Адин Штейнзальц отвечает на вопросы Михаила Горелика - Адин Штайнзальц

Когда наступают тяжелые времена, я вспоминаю эту историю и этот разговор с моим учеником.

— Происходило ли с вами что-то необычное, мистическое?

— Если мистика означает видеть ангелов глазами, то нет. Если мистика — это ощущение присутствия Творца, понимание того, что Он ведет тебя различными путями, то такой мистики было в моей жизни много.

— Вы много ездите, бываете в еврейских общинах разных стран, ведь, насколько я понимаю, иудаизм — это вера одной семьи, а именно еврейского народа?

— Совершенно верно. Мы, евреи, видим себя в качестве народа священников, народа, который весь служит Всевышнему. Поэтому, учитывая это, я работаю во многих странах, и много людей работают вместе со мной. Есть просветительские центры, основанные мной, и ко мне обращаются люди со всех концов света. Диапазон широк: от местных сумасшедших — до глав правительств разных стран.

— В каких странах вы работали?

— О, география самая широкая! От Чили до Канады, от Гонконга и Сингапура до Австралии, от одного конца Штатов до другого. От Петропавловска-Камчатского до Калининграда. Я, конечно, бываю и в Европе, но реже.

Кстати, небольшая, но очень сильная еврейская община есть в Южно-Африканской республике. Было бы прекрасно, если бы еврейская община России стала столь же влиятельной, как и община ЮАР. В России есть евреи, которые занимают серьезное положение в экономике, искусстве, научном мире, но, если рассматривать российскую еврейскую общину как нечто целостное, то она, к сожалению, стоит на одном из последних мест в мире.

— Вы часто бываете в России?

— По крайней мере каждый месяц. Мне очень важно происходящее здесь, и я буду рад, если мои знания и потенциал будут востребованы в еще большей степени, чем сегодня. Я останусь другом вашей страны, пока живу на этом свете.

— А как вы относитесь к тем евреям, которые приняли крещение?

— Если это происходит из соображений моды, выгоды или ради карьеры, то грош цена такому человеку. И его христианство тоже ничего не стоит. Но порой бывает, что крещеный еврей становится гораздо более рьяным христианином, чем прирожденные христиане. Есть определенный процент евреев, которые, крестившись, еще вдобавок становились антисемитами.

Хорошо это или плохо? Чтобы ответить на этот вопрос, я должен рассказать одну историю. Когда-то давно я был в Грузии и встретился там с главой Грузинской Церкви. Мы с ним часто беседовали. И он сказал мне, что на протяжении многих лет Грузия и Грузинская Церковь дружественно относились к евреям. В то время там была маленькая внутрицерковная группа, настроенная антисемитски. И проблема как раз в том и состояла, что ее предводителем был крещеный еврей.

К слову, вспомнился один старый еврейский анекдот. Однажды польский шляхтич зашел в церковь помолиться. Стоит он перед распятием и просит о помощи. И, заканчивая свою молитву, говорит: «Послушай! В конце концов вспомни: кто ты, а кто я! Ты — жид, а я — шляхтич».

— Ваши дети тоже раввины?

— Это не передается по наследству. У меня дочь и два сына. Дочь зовут Эстер, старшего сына — Менахем, правда, у него есть еще два имени — Яков и Цви. Дочь, естественно, раввином стать не может, но старший сын — раввин в одном из университетских городков в США. Младший сын только что женился, и я не знаю, что с ним будет дальше. Вполне возможно, он станет раввином или педагогом, или отправится с просветительской миссией в какие-то дальние страны… Но, насколько я знаю его характер, больше всего он хотел бы сидеть дома и писать стихи на религиозные темы.

— К какой ветви иудаизма вы принадлежите?

— Я отношу себя к хасидам, одному из основных направлений в ортодоксальном иудаизме. Оно включает в себя десятки движений и течений, и одно из них, любавичское, наиболее близко мне по своему мировоззрению и подходу к служению Всевышнему.

— Почему вы избрали именно хасидизм?

