Драконья погибель - Барбара Хэмбли

Держа его ледяные руки в своих, она соскользнула на минуту в исцеляющий транс, нашептывая Джону его настоящее имя. Но отзыва так и не прозвучало – душа Джона была уже очень далеко.

Зато прозвучало иное, от чего сердце Дженни сжалось: металлический скрежет чешуи по камню и дрожь напоенного музыкой воздуха.

Дракон был жив.

– Дженни!– Гарет возник снова с беспорядочной охапкой грязной бумаги.– Я нашел их, но… Пещер Целителей там не обозначено.– Глаза его за расколотыми дурацкими очками были полны тревоги.– Я бы увидел…

Трясущимися руками Дженни взяла у него карты. При свете костра она разбирала названия туннелей, пещер, подземных рек – все четкими руническими буквами, начертанными твердой рукой Дромара. И – россыпь белых пятен, непомеченных и неназванных. Дела гномов…

Вне себя Дженни отшвырнула бумагу.

– Будь он проклят с его секретами!– злобно прошептала она.– Конечно, Пещеры Целителей это и есть Сердце Бездны, которым они все клянутся!

– Но…– Гарет запнулся на миг.– Разве ты не можешь… найти ее как-нибудь?

Ярость утраченной надежды, страх и ненависть к упрямству гномов захлестнули на минуту Дженни.

– В этом муравейнике?– крикнула она.

Потом вспомнила о драконе, залегшем в Бездне, и чуть не застонала. Еще секунда – и она бы вызвала молнию – выжечь весь этот мир дотла.

Молнию… Чтобы вызвать молнию, надо быть Зиерн. Дженни взяла один кулак в другой и прижала к губам, ожидая, когда уйдут страх и ярость. И они ушли, оставив ей пустоту и беспомощность. Как будто оборвался вопль – и оглушила страшная тишина склепа.

Глаза Гарета все еще выпрашивали ответа. Дженни сказала тихо:

– Я попробую. Мэб кое-что рассказала мне…

Мэб рассказала лишь то, что человека, сделавшего неверный шаг, ждут внизу безумие и голодная смерть.

Услышь это Джон, что бы он сказал ей? «Божья Праматерь, Джен, да ты и проголодаться не успеешь, как дракон тебя слопает!»

Ах, Джон… И всегда-то он заставлял ее смеяться в самый неподходящий момент…

Дженни встала; холод пронизал до костей. Медленно, как столетняя старуха, она снова двинулась к груде вещей. Гарет шел по пятам, кутаясь в свой алый плащ и не переставая возбужденно говорить о чем-то. Она его не слышала.

И лишь когда Дженни повесила на плечо большую лекарскую сумку и взяла алебарду, юноша наконец-то ощутил всю тяжесть ее молчания.

– Дженни,– внезапно встревожась, сказал он и ухватил ее за край пледа.– Дженни… Но ведь дракон – мертв? Я имею в виду: яд подействовал, так ведь? Он должен был подействовать! Ты же вынесла оттуда Джона, значит…

– Нет,– тихо сказала Дженни и удивилась своему злобному равнодушию к самой себе. Даже при встрече с шептунами в лесах Вира она боялась больше, нежели теперь. Шагнула было вниз, к утопленным во тьме руинам городка, но Гарет забежал спереди, схватил за руку.

– Но… Дракон ведь отравлен… Он, наверное, скоро…

Она покачала головой.

– Нет. Не скоро.– Дженни отвела его руку. Она уже на все решилась, хотя и знала, что на успех рассчитывать нечего.

Гарет сглотнул с трудом, его худое лицо исказилось в тусклом багровом отсвете костра.

– Давай я пойду,– вызвался он.– Ты расскажешь мне, что искать, и я…

Несмотря на всю свою угрюмую решимость, она рассмеялась – нет, не над ним, а над бледной галантностью, подвигнувшей его на такую нелепость. Конечно, законы баллад требовали, чтобы в подземелья пошел сам Гарет. Но он бы, наверное, и не понял даже, какую нежность почувствовала к нему Дженни именно за абсурдность этого предложения. Такую нежность, что не засмейся она сейчас – она бы заплакала.

Дженни приподнялась на цыпочки и, притянув Гарета за плечи, поцеловала его в худую щеку.

– Спасибо, Гарет,– пробормотала она.– Но ты не умеешь видеть в темноте и не разбираешься в зельях…

– Нет, серьезно…– настаивал он, явно не зная, то ли ему облегченно вздохнуть, услышав отказ, то ли прийти в отчаяние, то ли успокоить себя мыслью, что Дженни и впрямь лучше подходит для этого дела, чем он сам, несмотря на все его рыцарство.

– Нет,– сказала она ласково.– Смотри только, чтобы Джон не мерз. Если я не вернусь…– Дженни запнулась, вспомнив о том, что ее ждет впереди: либо дракон, либо голодная смерть в лабиринте. Сделав над собой усилие, она договорила: – Тогда делай то, что сочтешь нужным. Только постарайся не шевелить его хоть некоторое время.

