Повседневная жизнь в эпоху Жанны дАрк - Марселен Дефурно

Его услуги принесут ему в 1432 г. еще один епископский пост – в Лизье. Но Кошон удовольствуется тем, что станет получать с этого доходы, а жить продолжит в Руане; позже его отправят на Базельский собор депутатом от Англии. В 1435 г. он будет присутствовать на Арраском конгрессе, где произойдет примирение между Карлом VII и герцогом Бургундским, прелюдия к французской победе над Англией. Но Кошон сохранит верность английскому королю и будет до конца отстаивать законность его прав на французскую корону. Он окажется в Париже, когда в 1436 г. туда вернутся сторонники Карла VII; укрывшись в замке Сент-Антуан, он едва не попал в плен, но ему удалось добраться до англичан. Несколько лет спустя мы найдем его в Англии, куда он прибыл – на этот раз стараясь для короля Франции – вести переговоры о мире между двумя королевствами и договариваться об освобождении герцога Карла Орлеанского, вот уже более двадцати лет находившегося в заточении. Дело в том, что ни его деятельность во время процесса Жанны д'Арк, ни его долгая верность делу Англии не повредили его карьере. Он умер в 1442 г., окруженный почестями, и интересно, что во время реабилитационного процесса Жанны д'Арк большинство свидетелей заботились о том, чтобы не опорочить его память.

Случай Кошона – теолога, политика и дипломата – был далеко не единственным. Людовик де Люксембург, брат бургундского капитана, который продал Жанну д'Арк англичанам, тоже сделал великолепную карьеру. Он также поддерживал бургиньонскую партию и в 1422 г. явился в Лондон с посольством, которому поручено было поздравить молодого Генриха VI, «короля Франции и Англии», с восшествием на престол. Сделавшись канцлером молодого короля, получив епископство Теруанское, он тем не менее жил в Париже, который Бедфорд поручил ему защищать после безуспешной попытки Жанны д'Арк взять город. Это был «человек, покрытый кровью, – пишет о нем Парижский горожанин, – сильно ненавидимый народом, поскольку о нем по секрету, а нередко и в открытую говорили, что только от него зависело, чтобы во Франции установился мир; итак, его проклинали, и всех его сообщников вместе с ним, не меньше, чем императора Нерона». Он также бежал из Парижа при возвращении французов в 1436 г. Ему удалось добраться до Руана, где он получил место архиепископа. Но французской метрополии он предпочел епископство Илийское, пожалованное ему Генрихом VI одновременно с щедрым пенсионом, чтобы вознаградить его за понесенные во Франции утраты. Он вел роскошную жизнь в своих поместьях и умер в 1448 г.

Жизнь таких «политизированных» прелатов была малосовместима со строгим соблюдением церковной дисциплины. Редко кто из епископов интересовался духовным руководством собственной епархией, где они чаще всего и не жили, передоверяя заботу о своей пастве викариям. Случай Пьера Кошона – правда, изгнанного из своего епархиального города, как в те же времена произошло и с другими прелатами, – или Людовика де Люксембурга, который никогда не жил в Теруане, не исключение. Епископ Ланский, Гийом де Шампо, в течение пятнадцати лет ни разу не появился в своей епархии, передав свои полномочия епископу… Памье. Зато Луи д'Аркур, епископ Нарбонский и советник Карла VII, почти не покидал Нормандии; что касается Гийома д'Этутвиля, обладавшего многочисленными епархиями во Франции, то он жил по преимуществу в Италии. Началась настоящая «охота за бенефициями»: каждый старался возместить утраченные из-за военного разорения доходы. Этутвиль, архиепископ Руанский, был одновременно с этим епископом Сен-Жан-де-Морьен, Диня и Безье, настоятелем Сент-Уана, Жюмьежа и Мон-Сен-Мишеля.

Схизма и соборный кризис еще больше усугубили положение, поскольку в погоне за одними и теми же бенефициями сталкивались между собой кандидаты, принадлежавшие к различным партиям. А в 1409 г. произошла кровавая драка между священниками в Тулузском соборе по время оглашения буллы Бенедикта XIII, которой он отлучал от церкви сторонников архиепископа Виталия де Кастелланота. В 1434 г. пост епископа Альби оспаривали друг у друга назначенный папой Робер Дофен и Бернар де Казильяк, избранный канониками Альби в соответствии с решением Базельского собора. Бернар вошел в город именем собора в сопровождении армии, вооруженной пушками и бомбардами, и осадил епископский дворец. Тогда Робер Дофен обратился к знаменитому наемнику Родриго де Вильяндрандо, предложив ему за помощь шесть тысяч экю и две крепости. Родриго принял предложение, окружил город, сжег урожай и окрестные деревни, разрушил госпиталь в предместье и заставил альбигойцев сдаться. После чего вошел в Альби, явился в собор и, поднявшись на кафедру, от имени Робера Дофена завладел епархией Альби, а его спутники тем временем располагались в домах горожан, соглашаясь освободить их лишь в обмен на выкуп8 . Примерно в то же время из-за обладания епархией Турне столкнулись два кандидата: Жан д'Аркур, назначенный папой, и Жан Шевро, которого поддерживал герцог Бургундский. Для того чтобы заставить противника сдаться, Филипп Добрый велел окружить город и забрал все доходы епархии; в то же время Шевро попытался завладеть своим постом при посредстве магистра теологии по имени Вивьен, который обосновался в церкви; но когда жители Турне узнали об этих маневрах, «они отправились в церковь, где названный Вивьен восседал на епископском кресле, и очень грубо стащили его с этого кресла, содрав с него стихарь и другие одежды. И многие пришли в такую ярость, что хотели его убить». Вивьен спасся лишь благодаря вмешательству членов городского магистрата, которые не нашли другого средства его защитить, кроме как запереть в тюрьме. «И, – говорит Монстреле, – из этой неприятности воспоследовали многие беды, продолжавшиеся четыре или пять лет».