— С юных лет я знал, что моя семья принадлежала к потомкам великих учителей хасидизма, что я прямой потомок ребе из Ворки и ребе из Слонима. Все, что я в детстве знал об иудаизме, приходило ко мне через призму этого наследия. Были времена, когда я не был уверен в том, что буду соблюдать субботу и ходить в синагогу, но и тогда речь шла только о хасидской синагоге. Для меня религиозный еврей — это в первую очередь хасид. Подлинно еврейские стиль и образ жизни, примеры личностей, вдохновлявших на подражание, в моих глазах были всегда связаны с хасидизмом. Лишь многие годы спустя определяющими для меня стали учение и мировоззрение, но первый выбор предначертало происхождение.

— Что отличает хасидов от представителей других ветвей иудаизма?

— Кто-то из великих определил разницу между хасидами и иными религиозными евреями так: «Мы приняли Тору всерьез!» Смысл сказанного в том, что хасиды стараются подогнать свои желания и нужды под законодательные и мировоззренческие положения Торы, а не наоборот. Хасиды не пытаются сделать свою веру более удобной, истолковывать положения Торы аллегорически, осовременивать в угоду моде и господствующему общественному мнению и мировоззрению. В этом главное и наиболее существенное (как фактическое, так и историческое) отличие хасидизма от иных направлений в иудаизме.

Что же до обычно приводимых внешних различий, то за исключением экзотических ныне видов старинной одежды, которые до сих пор в ходу у некоторых направлений, все иные характерные проявления хасидского образа жизни были заимствованы, в явной или скрытой форме, другими течениями в традиционном ортодоксальном иудаизме. Когда-то у хасидов было еще одно важное отличие: ирония и сомнения, в первую очередь по отношению к самим себе. Теперь все одинаково деловиты и уверены в своей правоте. И это грустно…

— Каббала непосредственно связана с хасидизмом?

— Точнее говоря, это хасидизм связан с каббалой (эзотерическое, мистическое течение в иудаизме. — Прим. ред.). Разницу между ними можно уподобить различиям между чистой и прикладной математикой. Если каббала изучает духовную структуру мироздания и все его составляющие, то хасидизм занимается прикладными исследованиями: как человек должен взаимодействовать с Богом, миром и собственной душой. Вообще же каббала является неотъемлемой частью всего ортодоксального иудаизма.

Скажу даже определеннее: в иудаизме иной теологической школы, кроме каббалистической, нет! Нельзя всерьез заниматься теологическими исследованиями без понимания каббалы.

— Где можно изучать каббалу?

— Основные центры по ее изучению находятся в Израиле. Есть школы каббалистов, где ее серьезно изучают денно и нощно, синагоги, где молятся с применением каббалистических техник и методов. Впрочем, в основном изучают ее теоретические аспекты. Применяющих свои знания в повседневной жизни, на практике, очень немного, а честных и психически здоровых среди них еще меньше.

Большинство «любимцев публики» не являются подлинными каббалистами — знатоками учения и праведниками. Истинных знатоков очень мало, и они практически неизвестны широким кругам. Им это просто не нужно и неинтересно.

— Сейчас в России открывается много центров по изучению каббалы. С чем, на ваш взгляд, это связано?

— Резкая смена шкалы ценностей, духовный вакуум, погоня за деньгами — все эти признаки смутного времени порождают нездоровый интерес к волшебным средствам для решения проблем: магии, мистике, эзотерике. На этом фоне понятен и закономерен возникший интерес к каббале как одному из проявлений мистического видения мира.

Впрочем, этот интерес не трансформируется ни в теологические исследования, ни в образ жизни. Так, спекуляция на интересе… А еврейского в этой магии не больше, чем в культе «вуду», разве что терминология.

«Независимая газета»

Опасность печали

Адин Штейнзальц отвечает на вопросы Михаила Горелика

Печаль не грех, но разрушает человека больше, чем любой грех.

— Печаль многообразна: от конкретной причины и безо всяких причин, кратковременная и сопровождающая человека всю жизнь, становящаяся частью его личности; печаль от неудачи, от рухнувших надежд, от разбитого сердца, от плохой погоды. Печаль — опасное чувство.

— Чем же оно так особенно опасно? И потом, разве есть чувства неопасные? Каждое посвоему потенциально опасно.

— Иные чувства могут быть опасны для окружающих, печаль — для самого печалящегося.

— А гнев не опасен для гневающегося? А любовь для любящего? А страх для боящегося?