Сад Эдема - Виталий Ларичев

Я, кажется, слишком увлекся теми особенностями, которые сближают «бэби» с человеком, и теперь опасаюсь, Бернард, как бы вы не подумали об открытии в Таунгсе человека, а не его предшественника. Это, конечно, не так. Найдено, бесспорно, антропоидное существо, но оно по многим признакам ближе человеку, чем шимпанзе и горилле, и в этом-то как раз и состоит величайшее значение находки де Брайана. Существа, подобные моему «бэби», отошли от антропоидов типа шимпанзе и гориллы и в эволюционной цепи заняли место, связывающее высших антропоидных обезьян и примитивного человека типа питекантропа или неандертальца. Итак, «бэби» не что иное, как «недостающее звено»! Вот как я формулирую наиболее существенный вывод в статье для «Nature»; «Экземпляр этот имеет большое значение, так как представляет собой вымершую породу обезьян, которую можно считать переходной ступенью между человекообразной обезьяной и человеком».

Последнее, о чем следует сказать, — каков же возраст «бэби»? К сожалению, останки животных не позволяют точно ответить на этот вопрос, ибо среди них отсутствуют кости слонов, носорогов, свиней и лошадей, наиболее подходящие для его решения. Однако, поскольку большинство выявленных животных (кстати, исключительно жителей пустынь и саванн) давно вымерли, а также учитывая очевидную древность пещеры, в которой они залегали, можно со значительной степенью вероятности датировать находку более чем миллионом лет. Думаю, что «бэби» в два раза старше питекантропа Эжена Дюбуа. Мой друг Юнг, который специально выезжал в Таунгс для изучения возможностей определения возраста пещерных слоев геологическими методами, пришел к такому же заключению. Вот, по существу, и все, что я могу вам пока рассказать.

Пауэр торопливо закончил запись и, в изнеможении откинувшись к спинке своего редакторского кресла, закрыл глаза. Несколько минут продолжалось молчание, пока Бернард приходил в себя от всего, что ему пришлось услышать. Затем он извлек из коробки очередную сигару и с наслаждением закурил.

— То, что вы мне рассказали, профессор, поразительно! — тихо заговорил Пауэр. — Никогда я еще не испытывал такого наслаждения от интервью, как сегодня. Благодарен вам безмерно. Клянусь, «бэби» в «Star» получит такую рекламу, что о нем заговорит весь мир. Извините, еще несколько мелких вопросов, и я не смею вас больше задерживать. Вы еще не окрестили «бэби»? С каким именем он выйдет в этот мир?

— Я назвал его Australopithecus africanus («австралопитек африканский»), — ответил Дарт, довольный тем, что Пауэр без настороженности принял оценку значения открытия. Конечно, Бернард не специалист, а любитель, но все же…

— Австралопитек? Это означает «южная обезьяна», не так ли? — снова потянулся к карандашу и бумаге Пауэр.

— Вы правы, Бернард. Я отдаю себе отчет, что это название для «бэби», пожалуй, не из лучших. Оно невольно навевает мысль о моей родине Австралии, хотя этот материк никакого отношения к открытию в Таунгсе не имеет. К тому же я рискнул нарушить правила, составив имя не из латинских словосочетаний, как делается обычно, а из греческого australis («южный») и латинского pithecos («обезьяна»). Меня лишь успокаивает мысль о том, что упреки по этому поводу, по всей вероятности, далеко не самое неприятное, что предстоит пережить после того, как статья выйдет в свет.

— Когда напечатают статью в «Nature»? — спросил Пауэр.

— Я отправлю ее в Лондон, как только получу фото от Ричардсона. Если редактор рискнет опубликовать ее, то, по моим расчетам, в начале февраля.

— А если не рискнет? Вы позволите в таком случае нашей вечерней газете первой объявить об открытии?

— Пожалуй, да, — после некоторых размышлений согласился Дарт. Хорошо зная порядки, заведенные в антропологических кругах Лондона, он допускал, что консультации редактора со специалистами, а последних, в свою очередь, между собой могут затянуться надолго.

— Давайте примем следующий план, — оживился Пауэр. — 2 февраля «Star» телеграфирует в редакцию «Nature» и спрашивает, получена ли статья и намерены ли там публиковать ее. В случае отказа или молчания я выпускаю в свет свою статью в газете вечером 3 февраля. Подходит?

— Согласен.

— Ну, что ж, — удовлетворенно произнес Бернард, вставая с кресла, — в таком случае прошу вас, профессор, дать мне один экземпляр статьи, предназначенной для «Nature». Я буду при работе сверяться с ним, чтобы, избави бог, не напутать чего. Фото для иллюстраций попрошу отпечатать Лена Ричардсона, я на него больше не сержусь…

Время до февраля 1926 г. Дарт провел в нетерпеливом ожидании известий из Лондона, но столица Британии хранила молчание. Наступило 2 февраля. Бернард Пауэр позвонил утром в медицинскую школу и сообщил Дарту, что обусловленная их договором телеграмма подписана редактором газеты и послана в «Nature». Утром 3 февраля снова звонок: Лондон не ответил на телеграмму. «Star» готова немедленно печатать статью Бернарда Пауэра об открытии в Южной Африке «недостающего звена». Дарту ничего не оставалось делать, как разрешить публикацию. По странному стечению обстоятельств все это происходило накануне дня его рождения (на следующий день, 4 февраля 1926 г., профессору Йоханнесбургского университета Раймонду Дарту исполнялось 32 года). Настанет ли завтра его «звездный час»? Признают ли за ним великое открытие?

