Марджори - Герман Воук

Она думала, что, наверно, ни разу в жизни ей еще не было так хорошо, — в этот момент Эрман пел и играл свою самую известную песню «Поцелуи дождя», — когда Маша похлопала ее по руке и показала на окно.

— Смываемся.

Невысокий человек в белых бриджах вперевалку шел по лужайке в направлении бара, вертя фонариком.

— Господи, — сказала Марджори.

— Пойдем со мной. — Маша вывела ее через общий зал, который заполнили танцующие пары, на темную веранду, выходящую на озеро.

— Нам нужно только переждать здесь несколько минут. Он никогда не остается в баре надолго, у него язва.

Марджори с удивлением увидела, как озерную гладь волнует резкий ветер, а луну закрывают черные облака. Она глянула на часы, было десять минут первого.

— Может, нам лучше вернуться назад — посмотри на небо…

— Ты что, рехнулась?

— Поздно…

— Полночь, котеночек. Мы здесь, чтобы повеселиться.

— Я уже повеселилась достаточно для одного вечера. Все было чудесно. Пойдем, пока на озере еще спокойно.

— Нет! — Маша приподняла губу, и вдруг девушка показалась Мардж очень неприятной.

В приступе одиночества Марджори сказала:

— Ладно, так когда мы вернемся?

— О, позже! — Маша бросила взгляд в сторону бара. — Ладно, я думаю, опасность прошла.

— Но если Грич…

— Ей-богу, тебе что, четырнадцать лет? Я, знаешь ли, не собираюсь прятаться по углам всю ночь. Что ты занимаешься ерундой? Скажи ему, что он хорошо танцует или у него славный загар, он и растает от удовольствия. А если не хочешь, так черт с тобой, поступай, как тебе угодно. Я возвращаюсь в бар.

Марджори, разумеется, пошла за ней. Она была полностью в руках Маши.

Теперь на пианино играл Уолли, его губы были поджаты, лоб сосредоточенно наморщен, изо рта торчала сигарета. Звуки, которые он извлекал, были неуверенными, тяжелыми и никуда не годились после умелого исполнения Эрмана. Никто не обращал на него внимания. Грича не было видно. Рингель тут же отодвинул для девушек два стула.

Ноэль Эрман во главе стола потягивал виски со льдом и спорил с добродушной аудиторией, выступая против каждого, о том, что Кол Портер — самый лучший из живых авторов песен. Девушка, которая исполняла танец в джунглях, возразила ему, что Портер манерно изыскан.

— Манерно изыскан! — повторил Эрман. — Разумеется. Кто был более изыскан, чем Гилберт — лучший из лучших на все времена? Моя дорогая девочка, популярные песни — это легкие стихи. Легкие стихи — это утонченная форма. Прежде чем они расцветут, необходимо, чтобы их поддержал неработающий класс, рафинированный, легко поддающийся скуке, со склонностью к нюансам, и…

— Черт возьми, Ноэль, неработающий класс в этой стране не поддерживает популярных песен, — сказал Рингель. — Какое капиталистам дело до джаза?

— Капиталистам! Карлос, ты помешался на Марксе. У капиталистов нет времени, чтобы бездельничать. Они все из кожи вон лезут, чтобы заработать побольше денег. Нет, неработающий класс, который поддерживает популярные песни, — это школьники и студенты. Это скоротечный класс, но надежный, силой в несколько миллионов. Он живет за счет труда родителей так же бессердечно, как французская аристократия жила за счет труда крестьян. В конце концов они женятся и выходят замуж, но подрастает новая поросль на смену им. И поэтому…

— Утонченный и популярный — эти слова противоречат друг другу, — сказала танцовщица. У нее было бледное лицо и черная челка. — Мы говорим о популярных песнях.

— Верно, — согласился Эрман со своей странно милостивой и обаятельной улыбкой, — но мы еще говорим и о высоком качестве. Самое популярное стихотворение в Англии, насколько я знаю, это:

«Не нужно много честолюбия,

Чтобы написать свое имя на стене уборной».

Оно гораздо популярнее, чем:

«Что есть любовь? Она не в грядущем,

Сегодняшнему веселью сопутствует сегодняшний смех».

Тем не менее и оно не так хорошо. Это скверные вирши, милая, а не легкие стихи, понимаешь? Большинство популярных песен написаны в стишках — вульгарных или глупых, или приятных, или бесхитростных, бывает по-разному. Портер пишет легкие стихи.

— А как бы ты назвал «Лунное безумие»? — спросила танцовщица.

