Ушедший мир - Деннис Лихэйн

– Ты действительно думаешь, что это была игра?

Дион присел на край письменного стола и поболтал бренди в бокале.

– А что еще это может быть? Никто, – он наклонился и чокнулся бокалом о коленку Джо, – слышишь, ни один человек на свете не желает тебе смерти. Так чего ради затевать все это? Чтобы вынудить тебя гоняться за собственным хвостом и чтобы они получили то, чего хотели.

Джо поудобнее устроился в кресле. Поставил свой бокал на приставной столик, вынул сигареты, закурил. Он ощущал дуновение ночи на лице, слышал, как какое-то мускулистое и проворное существо – белка или крыса, решил он, – носится между деревьями.

– Значит, так: если в четверг, в одну минуту первого ночи я буду жив, то съем любую гадость, которую ты мне предложишь. И даже с удовольствием. Однако до того момента шаги за спиной будут мерещиться мне, куда бы я ни пошел.

– Это понятно. – Дион подлил бренди в бокалы. – Но, может быть, отвлечешься завтра от своих мыслей?

– И каким же образом?

– Монтус Дикс. – Дион чокнулся с Джо.

– А что с ним?

– Он ходячий покойник, и тебе это известно. – Дион открыл коробку с сигарами, стоявшую на столе. – Ему пора уйти. Я выгляжу слабым, пока он отсиживается в норе, когда двое моих парней уже похоронены.

– Но, как ты сам сказал, он отсиживается в норе. Я не смогу до него добраться.

Дион раскурил сигару, затягиваясь, пока она не затлела.

– Тебя в Браун-тауне уважают точно так же, как и в остальных частях города. Ты сможешь войти через парадную дверь. Я тебя знаю. Ты туда войдешь, скажешь, что пора ему выбираться на свежий воздух, и все пройдет быстро. Он даже понять ничего не успеет.

– А если он откажется?

– Тогда, черт возьми, мне придется прийти за ним самому. Я не могу больше ждать. Совсем потеряю лицо. Если он не выйдет, я окружу, на хрен, его дом, как фрицы – Ленинград. У него там дети, жены? Это уже не моя проблема. Я раскатаю его паршивый дом под парковку.

Джо некоторое время молчал. Он потягивал бренди и слушал, как шуршат листья, как бормочет вода в фонтане в углу двора.

– Я переговорю с ним, – сказал он. – Постараюсь.

В Жирный вторник, когда к тиканью часов у него в голове добавилось эхо ударов собственного сердца, Джо взялся за телефон и в итоге, переговорив с несколькими людьми Монтуса, условился о встрече на следующее утро.

В эту ночь он снова почти не спал. Он провалился в дремоту на пятнадцать минут, а в следующий миг понял, что снова таращится в потолок широко раскрытыми глазами. Он ждал, что появится светловолосый мальчик, но тот так и не появился. Джо вспомнил, что визиты призрака совершенно бессистемны – иногда между ними проходила неделя, иногда он являлся по нескольку раз на дню, – и это нервировало его не меньше, чем сами визиты. Никак не угадаешь, когда он надумает появиться. И если он пытается передать Джо какое-то сообщение из загробного мира, будь проклят Джо, если он хоть что-то понимает.

Он зашел в комнату, где спал Томас. Присел на кровать, глядя, как грудь его сына – такая маленькая и хрупкая – вздымается и опадает. Он пригладил ему влажной ладонью торчащий вихор, уткнулся носом в шею сына и вдохнул. Томас даже не пошевелился, и Джо подавил желание разбудить его и спросить, хороший ли он отец. Он лег на кровать лицом к лицу сына и на мгновенье провалился в дремоту, ему даже привиделся сон, в котором по забору носился кролик, хотя Джо никак не мог рассмотреть, от кого он спасается. Потом кролик пропал, и вот Джо уже снова смотрит на спящего сына широко раскрытыми глазами.

На следующее утро они с Томасом поехали в церковь Святого Сердца и стояли в очереди из восьмисот остальных прихожан. Отец Раттл макал большой палец в чашу для причастия, наполненную мокрой золой, и рисовал им на лбу кресты.

За церковью собралось меньше народа, чем бывало по воскресеньям, и все казались несколько взбудораженными. У отца Раттла были толстые пальцы, и кресты у всех на лбах получились толстые и сочились на жаре черной жижей.

Вернувшись к Диону, Джо умылся, зашел в кухню. Дион с Томасом сидели за столом и ели кукурузные хлопья.

Джо присел на корточки рядом с сыном:

– Я отлучусь на пару часов.

Томас холодно поглядел на него – взгляд Грасиэлы.

– На пару? Или на пять?

Джо ощутил, что его улыбка становится виноватой.

– Веди себя хорошо с Дионом.

Томас кивнул, изображая серьезность.

– И не налегай на сахар. Впереди еще кондитерская.

– Кондитерская? – невинно захлопал глазами Дион. – Какая кондитерская?

