Погаснет жизнь, но я останусь: Собрание сочинений - Глеб Глинка

Характерно, что это явно реакционное отношение к социалистической революции со стороны искусства нашло себе оправдание в работах перевальских теоретиков. Воронский, который неотделим от «Перевала», его идейный руководитель не только в былое время, но и сейчас, сумел подвести под социальную устремленность перевальцев явно враждебные революции теоретические обоснования. Пытаясь быть «ортодоксальным» марксистом, Воронский недвусмысленно писал, что «настоящее революционное пролетарское искусство не в том, чтобы выкрикивать очередные злободневные лозунги, не в описании бравых комсомольцев, шагающих гордым шагом, не в фотографических карточках заседаний» на которых самоотверженные наркомы и заведующие «разрываются на части» и гибнут у письменного стола, и не в хитроумных обманах Главлита, редактора, – а в том, чтобы дать почувствовать читателю, что в основе произведения лежит действительно новая, действительно революционная (?) эмоциональная доминанта (?), новый материал, новое открытие».

Правда, тут еще нет ничего опасного, Воронений только ставит под сомнение правильное утверждение Плеханова, «что есть эпохи, когда не только критики, но и само художественное творчество бывает полно публицистического духа», и что оно всё же искусство и имеет право на существование. Здесь Воронский очень осторожно производит ревизию марксизма по «социальному заказу» своей армии, расположившейся на «Перевале». Армия ждет от полководца команды, ждет сигнала, когда выступать.

Как же выступает эта армия, как воплощаются в жизнь слова учителя о новом революционном искусстве, как преломляется на практике теория Воронского о «живом человеке», эмоциональном искусстве, искусстве, развивающем перед человеком «всю сложную гамму слитных и ясных чувств, настроений и мыслей»? Лучше всего об этом говорят антология «Перевальцы» и № 7 «Ровесники».

Художественная правда, исходящая из уст людей, организовавшихся под знаком «борьбы во имя освобождения всего человечества», — весьма горькая правда.

Напрасно читатель будет там искать людей нашего времени, тех людей, с которыми ему приходится сталкиваться в своей повседневной работе. Образы современности у перевальцев — это люди, далекие от нашей эпохи, «люди не от мира сего». Из семнадцати рассказов, помещенных в антологии, одиннадцать «жестоких рассказов», закованных в «железный круг», — о лосях, волках, бабе-яге и т.д. Леонид Завадовский на протяжении семнадцати страниц старательно показывает читателю жизнь самки-волчицы; с человеческой (опять в широком смысле этого слова, сиречь в перевальском) чуткостью подходит писатель к своей теме. С необыкновенный волнением старается проследить жизнь матери, вечно беспокоющейся о своих детях. Рассказ лирический: автор подолгу останавливается на природе, передавая с большим Мастерством тишину лесных опушек и шелест падающих сухих, обреченных на гибель листьев. «Наступил сентябрь. Листва на березах горела оранжевым тихим огнем. В теплых лучах грустного солнца боярышник и осина обрызгались кровью. Паутина садилась на травы и кусты, перевивая их блестящую талию. Стояла тишина: с шелестом падал сухой, умерший лист на потемневшую траву».

Чистым пейзажам отводят перевальцы и в стихах, и в прозе почетное место, не говоря уже о том, что десятки вещей — «сплошные пейзажи».

Сухие опавшие листьяПо склону оврага шуршат.Как шкура огромная лисья,Осеннего леса наряд.Поникшие гроздья рябиныИ ветра пронзительный свист,Качнется верхушка осины,Закружится сорванный лист…

Голые пейзажи, «мирная» тематика, эстетизация прошлого для «Перевала» вполне закономерны, потому что творчеством Глинки «Перевал» непосредственно смыкается с дворянской литературой, как творчеством Зарудина, Дружинина — с творчеством Есенина, Клычкова, Клюева — певцами кулацкой деревни; как творчеством Смирнова, Тарусского — с буржуазной литературой. Десятки стихов о бабушках, стужах, уездных вечерах, жизни поэта, поэмы о древности, в которой «образ птицы проходит… — пишет Лежнев — не просто как символ, но и как видение мира, древнего, лесного, первобытного мира», десятки рассказов о бабе-яге… и т. д.

