Воланд и Маргарита - Татьяна Поздняева

В оценке Воланда неудача, возможно, в том, что «шутка» не самостоятельна, но противопоставлена прологу св. Иоанна. Хитрый Воланд вовсе не утверждает, что именно он заставил Коровьева «прошутить», т. е. пробыть шутом дольше, чем этот остряк полагал. Возможно, некто иной «понизил» темно-фиолетового рыцаря в звании за то, что тот вторгся в запретные для обсуждения с людьми сферы, но кто именно – остается неизвестным.

Шутовской природе Мефистофеля Гёте уделяет много внимания. Остроты Мефистофеля иногда злы, иногда площадно-грубы, иногда утонченно-язвительны, но шутит он постоянно. Шутит, на свой манер, и черт у Достоевского. Образуется цепочка литературных шутов-чертей, начиная с «неудачной шутки» Мефистофеля: Мефистофель – черт Ивана Карамазова – Коровьев. Все они – персонажи одного «потустороннего» плана, все существуют благодаря художественной литературе и обладают общей чертой – склонностью «пошутить». Шут всепроникающ.

Но почему именно Коровьев, замыкающий цепь классических «чертей», отпущен на свободу? Вероятно, потому, что ни Фауст, ни Иван Карамазов не стали добычей нечистой силы: Фауст искупил свой грех, и ангелы спасли его душу; доведенный до безумия Иван Карамазов все же не продал душу дьяволу и сопротивлялся ему из последних сил. Зато мастер и Маргарита всецело принадлежат Воланду, и в этом немалая заслуга Коровьева, поскольку ему было поручено уговорить Маргариту принять королевский венец на балу у сатаны и он с легкостью этого добился. «Рыцарь свой счет оплатил и закрыл!» (с. 795).

Следует обратить внимание на то, что присвоенное Мефистофелем «дворянство» сохраняется и за чертом Ивана Карамазова. «Похоже было на то, что джентльмен принадлежит к разряду бывших белоручек-помещиков, процветавших еще при крепостном праве; очевидно видавший свет и порядочное общество, имевший когда-то связи и сохранивший их…»[90]

Коровьев – тоже из «бывших», хотя природа «приживальщика» в нем выявлена куда сильнее, чем у черта Ивана Карамазова: «шутовские» качества Мефистофеля в литературном времени становятся преобладающими; от «дворянина» и «рыцаря свободного» он опускается до уровня «приживальщика», а в булгаковском романе – до «отставного регента». И только в финале они совершенно исчезают.

Но ни мрачность, ни фиолетовая одежда одной лишь «литературной» биографией Коровьева не объясняются. Правда, нетрудно сделать вывод, что «мрачнейшее, никогда не улыбающееся лицо» Коровьева в эпилоге – антипод его ухмылке и кривлянию. Рыцарь устал смеяться. Но все же нечто должно стоять за этой мрачностью, которую Булгаков преподносит как тайную сущность «темно-фиолетового рыцаря».

Функции Коровьева на страницах романа не ограничиваются ролью шута и соблазнителя. Он выступает и в качестве предвестника смерти: легко производимое от «пожирания» (fagoj), одно из имен Коровьева впрямую связано со смертью и с уничтожением.

В Москве первым из демонов «приветствовал» Берлиоза Коровьев, появившийся перед редактором страшным и неожиданным призраком. Буфетчику Сокову Коровьев предсказывает смерть. Ни Бегемот, ни Азазелло в этом пророчестве участия не принимают.

Роль Коровьева в Варьете и на балу непосредственно связана со смертью. После того, как кот открутил голову Жоржу Бенгальскому и передал ее Коровьеву, последний продемонстрировал ее публике. И хотя для зрителей смерть конферансье оказалась мнимой, но ведь в тот момент Бенгальский и впрямь умер: Коровьев констатирует действительную смерть. (Сходным образом Афраний свидетельствует смерть Иешуа: «Остановившись у первого столба, человек в капюшоне внимательно оглядел окровавленного Иешуа, тронул белой рукой ступню и сказал спутникам: „Мертв“» (с. 598).)

Коровьев возвещает приход на бал барона Майгеля. Его слова звучат как зловещая формула предсказания смерти. «Сию секунду, мессир, – сказал Коровьев, заметив вопросительный взгляд Воланда, – он предстанет перед вами. Я слышу в этой гробовой тишине, как скрипят его лакированные туфли и как звенит бокал, который он поставил на стол, последний раз в этой жизни выпив шампанское» (с. 689). Коровьев же подставляет чашу под струю крови убитого барона.

