Зато мы делали ракеты. Воспоминания и размышления космонавта-исследователя - Константин Феоктистов

Земля в иллюминаторе

В КБ эту идею предложил Королев. Однажды в разговоре он спросил: «Нельзя ли в спускаемый аппарат «Востока» поместить двух или даже трех космонавтов?» Я ответил, что невозможно. Прежде всего потому, что схему посадки с катапультированием космонавтов и приземлением экипажа на своих парашютах применить было нельзя — габариты не позволяли поместить в спускаемый аппарат более одного катапультируемого кресла.

Но посадка — не главная проблема. В то время группа авиационных инженеров во главе с Севериным и Ткачевым вела отработку схемы мягкой посадки корабля. Мягкой — за счет использования тормозного порохового двигателя, укрепленного на стренгах посадочного парашюта, включаемого перед касанием аппарата поверхности Земли. Так что появлялась возможность разместить в спускаемом аппарате до трех человек и осуществлять их приземление внутри спускаемого аппарата. Но как решить проблему аварийного спасения космонавтов на старте и хотя бы в начальной фазе полета носителя? Даже если бы удалось разместить в спускаемом аппарате двух или трех человек в катапультных креслах, то врезать в оболочку шара ни два, ни даже один дополнительный люк для катапультирования невозможно. А следовательно, невозможно обеспечить спасение экипажа в случае аварии ракеты на старте или в начальной фазе полета. Ведь нужны еще два отстреливаемых люка для основной и запасной парашютных систем.

Тогда Королев отступился. Потом он еще два-три раза возвращался к этому вопросу, и снова приходилось его убеждать, что ничего хорошего из этого не получится. Да и зачем? Мы уже вели разработку нового корабля «Союз», который мог обеспечить полет на орбиту экипажа до трех человек и при этом должен был обладать вполне приличной системой спасения экипажа в случае аварии ракеты на любом участке полета. Что ему не давало покоя? Может быть, то, что американцы в это время работали над двухместным «Джемини»? А может быть, он не верил, что мы сможем сделать корабль «Союз»? Или к нему сверху (Хрущев?) приставали? Ходили такие разговоры. Или ему хотелось внести собственный вклад? Но Королев не был бы самим собою, если бы отступился от идеи.

В феврале 1964 года он опять задал тот же вопрос. Однако теперь на крючок насадил жирного червяка. Как бы между прочим сказал, что если найдем способ посадить в востокоподобный корабль двух-трех человек, то одним из них может быть инженер. Я воспринял это как предложение о джентльменском соглашении. Вернувшись в отдел, заново перебрал возможные варианты. Вроде бы, если пойти на увеличение риска на старте, можно осуществить мягкую посадку корабля с тремя космонавтами, используя различные схемы аварийного спасения на разных участках полета, кроме, разумеется, начального.

Появилась какая-то надежда на осуществление моей детской мечты самому отправиться в заманчивое и необыкновенное космическое путешествие. Воспоминание о детских размышлениях к тому времени, а вернее, сразу же, как только мы приступили к проектированию «Востока», оформилось во вполне конкретное стремление. Можно даже сказать, что это стремление явилось одним из важнейших стимулов в работе.

Но когда еще в начале работ над «Востоком» узнал от Королева об уже принятом решении поручить ВВС отбор и подготовку космонавтов (он сообщил об этом задним числом) и переубедить его не удалось, меня охватила досада и отчаяние. Если бы мы сами стали готовить космонавтов, я бы к полету пробился. Но поскольку в качестве кандидатов рассматриваются только летчики, значит, для меня это гиблое дело. Конечно, я мог бы научиться управлять самолетом, но пока буду учиться — кто будет работать? Но и сдаваться нельзя. Стал искать предлог, чтобы еще раз и более обоснованно поднять вопрос о полете инженера.

Раньше уже рассказывал, как сразу же после полета Белки и Стрелки в августе 1960 года на беспилотном корабле, поздним вечером я излагал Королеву наши предложения по доработке проекта пилотируемого корабля и по упрощению схем аварийного спасения космонавта на «Востоке» в различных фазах полета. Схема получалась довольно рискованной. Королев слушал молча, спокойно кивая головой в знак согласия. Я закончил свои предложения словами: «Риск тут все-таки немалый, подвергать опасности ни в чем не повинного молодого летчика, не имеющего отношения к предлагаемой схеме полета, не хотелось бы. Испытывать корабль должен автор рискованной схемы, то есть я сам». На благоприятную реакцию я не рассчитывал. Напоминать о своем авторстве Королеву — это все равно, что махать красной тряпкой перед мордой быка. С.П. регулярно демонстрировал свою позицию на этот счет: «Здесь я хозяин. Все, что здесь делается, все, что здесь придумывается и изобретается, принадлежит мне». Но такой бурной реакции я все-таки не ожидал. Что тут началось! Он буквально взорвался, начал орать. Хотя до этого момента на меня никогда голоса не повышал. Я тоже завелся. В словах его не было упоминания об авторстве. Он был достаточно осторожен, даже в случаях, когда выходил из себя. Слова произносились другие: «ерунда», «дилетантство». Уехал я от него расстроенный.

Потом, дома, размышляя о причинах столь бурной отрицательной реакции, пришел к выводу, что он увидел-таки логику в моих предложениях, и сам наверняка стоял перед выбором: кого и как отбирать для подготовки к полетам. Его старые знакомые — врачи из ВВС, наверное, агитировали его за летчиков. Решение было принято, скорее всего, по его же предложению. Но можно было предположить, что у Королева была еще одна причина для столь резкой реакции. Ведь он сам не мог не мечтать о полетах на корабле. Ведь летал же в молодости на планерах и самолетах! Но для него, толстого, пятидесятипятилетнего, не очень здорового человека, время прошло. Да и не пустили бы его, конечно. А тут этот наглый мальчишка разбередил рану. Но тогда и я был огорчен не меньше. Тем более что через несколько дней он провел совещание, на котором все мои предложения по технической стороне дела были приняты, но об участии в полете разработчиков ни им, ни мною не было произнесено ни слова.

Через некоторое время неприятный осадок от столкновения прошел, наши отношения выровнялись, и я снова начал заговаривать об участии наших инженеров в полетах. Теперь его реакция стала несколько иной, что-то вроде: «Ладно, не сейчас, успеется». Главное, воспринимал, начинал привыкать.

Прошел, однако, чуть ли не год, и на следующее лето, уже после полета Германа Титова, С.П. согласился: «Хорошо, давайте у себя организуем отбор». Что тут началось! Стали списки составлять. Набралось несколько десятков охотников. Хотя большинство абсолютно не верило в реальность этого дела. Время шло, но на медкомиссию нас не приглашали. Скептики торжествовали. Хотя, как я убедился, Королев об этом не забывал. Как-то летом он предложил съездить с ним вместе в Сокольники, в госпиталь ВВС, где тогда будущие космонавты проходили отборочную медицинскую комиссию. Говорили мы с врачами о возможности привлечения к полетам инженеров: мол, так ли уж нужны такие высокие требования, по которым сейчас летчиков проверяют. Надо сказать, что авторитет среди медиков (как, впрочем, и повсюду) был у С.П. тогда большой, поэтому такая постановка вопроса с его стороны произвела на медиков впечатление. Тут же они выразили готовность подумать о специальных требованиях к бортинженерам. Особенно благоприятную позицию занял врач Евгений Федоров, один из ведущих участников отбора и медицинской подготовки космонавтов.