про себя. Кто бы мог подумать, что старый зануда Грейди дойдет до того, што будет анашу разводить в Панаме?

Денег у них, конешно, куча, Шик продолжает. Если ее письмам верить, она бы всех нас здесь своимим нарядами за пояс заткнула. И опять же, что ни говори, а Грейди ей петь разрешает. Если у нее хоть одна песня в башке оставши. Но в Панаму-то зачем? Это где вообще? Где Куба, што ли? Надо нам, мисс Сили, на Кубу махнуть. Там народ только и делает, што в рулетку играет да всяко развлекается. Цветных там много, таких как Мария Агнесса, и совсем черных, как мы с тобой. В одной семье все разного цвета. Попробуй только себя за белого выдать, так тебе тут же бабушку припомнят.

Я молчу и молюсь, штобы мне умереть на этом месте и больше никогда ничего не говорить.

Ладно, говорит Шик, это началось, когда ты в свой дом уехала. Я скучала по тебе, Сили. Ты же знаешь, я женщина горячая.

Я пашла, взяла кусок бумаги, от выкроек остаток, и написала ей записку. В записке говорилось, Заткнись.

Послушай, Сили, говорит она, Я хочу, штоб ты поняла. Погляди на меня. Я же уже немолодая. И толстая. Кроме тебя, никто меня красивой не считает. Так мне казалось. Подумай сама. Ему девятнадцать. Ну сколько это может продолжаться?

Все равно, он мущина, написала я на листке.

Да, говорит она, я знаю, как ты к ним относишся. Но я-то не так. Я не настолько глупа, штобы принимать их серьезно, но некоторые из них очень даже забавные.

Помилосердствуй, пишу я ей.

Слушай, Сили, говорит она, дай мне шесть месяцев. Шесть месяцев на последний взбрык. Мне это необходимо, Сили. Я слишком слабая, мне не устоять. Просто отпусти меня на шесть месяцев, и потом мы будем вместе, как раньше.

Как раньше это вряд ли, написала я.

Сили, говорит она, скажи мне, ты любишь меня? На коленки встала и слезами заливается. А мне так больно, невозможно передать как. Почему сердце не останавливается, раз так больно? Што ж поделать, женщина же я все-таки. Я люблю тебя, говорю ей, что бы ни случилось, и что бы ты ни сделала, я люблю тебя.

Она еще немного похныкала, головой к моему стулу прислонившись. Спасибо, говарит.

Я не могу больше в твоем доме оставаться, говарю я ей.

Но, Сили, говорит она, как ты можешь меня бросить. Ты же мне друг. Я люблю этого мальчика, и мне ужас как страшно. Он треть меня по возрасту, столько же по толщине. И даже по цвету. Она попробовала засмеяться. Знаешь, придет время, он мне сделает больнее, чем я тебе сейчас. Не уезжай, пожалуйста.

Тут в дверь позвонили. Шик вытерла слезы и пошла открывать. Открыла, увидела, кто там, и сразу вышла. Слышу, машина от дома отъехала. Я пошла спать, но и сон не наведался ко мне в эту ночь.

Молись за меня,

Твоя сестра Сили.

Если я еще жива, так это потому што смотрю, как Генриетка цепляется за свою жизнь. Ох, как она воюет. Когда у ей приступ, она так вопит, мертвых подымет. Мы ее лечим, как ты мне писала африканские своих лечат. Кормим ее ямсом каженный день. Нам, конешно, как всегда везет, она терпеть не может ямс. Отбивается от ево как может. Народ по всей округе придумывает всякие кушанья, только лишь бы на вкус были не как ямс. Притаскивают тарелки козлятины с ямсом, яиц с ямсом, требухи с ямсом. А суп? Мой Бог, разве што из ботинок суп не варят. Генриетка заявляет, будто все равно чует ямс, и запросто может тарелку из окна выкинуть, ежели заподозрит неладное. Мы ей говорим, потерпи, настанет день и не будешь есть ямса, а она говорит, чтой-то не шибко торопится ентот ваш день. А пока суставы у ей распухли, она вся горит, и жалуется, будто в голове у ей белые человечки молоточками стучат.