Сам он физически никого не убивает, но его присутствие так или иначе связано с гибелью. Надо сказать, что и роль «переводчика» можно понимать своеобразно: Коровьев переводит замыслы Воланда в действие, дает им словесную расшифровку. (Так и Афраний разрабатывает операцию убийства Иуды, переводя планы Понтия Пилата в действие. Сам он появляется только в момент убийства, чтобы удостовериться в смерти Иуды: «присел на корточки возле убитого и заглянул ему в лицо» (с. 733).)

Коровьев несет с собою и страх смерти, который «тупой иглой» застревает в сердце Берлиоза; его голос «леденит сердце буфетчика» (с. 625). У Маргариты тоже становится «холодно под сердцем» после объяснения Коровьева, какую роль ей суждено сыграть на балу. Маргарита шаг за шагом идет к своей смерти. Если Азазелло уговаривает ее встретиться с Воландом, а затем приобщает на кладбище к миру мертвецов, то встреча с Коровьевым на площадке квартиры № 50 знаменует новый этап. Тьма, окружающая «регента», лампадка в его руках, строгий черный костюм ассоциируются с похоронами. Сам Коровьев, встретивший Маргариту на границе двух миров, становится, как и в случае с Берлиозом, вестником приближающейся смерти. Однако в качестве «ангела смерти» он может не только пугать, но и успокаивать: на Маргариту «трескучая его болтовня подействовала… успокоительно» (с. 666). Мастера Коровьев тоже успокаивает: он трижды поит его каким-то лекарством, после чего лицо больного «приняло спокойное выражение» (с. 703).

Фиолетовый цвет одежды, в которой «переводчик» появляется на последних страницах романа, тоже связан со смертью.[91] В западном христианстве фиолетовые оттенки сутан священнослужителей знаменовали цвета смерти, средневековые траурные одежды французского короля – лиловые и т. д. Европейская астрологическая традиция связывает темно-фиолетовый цвет с созвездием Козерога и планетой Сатурн, которая считается холодной и мертвой. Этот цвет в различных оттенках вкраплен в живописную ткань «московской части» романа. Так, в Грибоедове потолки расписаны «лиловыми лошадьми с ассирийскими гривами» (с. 472). Даму «в одной сорочке и панталонах фиолетового цвета»[92] (с. 568) после сеанса в Варьете видит из окна финдиректор Римский. «Сиреневый» клиент, выдающий себя за иностранца, появляется в чудесном торгсине. Во всех трех случаях цвета опосредованно связаны с Коровьевым: торгсин и Грибоедов погибли при его участии; дама в фиолетовом белье – жертва коровьевского выступления в Варьете. Особое значение приобретает облако, накрывшее Ершалаим и сопровождающее смерть Иешуа: «Над Ершалаимом плыло уже не фиолетовое с белой опушкой покрывало, а обыкновенная серая арьергардная туча» (с. 716).

В общем, рыцарь Коровьев в романе Булгакова – это ангел смерти. Смерть – постоянный спутник сатаны, всегда идущий рядом с ним. Потому-то и не улыбается «самозваный переводчик», летящий в финале рядом с сатаной.

Персонифицированный образ смерти в виде скелета или рыцаря-мертвеца характерен для немецких баллад. (См. балладу Г.-А. Бюргера «Ленора».) Вероятно, в связи с тем, что немецкое Tod, «смерть» – мужского рода, в Германии карнавальное обрядовое чучело смерти изображало мужчину, а сжигали его молодые парни. В отечественной литературе рыцарь-смерть встречается у Н. Гоголя в «Страшной мести». Ужасный всадник настигает колдуна, который «силится остановиться; крепко натягивает удила; дико ржал конь, подымая гриву, и мчался к рыцарю».[93] Смех рыцаря в «Страшной мести» похож на смех Воланда: «Как гром, рассыпался дикий смех по горам…».[94] Вполне вероятно, что Булгаков заимствовал у Гоголя этот образ, поделив его черты между Коровьевым и Воландом: гоголевский рыцарь дико хохочет, кидая свою добычу в пропасть.

Но Коровьев вовсе не кажется страшным. Даже самым трагическим событиям он придает оттенок фарса, что с точки зрения средневековых представлений о смерти вполне объяснимо: она неизменно связывалась с грубым разгулом и разудалым весельем, граничащим с отчаянием (ср. «Пир во время чумы» А. С. Пушкина). В романе Булгакова трагизм смягчается благодаря Коровьеву и его неизменному партнеру по проказам Бегемоту. Обаяние – необходимое качество для соблазнителя. Булгаков вовсе не намеревался изображать зло отталкивающе безобразным. Его демоны тем и сильны, что умеют казаться безобидными шутниками и помощниками человека. Они могут возбудить в гражданах справедливое негодование (случай в торгсине с «тихим человеком») и вызвать озорной скандал. Фактически их смех – насмешка над посредственностью и мелкими тайными страстями. Серьезны они только с теми, кто достоин их пристального внимания.