– Томас? – Джо посмотрел сыну в глаза.

– Я не буду налегать на сладкое, – кивнул Томас.

Джо хлопнул его по плечу:

– Скоро вернусь.

Дион заговорил с набитым хлопьями ртом:

– Откуда ты знаешь, что я собирался везти его в кондитерскую?

– Сегодня среда, – сказал Джо. – Разве не сегодня пекут твой любимый кекс?

– Это не кекс, ты, невежда. Это torta al cappuccino. – Он отложил ложку и поднял палец, чтобы подчеркнуть важность своих слов. – Пористый бисквит, пропитанный капучино, прослоенный рикоттой и покрытый взбитыми сливками. И его, между прочим, пекут не каждую среду, из-за этой проклятой войны. Они делают его только раз в месяц. И как раз сегодня.

– Ясно, главное, не закармливай им мальчика. У него ирландский желудок.

– Я думал, что я кубинец.

– Ты дворняжка-полукровка, – заверил его Джо.

– Для начала я привью дворняжке вкус к сфольятелле[16], а там посмотрим. – Дион указал на Томаса ложкой. – Сыграем в баскетбол, чтобы нагулять аппетит?

– Здорово! – просиял Томас.

Джо поцеловал сына в лоб на прощанье и вышел.

Глава восемнадцатая

Люди уходят

Как и было условлено заранее, телохранители Диона остались на месте, когда Джо въехал в негритянский район Айбор-сити. Любой, увидев, как две машины с белыми головорезами катят на юг по Одиннадцатой улице, решит, что перемирие нарушено, и всех их тут же перестреляют. Потому последние два квартала Джо проехал один.

По дороге он все больше и больше злился на то, как они обошлись с Монтусом. Наверное, потому, что ему искренне нравился этот человек. Или же просто потому, что чувствовал сходство с каждым, кто живет с удавкой на шее. В задачу Джо входило убедить Монтуса выйти на открытое место и умереть, хотя свой последний день Джо отчаянно старался отсрочить. Да и в чем преступление Монтуса? Он защищался от людей, явившихся в его район, чтобы его же и убить.

Джо не был ярым поборником моральных устоев, но был в состоянии определить явное зло. И то, что делали с Монтусом, подпадало именно под эту категорию.

Монтус Дикс с семьей жил над своим бильярдным клубом на Пятой улице. Четырехэтажный дом растянулся на весь квартал. Монтус со своим выводком – девять детей, три жены и команда телохранителей – занимал три верхних этажа, где места было столько, что тесно никому не казалось. Там было так много места и так мало света, что можно было и заблудиться: Монтус обожал плотные темные портьеры, в основном красные и коричневые, которыми были закрыты все окна.

Джо подъехал к бильярдному клубу, где у тротуара перед входом было свободное для парковки место, а человек Монтуса уносил плетеное кресло, которое там поставил, чтобы стеречь его для Джо, хотя Джо представить себе не мог, чтобы в Тампе нашелся дурак, который решил бы поставить машину перед домом Монтуса. Или даже где-нибудь рядом с тем местом, где Монтус ставит свою машину – канареечно-желтый «Паккард-Делюкс» тридцать первого года выпуска, размером с небольшую яхту, огромный, способный вместить всех его девятерых детей, но наверняка без трех жен, которые здорово раздобрели и, если верить слухам, терпеть не могли друг друга. Джо проехал мимо «паккарда», увидел отражение своей машины в сверкающих колпаках.

Человек Монтуса, все еще державший в руках плетеное кресло, махнул Джо, указывая место парковки. Если большинство негров появлялось в злачных местах в самых ярких костюмах, двухцветных ботинках и шляпах с широкими полями, то люди Монтуса на протяжении десяти лет одевались одинаково: черные костюмы с иголочки и крахмальные белые рубашки, одна пуговка расстегнута, но только одна, никаких галстуков, черные ботинки сверкают, как только что вынутые из автомата для чистки обуви, установленного перед входом в бильярдную, – в этот самый момент двое парней Монтуса как раз сидели перед ним, наводя на свои ботинки зеркальный блеск.

Джо медленно вышел из машины, сознавая, что все глаза устремлены на него, и не только тех, кто был перед домом, но и тех, кто смотрел ему в спину. Глаза, которые говорили: «Ты не наш, лучше и не пытайся». Некоторые, само собой, смотрели так, потому что он был белый в черном районе. Однако в Айборе любое проявление расизма считалось дурным вкусом. Здесь бок о бок жили потомки испанцев, кубинцы, итальянцы, те же цветные. Жена Джо была кубинкой, ее отец был потомок испанцев, а предки матери были рабами, вывезенными из Африки. В сыне Джо смешалась ирландская, испанская и африканская кровь. Потому у Джо не было проблем с цветными, однако он первый раз за многие годы, выходя из машины, явственно осознал, что последнее белое лицо видел несколько кварталов назад.