4 февраля ведущие утренние газеты мира напечатали сообщение своих корреспондентов из Йоханнесбурга: согласно статье отдела известий вечерней городской газеты «Star», профессор Дарт открыл на юге Африки череп «недостающего звена».

На следующий день Дарт едва успевал отвечать на телефонные звонки, а почтальоны несли и несли поздравительные телеграммы. Праздновался день рождения хозяина дома и его «бэби»! Особенную радость доставили Дарту телеграммы с поздравлениями от его учителя сэра Эллиота Смита, от начальства из Института анатомии, из университетского колледжа в Лондоне, от ведущего американского антрополога из Смитсоновского института в Вашингтоне Алеша Хрдлички. Руководитель Южно-Африканской ассоциации развития науки Смуте, ботаник, философ, антрополог и государственный деятель, писал Дарту: «Я лично и как президент Ассоциации шлю теплые поздравления в связи с вашим важным открытием. Это поистине эпохальное открытие, которое имеет не только большое значение с чисто антропологической точки зрения, но также обращает внимание на Южную Африку как на возможное поле будущих научных поисков. Уникальное открытие Брокен Хилла теперь наследовано вашим открытием, которое раскрывает прошлое человека. Не сомневаюсь, что вам и в будущем будет сопутствовать триумф».

Дело дошло до того, что даже Жан Гофмайер, глава Трансвааля, известный своим подчеркнутым недоброжелательством к выходцам из Австралии, прислал телеграмму. Правда, она оказалась самой лаконичной: в ней стояло всего одно слово: «Поздравляю»,

Затем прибыло письмо с поздравлениями от известного врача и палеонтолога Роберта Брума, который начал свою научную карьеру в Австралии, отчего тоже не пользовался в Южно-Африканском Союзе особым расположением «власть имущих». Вообще-то он занимался вопросами происхождения млекопитающих, но проблема возникновения человека волновала его в не меньшей степени. Этот высокий, неистощимый на юмор и на удивление энергичный для своих шестидесяти лет человек пользовался особой симпатией и авторитетом у своих друзей и коллег. О его склонности к противоречиям и так называемых «странностях», часто присущих людям незаурядным, ходило множество рассказов. Дарт ничуть не удивился, когда через две недели после письма в дверях лаборатории с шумом показалась громоздкая фигура Брума. На его лице с крупными характерными чертами (большой нос, приостренный подбородок, сильная костная структура) насмешливо поблескивали глаза, уютно расположенные под густым козырьком черных бровей. Дарту бросилось в глаза, как они контрастировали с седой шевелюрой доктора медицины.

Брум не обращал внимания ни на кого из присутствующих в лаборатории — ни на Дарта, ни на его сотрудников. Его глаза искали то, ради чего он прибыл в Йоханнесбург из Претории, — череп австралопитека. Брум узнал «бэби», лежащего на полке. Он сделал несколько шагов по направлению к стенду и на глазах всех присутствующих грохнулся на колени. «Я преклоняюсь перед тобой, о предок!» — проговорил он так, будто читал священную молитву, и согнул в поклоне широкую спину. Затем Брум поднялся и взял в руки череп. Его лицо приняло трагическое выражение: «Бедный Йорик! Я знал его…»

На этом юмористическая сторона дела закончилась и началась работа. До конца недели, в течение двух дней Брум почти не покидал лаборатории, занимался скрупулезным изучением черепа, делал всевозможные замеры. Его, как палеонтолога, мало занимал окаменевший слепок мозга с его необычными размерами, формой и извилинами, хотя он и определил его как «предчеловеческий». Но что касается структуры зубов и особенностей строения других костей черепа, то Брум полностью согласился с выводами Дарта. Результатом визита Брума в Йоханнесбург стали две краткие заметки, посланные им в журналы «Nature» и «Natural History». В них Брум писал о том, что Дарт имел веские основания не определять австралопитека как ископаемую вариацию шимпанзе или гориллы. Во всяком случае, по структуре зубов австралопитек отличен от них и близко родствен человеку. По размеру черепа, форме челюстей «бэби», по мнению Брума, напоминает отчасти шимпанзе, но другие детали строения костей, а также мозга позволяют считать его антропоидом, из которого со временем мог возникнуть человек. По существу, заявил Брум, австралопитек — «связывающая форма» между высшими обезьянами, к которым он расположен ближе, и одним из низших типов древнейшего человека. Он попытался даже реконструировать череп взрослого австралопитека. Реконструкция оказалась удивительно сходной с черепом питекантропа, если не считать меньшего объема мозга и менее прямой посадки головы. Австралопитек, согласно заключению Брума, — предшественник пильтдаунского человека и «самая ранняя человеческая вариация».