— Конечно, стишками самого низкого пошиба. Но помни, пожалуйста, что я написал ее за три минуты, пока вы с Бертом отплясывали ваш дикарский танец. Я могу сделать и кое-что получше.

Он очень низко ссутулился, сидя на стуле, одну руку перевесил через спинку и говорил с краткими грациозными жестами тонкой руки. Он говорил убежденно и все же с вежливой легкостью, почти небрежно, как будто стараясь не допускать ни единой ноты догматизма или намеренного остроумия в своих словах. Его произношение было свободно от нью-йоркских интонаций. В нем даже было некоторое понижение тона и невыразительность «р», как у британца, но это выглядело абсолютно непритворно.

— Какая же разница между легкими стихами и стишками? — опять спросила танцовщица.

— Та же разница, что между настоящим яблоком и восковой подделкой, — сказал Эрман. — Или разница между искусством и ремеслом, если тебе угодно, или разница между тем, когда актриса на сцене играет Джульетту, и тем, как она переодевается в своей гримерной. Я понимаю, что говорю запутанно. Когда человек переходит на метафоры, это обычно бывает оттого, что у него трудности с нормальным английским языком. Послушайте. — Он направился к пианино. — Уолли, прекрати издеваться над инструментом и пусти меня за него.

Уолли без слов соскользнул с табуретки и потащился к столу, засунув руки в карманы. Эрман заиграл «Любовь на продажу». Он выговаривал строчку за строчкой, показывая достоинства гласных и согласных при каждом повороте мелодии, структуру образов, подчеркивая скрытую иронию фраз. После этого он принялся за самую популярную песенку в то время, балладу о несчастном влюбленном. Казалось, он воспроизводил ее со всей серьезностью, и все-таки вскоре за столом не осталось ни одного человека, который бы не смеялся. Он делал ударение на гласных, стоявших не на своем месте, на дешевых словах, грамматических ошибках с некоторым изяществом, и контраст оказался потрясающе смешным.

Марджори хохотала громче всех. Ей доставляло огромное удовольствие сознание собственной проницательности в понимании Эрмана. Она чувствовала, что попала в круг остроумия и обаяния в том мире, о котором всегда мечтала. Эрман в ее глазах был фантастическим существом. Ей было трудно поверить, что она сидит в одной комнате с этим человеком, дышит с ним тем же воздухом. Она прекрасно понимала, почему женщины так теряют от него голову, как сказала Маша. У нее не было и мысли о том, чтобы флиртовать с ним или даже быть для него чем-то большим, чем простая девчонка, случайная знакомая, которую он тут же забудет. Она бы скорее стала заигрывать с кардиналом.

Уолли поднялся со стула и пересел ближе к Марджори.

— Не хотите потанцевать, мисс Моргенштерн?

— Ну… немного позже, вы не возражаете? Мне нравится, как он играет.

— Конечно, — сказал парень в глубоком унынии. — Играет, как черт, правда? Я беру уроки.

— Я уверена, вы научитесь. Скажите, вы не видели Машу и Карлоса Рингеля? Вы не знаете, где они?

— Нет. — Уолли потер локоть, неосознанно копируя жест Эрмана.

Он и голову держал немного набок, как Эрман, но совершенно по-другому, потому что голова у него была большая, а плечи узкие.

— Может, они танцуют? Если пойдем на танцевальную площадку, то посмотрим…

— Ладно, — согласилась Марджори с усталым вздохом. — Вы учитесь в Колумбийском? — спросила она, когда они оказались среди загорелых пар в яркой одежде.

Машу не было видно.

— Да, — сказал он, удивленный. — Откуда…

— Вы так танцуете.

Она не прибавила, что его движения были пародией на стиль Сэнди Голдстоуна.

Эрмана уже не было за пианино, когда они вернулись в бар. Двое гостей, мужчина и женщина, сидели за клавишами и в четыре руки играли «Китайские палочки».

— Похоже, все ушли, — сказал Уолли. — Не хотите ли выпить?

Часы Марджори показывали половину второго.

— Ну, пожалуй, да, пока не покажется Маша. Спасибо.

Они сели за столик у окна. Прожектора погасли, ночь казалась очень черной; луна зашла. Марджори заметила, что трава блестит.

— Боже, неужели дождь?

— Точно.

В три четверти второго она была сонной, злой и полной отвратительных подозрений насчет Маши. Ответы Уолли на ее вопросы становились все слабее.

— Еще пива? — предложил он, когда в их разговоре о бродвейских шоу наступила пауза.

— Нет, нет, спасибо. Послушайте, вы не могли бы показать мне дорогу к коттеджу Карен Блер?

— Конечно.

— Давайте пойдем.