О неистовый, необыкновенно проницательный и «ортодоксальный» теоретик тов. Воронский! Наконец вы имеете право самодовольно любоваться «революционным искусством», намечая пути развития которого, вы призывали художников «отгонять рассудок». «Отвлеченное — смерть для искусства, — писали вы. — Мир художника — мир телесный. Он – весь в запахах, в цветах, в красках, в осязаемом, в звуках. И чем больше удается художнику отдаться силе своих непосредственных восприятий, чем меньше он вносит поправок от общих, абстрактных, рассудочных категорий, тем конкретнее и самобытней он изображает этот мир» (Воронский, «Искусство видеть мир», стр. 95).

Как учит Воронский, боясь осмыслить жизнь, поэт Глинка создает образ художника-поэта, к эмоциям которого не «примешиваются деловые, практические соображения» и «расчетливость – худший враг чувства прекрасного».

ПОЭТ

Мечталось в детстве сладко, робкоПеро царапало листки,И в сердце – маленькой коробке –Стихов хранились лепестки.

А годы шли, и сердце сталоРасти всё больше, вскоре в немЛюбовью первой трепеталаТетрадь, разбухшая цветком.

Жилось легко, жилось беспечно,И новые пришли мечты,Копились в ящике сердечномСтихов бумажные цветы.

И незаметно как-то старостьВзглянула зеркалом. ПотомПришла осенняя усталость,Дрожали руки над листком.

И вот – с седыми волосамиЯ старый, сгорбленный чудак.А сердце — как большой, стихамиНабитый доверху чердак.

На что способен этот «лепестковый» перл, созданный по рецепту Воронского? Он способен только сказать сгорающим энтузиазмом миллионам строителей, ударными темпами строящим новые заводы, новую жизнь:

Уйдите прочь! Какое делоПоэту мирному до вас?

Образ поэта, нарисованный Глинкой, в общем не случаен для перевальцев и ничуть не противоречит теории искусства Воронского. Наоборот, для перевальцев он — органический образ, как органическим он является и для теории искусства Воронского, которая выражает взгляды антисоветской стихии на литературу. Не случайно Воронский утверждает, что «истинное искусство начинается там, где явления и люди живут своей, независимой от художника жизнью, являются прекрасными безотносительно к тому, как к ним он относится».

Для Воронского искусство — это стихия, регулировать которую бессмысленно, ибо это вредная работа. Художник — не рационалист, не практик: он — певец, поющий только тогда, когда на него нисходит «творческое осенение» (Воронский, «Искусство видеть мир», стр. 88).

Необходим крепкий большевистский удар по реакционнейшей литературной группировке, которая, несмотря ни на что, остается верной самой себе. «Мы не раскаиваемся в том, что мы делали, — пишет Лежнев, — и нам нечего брать назад».

Объединенные «одними целями, общей философией», они еще готовятся выступать против (как вы думаете, кого?) пролетарской диктатуры, против РАПП, который, по их словам, перехватывает их идеи: о живом человеке, об образах своего времени и т.д.

О чем всё это сигнализирует? О том, что перевальцы, несмотря на упорные требования социалистической революции от всех попутчиков пересмотра своего идеологического багажа, переоценки своих творческих позиций, — ничего не делают в этом направлении. Наоборот, в противовес всем литературным группировкам, признающим вредность своих позиций для реконструктивного периода социалистической революции (см. заявление конструктивистов на первой московской областной конференции АПП), перевальцы упорно отстаивают свои прежние творческие позиции, упорно наводняют книжный рынок аполитично-нейтральной, а на деле сугубо вредной продукцией.

Удар по «Перевалу» и перевальцам сейчас необходим. Необходим вдвойне, потому что перевальцы после продолжительного затишья вновь зашевелились. В основном — мертвецы для революции (правда, в «Перевале» есть груша писателей, которая только организационно связана с «Перевалом», например Малышкин, Иван Катаев и др.), перевальцы начинают развертывать свою работу. «"Перевал” организует в начале марта поездку ряда писателей, — пишет “Литературная Газета” (№ 9 от 9 марта 1930 г.), — в Брянск для проведения литературных вечеров, и даже в ближайшем будущем при клубе ФСП открывается литературная консультация «Перевала» для начинающих писателей».