Огненное погребение - Владимир Нестеренко

…старший сержант внутренней службы П. Р. Заверни волк пронес на территорию учреждения для передачи заключенным 50 грамм наркотического вещества марихуаны…»

На листовках наркобароны без глаз. Такие же не пойманные мусора и выковыряли гвоздем – зэки здесь не ходят.

Интересно, а они понимают, что «сегодня ты, а завтра я»? Носят-то все.

Запустили в шлюз, на свиданку. Паспорта взяли, стоим перед окошечком – Клава в пятнистом бушлате смотрит паспорта.

Я Кроту сказал: «Сейчас в СБУ позвонит. К Борису Соломоновичу приехали Владимир Ильич и Виктор Феликсович. Наберет номер: „Партячейка в сборе, можно брать“«. Поржали, а хули делать – плакать пока рано.

Выводят арестантов, ну и Кривой идет, улыбнулся – в комнате посветлело, фиксы. Сели, пиздим по телефону, через стекло. Говорить особо нехуй – у Кривого все нормально, поседел, отъелся. У нас – тем более заебись. Общие знакомые – почти все рядом, Кривой так и сказал: «Тут наших много».

Борис Соломонович на еврея не похож. Такая себе наглая круглая рыжая морда. Только когда его приморили на крытой – стал похож. Без зубов, ангидрид зубы сожрал, худой, как велосипед, в робе – точно как в хронике из Бухенвальда. Я у него тогда спросил: «Кривой, вас тут пиздят?» – он мне закивал, а в трубку: «Да перестань, такой хуйни давно нет, все по закону». Сам кивает и лыбится в три зуба.

Сейчас опять отожрался, зубы вставил из нержавейки. Точно как из фильма про Джеймса Бонда, только ростом меньше. Был там такой, Челюсти погоняло, по ходу акулу в бассейне загрыз.

Поржали мы вдвоем с Кротом, Кривой это кино не видел.

Пиздел бессвязное, гнал на жену, что-то она там накосорезила. Развод – и пиздец, на хуй она нужна. Начали отговаривать: «Ну и где ты найдешь дуру, чтобы семь лет к тебе ездила?» Отговорили, «но до первой бочины» с ее стороны. Вынесли жене заочный приговор, с отсрочкой. Поговорили про амнистию. Не подходит статья. Про грев попиздели. В меру возможности возим, курить и чай без вопросов. Про порядки на зоне. Жить можно. Особенно после крытой и того лагеря, где он раньше сидел.

Кривой передал с нами пару угроз жене, попросил насчет мака пробить, мусор нас вывел со свиданки, поехали потихоньку домой.

На трассе продают раков – стоят селяне группами: сахар в мешках, яблоки и раки. Крот тормозить отказался – его тут знают. Он тут фуфловые баксы втюхивал, на сотку четыре мешка сахара – и до свидания. Так что с раками не получилось, жизнь дороже.

Я вспомнил историю про куртки. Мы тогда, в девяностом, ехали со стрелки, и Крот в машину попросился. В центре говорит: «Остановись у магазина, я куртку заберу». Стали, ждем. Хуярит Крот, в руках – ворох кожаных курток, все с плечиками. За ним вываливает народ из магазина, продавцы, покупатели, кипешуют. Красиво нас тогда Крот взял по делу, если сейчас мусора – всем пиздец, хуй докажешь, что мы его только подвезли.

Хозяин лавки, какой-то зверек, прыгает в свою «девятку» – и за нами.

Догнал, хули, мы вообще на «Волге» были, она тихоходная, прижал к бровке, выскакивает, бодрый такой, видно, не битый.

Дверь пассажирскую распахнул, – а Кривой ему ТТ в глаз. Тот от неожиданности садится на бровку, побледнел – стал желтый. Звери в желтизну бледнеют, русские – в синеву. Смешная история, только я с тех пор старался Крота в машину не брать.

Заехали к Кроту, ему надо было какую-то хуйню взять, тоже работает, начальник охраны на фирме, собирался охрану проверить. Поднялись, дома мать Крота, совсем старая, на костылях. Я зашел на кухню воды выпить, сушит по обкурке, она мне шепотом: «Володя, помогите моему сыну, совсем плохо дело, они пьют каждый день». Мать хорошая у Крота. Я ее помню, десять лет назад виделся – с адвокатом знакомил, интеллигентная женщина, муж умер, тут еще Крот добавил счастья.

Отсидел Крот десятку, разбой: сейф вынесли с фирмы. Охранник до первой осечки пытался сражаться. Когда у Крота «Наган» осекся – сторож понял, что надо руки вверх.

Сдала телка, Крот по пьяни ее отпиздил, а она с каким-то мусоренком, обсосом, встречалась втихаря – вот и стукнула. Приняли утром, и «Наган», и даже патрон осекшийся, сука, мусорам выдала.

Пошел Крот по делу, и с ним «четверо неустановленных следствием лиц» – за всех один отсидел. Вышел – а неустановленных лиц и нет, не у кого спросить, где доля из сейфа, да где грев, что должны были возить. Троих насовсем жизнь установила, а один сидит пожизненное, до окончательного установления.