Замечание было бесполезным, и Дженни это знала. Она пыталась вспомнить, что ей говорила Мэб о темном царстве Бездны, но в памяти вставали лишь алмазно мерцающие глаза дракона. Просто нужно было хоть чем-то ободрить Гарета. И удостовериться самой, что, пока Джон жив, Гарет лагеря не покинет.

Дженни сжала на прощанье руку юноши и двинулась в путь. Кутаясь в плед, она шла туда, где над смутными руинами громоздился Злой Хребет, еле вырисовываясь на фоне тусклого смоляного неба. Оглянувшись в последний раз, она увидела, как слабый отсвет умирающего костра очертил на мгновение профиль Джона.

Пение зазвучало задолго до того, как Дженни достигла Внешних Врат Бездны. Оскальзываясь на покрытых инеем и омытых луной камнях, она уже чувствовала всю его печаль и ужасающую красоту, лежащую за пределами ее понимания. Пение вторгалось в старательно припоминаемые ею обрывки рассказов Мэб о Пещерах Целителей и даже в мысли о Джоне. Казалось, оно плывет в воздухе, хотя Дженни сознавала, что это вселяющее дрожь и заставляющее резонировать каждую косточку пение на самом деле звучит лишь в ее мозгу. Когда она остановилась в проеме Врат, глядя на свою смутную тень в потоке лунного света, врывающегося в черноту Рыночного Зала, пение усилилось, ошеломило.

Беззвучное, оно уже пульсировало в ее крови. Образы настолько сложные, что она не могла ни полностью осмыслить их, ни даже почувствовать, переплетались в ее сознании – обрывки воспоминаний о звездной бездне, куда не проникает солнечный свет, об усталости от любви, способ и мотивы которой были ей странны; что-то из математики, устанавливающей причудливые связи между не известными ей вещами. Пение потрясало мощью, совсем не похожее на то, что когда-то звучало над оврагом, где был убит Золотой Дракон Вира. Огромная власть и мудрость, накопленные за бесчисленное количество лет, пели в непроглядной тьме Рыночного Зала.

Дженни еще не видела самого дракона, но по скрипу чешуи догадывалась, что он должен лежать где-то на пороге Большого Туннеля, ведущего в Бездну. Затем во мраке мягко вспыхнули отраженным лунным светом его глаза – две серебряные лампы; пение в мозгу поплыло, сверкающие узоры сплелись, скрутились в смерч с сияющей сердцевиной. И в сердцевине этой складывались слова:

«Ищешь лекарств, колдунья? Или надеешься этим оружием, что несешь с собой, достичь того, чего не достигла с помощью яда?»

Музыка была зримой. Казалось, понятия рождаются прямо в мозгу Дженни. «Проникни они чуть глубже,– испуганно подумала она,– и станет больно».

– Я иду за лекарствами,– сказала Дженни, и голос ее отозвался, раздробившись эхом, в источенных водой каменных клыках.– Власть Пещер Целителей известна повсюду.

«Да, я знаю. Место, куда приносили раненых. Там пряталась горстка гномов. Дверь была низкая, но я проломился внутрь, как волк, когда он проламывается в кроличью нору. Я питался ими долго, пока они все не кончились. Они тоже хотели отравить меня. Думали, я не замечу, что трупы начинены ядом. Это, должно быть, то место, которое ты ищешь».

Зримая музыка драконьей речи сплелась в подробный образ долгого пути в темноте, похожий на обрывок ускользающего сна, и Дженни, на миг обретя надежду, попыталась запомнить эту стремительную череду картин.

Колдовским своим зрением она различала его, распростертого в темноте на самом пороге Туннеля. Он уже вырвал гарпуны из горла и брюха, и теперь, почерневшие от ядовитой крови, они валялись в отвратительном месиве слизи и золы на каменном полу. Лезвия чешуи на спине и боках дракона поникли, их бритвенные края лунно мерцали во тьме, но шипы, защищающие позвоночник и суставы, еще топорщились грозно, а огромные крылья были изящно сложены и прижаты к телу. Голова его, больше всего чарующая Дженни, длинная и узкая, слегка напоминающая птичью, была заключена в броню из костяных пластин. Из этих-то пластин и росла густая грива тонких роговых лент, путаясь с пучками длинных волос, как могли бы перепутаться папоротник и вереск. Длинные нежные усы, все в мерцающих гагатовых шишечках, бессильно опали на пол. Он лежал, как пес, уронив голову между передними лапами, и тлеющие глаза его были глазами мага и в то же время глазами зверя.

«Я заключу с тобой сделку, колдунья».

Похолодев, но нисколько не удивившись, Дженни поняла, о чем он собирается просить, и сердце ее забилось – не то от страха, не то от некой не ведомой ей надежды.

– Нет,– сказала она, но что-то в душе ее сжалось при мысли о том, что столь прекрасное и столь могущественное создание должно умереть. «Он – зло»,– говорила себе Дженни и сама в это верила. И все же было в этих певучих серебряных глазах что-то, не дающее ей уйти.