Война между государствами и гражданская воина, разрушавшие все вокруг, еще более усилили созданную Схизмой анархию. Документы, собранные отцом Денифлем и связанные с «разорением церквей Франции» во времена Столетней войны, представляют нам удручающую картину. Повсюду мы видим лишь сожженные или разрушенные церкви, где перестали совершать службу, обветшавшие монастыри, брошенные прежде обитавшими в них монахами. В графстве Керси из тысячи церквей к 1430 г. остались лишь три или четыре сотни действующих храмов. В Суассоне коллегиальная церковь, разграбленная арманьяками после взятия ими города в 1414 г., осталась совершенно заброшенной, женские монастыри в предместьях были разрушены, и монашки побирались, чтобы выжить. В Шарите-сюр-Луар большинство монахов были убиты или изгнаны, риги сожжены. Епископ Люсона принужден был покинуть свой полностью разоренный город и искать убежища в аббатстве Фонтене-ле-Конт. Монастырь Лонпон, принадлежавший парижской епархии, мог содержать лишь четырех монахов, тогда как раньше его доходы обеспечивали существование двадцати пяти монахам. В ходатайстве, адресованном папе премонтрантами[32] из Сен-Мари де Булонь, содержится любопытное свидетельство того, в каких условиях жили монахи в «зонах военных действий»: они могли лишь с риском для жизни обрабатывать принадлежавшие монастырю поля, поскольку солдаты немедленно замечали их белые одежды. И вот они попросили у папы разрешения «замаскироваться», «поскольку, Ваше Святейшество, если бы они были одеты в другую одежду, например черную, они были бы в меньшей опасности, потому что их не так хорошо видели бы издалека враги и солдаты, когда они шли бы собирать плоды и доходы и заниматься другими монастырскими делами».

Подводя итог беспорядков, разорявших его епархию в течение полувека, епископ Периге пишет в 1442 г.: «Богослужением пренебрегают, церкви осквернены, превращены в крепости или тюрьмы и сделались едва ли не разбойничьими притонами». Наверное, труд отца Денифля рискует оказаться неточным отражением реальности, поскольку в нем приведены лишь те документы, в которых говорится о разорении и упадке церквей. Осторожность предписывает не обобщать подобные свидетельства. Там, где церковная жизнь продолжала течь нормально, этот ее нормальный ход не оставил следа в документах. Но не было областей, которым удалось бы полностью избегнуть бедствий войны, и ордонанс Карла VI, датированный 1408 г. – то есть составленный до крупномасштабных разорении, причиненных наемниками и живодерами, – рисует печальную картину положения церквей в королевстве: здания лежали в руинах или были серьезно повреждены, земельные владения заброшены, проданы или заложены, священные чаши и сосуды сданы в залог или проданы за бесценок. Война положила конец регулярным инспекциям, проводимым контролерами; генеральные капитулы, собиравшие аббатов и приоров крупных конгрегации, перестали собираться периодически, как раньше. «В этих областях почти утрачен монастырский уклад», – сказал в 1418 г. аббат Сен-Мексана.

Дисциплина слабела тем более, что нередко дурной пример подавали сами монахи: «Аббат Дамп», весело просаживавший доходы своего монастыря на то, чтобы устраивать роскошные пиры для своей дамы, несомненно, не был чистой выдумкой автора «Маленького Жана де Сентре»; нередки были случаи, когда аббаты или прелаты жили на широкую ногу, в то время как монастырь приходил в упадок или кафедральный собор готов был вот-вот обвалиться. Настоятельница Нотр-Дам де Руаймон не только забросила и богослужение, и воспитание монашек, но еще и распродавала в свою пользу монастырские реликвии и драгоценности. И стоит ли удивляться тому, что многие представители низшего духовенства вели «дурную жизнь»? В королевских грамотах о помиловании нередко упоминается о духовных лицах, которые добровольно или вынужденно оказывались в разбойничьих шайках, и не только для того, чтобы служить мессы или ухаживать за ранеными: они участвовали в дележе награбленного, и обвинялись они в убийствах, изнасилованиях, поджогах. Другие, оставив монашеский наряд, ходили в таверны и прочие злачные места, подобно тем трем священникам из церкви Блан-Манто, которые во время английской оккупации были арестованы «в переодетом виде, при кинжалах и мечах» после драки в парижском кабаке. Что касается распутного кюре, неизменно присутствовавшего в сатирической литературе Средневековья, то, если верить «Ста новеллам», этот тип стал весьма распространенным: «… Сегодня так много стало священников и кюре, кои сделались до того веселыми и компанейскими людьми, что ни одна проделка, свойственная людям мирским, им не представляется невозможной или трудной…» – это свидетельство могло бы показаться сомнительным, не будь оно подтверждено то и дело повторяющимися обвинениями, выдвинутыми против всех тех, кто «носил одежды Церкви и при этом-содержал подозрительных женщин в своем доме или другом месте». Здравомыслящие люди видели лишь один способ помочь горю и устранить беспорядки, вызванные незаконным сожительством священников с женщинами: отменить обет целомудрия, которым связывали себя духовные лица. «И что хорошего вышло из установления не женить священников, – спрашивает Ален Шартье, – разве что законный брак обернулся прелюбодеянием, а честное сожительство с одной-единствен-ной супругой превратилось в умножение греховного разврата».