В хате – голяк, совиная мебель, ящик тоже совиный, «Рубин» или «Славутич», на кровати жена Крота, спит одетая. Она приезжая, стриптизеркой была, пьет.

Умудрилась заболеть туберкулезом, открытая форма. Хуй его знает, как можно на воле поймать палочку. Так что теперь Крот ее прописывает, чтобы хату у государства получить, тубикам положено. Врачи прописали тубазин или тубазид. От этого тубазина целый день как в тумане ходишь, мусора им котов в лагерях травят. Она еще и бухает при этом.

Смотрел фотографии Крота, с зоны. Ну, все как обычно – угловатые лица, недобрые взгляды, агрессивные позы.

Охуел я от одной фотки, постановочной – сидит Крот с кентами на фоне зеленой занавески с красной бахромой. У каждого в одной руке четвертушка водки, в другой – куриная нога.

Жизнь удалась.

Пока я на фотографии смотрел – Крот прошмонал у жены карманы. Нашел лавандос, не до хуя, за брал себе. Паспорт тоже забрал. Мать сказала, что Катя нашла свою золотую цепочку и сдала в ломбард, пришла уже невменяемая.

Ехали ко мне, меня прибило и пробило, я стал агитировать Крота бросить пить.

– Витя, посмотри на меня. Я не бухаю почти год. Не тянет вообще – а синьку хуярил как ты, каждый вечер – бутылку-две в одну харю уговаривал. И твоя бухает. Вам надо вдвоем прыгать с этого дела. Будет вам от водки пиздец – опять закроют, и хули тогда делать будешь? А так перестанешь пить – через месяц мозги начнут нормально работать, может, найдешь какую-то тему. Если будете бухать – хуй ты ее пропишешь, хату не дадут – нехуй делать государству, как вас жильем обеспечивать. Это ж все требует усилий – найти, добазарится… Блядь, мать пожалей, она ж убивается, мало того что десять лет тебя ждала, как ей смотреть на этот пиздорез, что вы с Катькой устраиваете. И Катька – ты ж с ней бухаешь, сказать ей ни хуя не можешь. Смотри, пропишешь ее – хуй выпишешь потом, а она будет бухать и обссыкаться. Бабы вообще хуево лечатся от водки, они ж животные, тормозов нет.

Крот замычал одобрительно, отреагировал на «бабы – животные», и из блатных песен ему «Мурка» нравится, ну и прочее, где хуну за предательство мочат. Выстраданная позиция.

Ободренный пониманием, я продолжил:

– Крот, ну в натуре, это ж ненормально, когда телка вещи из дому пропивает. Ладно, если б мужик, сам принес – сам вынес, а баба, наоборот, все в дом должна переть. Смотри, цепочку заложила, пробухала лавэ – и спит синяя. Не, вам лечиться надо, чем скорее – тем лучше.

Крот засмеялся и, забыв про дорогу, повернулся ко мне:

– Не, Вован, ты в тему не вьехал. Цепочка не Катькина. Я вчера с проститутки сорвал – нажралась в баре, запала на меня, пока суд да дело, в машине ебал, цепку отвернул. А Катьке дал продать – это она на обратном пути подруг встретила и с ними забухала.

Блядь, давно я не краснел. А тут пришлось.

Куда, блядь, к кому я лезу со своими советами, фраерюга…

Святая Лена

Лена Петрова была проституткой и алкоголичкой в свои двадцать с хвостиком. С таким именем-фамилией в девяносто третьем году рассчитывать на большее было глупо. Жила Лена на Лесном, и дом был возле леса, в подъезде жили бомжи, в соседях – цыгане, тусовалась с одной девушкой, Таней, кажется, – та путалась в своих именах, мы познакомились в Чехии, в 91-м… Проститутки любят создавать группы, артели, знакомятся «на теме», потом поддерживают знакомство, а потом втягивают всех более или менее пригодных одноклассниц, соседок, родственниц.

Таня ходила по улицам в латексной мини-юбке, чулках с подвязками и на огромных красных платформах, которые называла «кандалы», а сверху парик.

Она была яркой личностью, даже умела играть на баяне.

Так вот, Таня и привела эту Лену, миловидную сероглазую девушку в платочке и с огромными синяками на лице, плохо закрашенными тональным кремом.

В то время граждане приспособились к бандитизму, как приспосабливаются ко всему местному, не привнесенному на штыках оккупантов. Редко у кого не было родственника в банде, или не родственника, а знакомого, или знакомого знакомых, короче, как с проститутками – на одного самого мелкого бандита приходилось человек триста сочувствующих, которые могли к нему обратиться.

У Лены был какой-то сожитель, сейчас про таких говорят «прикольный штрих», но тогда, в грубое время, слов таких не знали, и для краткости я заочно окрестил его «ебуном». Так мы называли всех гражданских, с которых получить что-либо материальное было невозможно из-за отсутствия активов, но и вреда принести они тоже не могли. От обычного васи, лоха, ебун отличался тем, что портил жизнь окружающим – вот, например, как этой Лене.