Беглая Русь - Владимир Владыкин

Наконец Мощев поравнялся с амбарами, стоявшими казалось, с таким дружным, зазывным величием, так манившими к себе с неодолимым упорством, как понравившаяся после одной ночи любви баба, что он вдруг с дуру повернул к ним. Возле амбаров, как и всюду, было очень тихо, лёгкий ночной ветерок доносил с тока ни с чем не сравнимые запахи хлеба, иногда перебиваемые запахами горючего, шедшего от МТС. Однако хлеб пах так сладко и ароматно, что Мощев, прикипевший к нему всем сердцем, почувствовал в душе алчное влечение, подтолкнувшее его немедленно наполнить зерном мешок. И будь он неладен и проклят этот Староумов, зачем его надо ловить с каким-то перестраховочным умыслом? А не лучше ли просто подойти к нему и без обиняков сказать о его воровском промысле и держать гада этим самым в узде, как своего соучастника и подельника. Вот такие мысли возникли в голове скотника.

И тем не менее Мощев решил сначала подойти поближе к току, чтобы высмотреть сторожа издали, который мог там где-то околачиваться. Хотя к амбарам он наверняка тоже наведывается, об этом говорили чьи-то следы, хорошо видные в лунные ночи. А ведь не исключено, что он мог вполне его выследить, если только сумел разгадать способ, каким уплывает из амбара зерно?

Но на току сторожа, кажется, не было: ни на элеваторе, ни около весовой, ни около каменного длинного, как тоннель, зернохранилища. От единственного фонаря свет и вблизи рассеивался по всему току неравномерно, а к его окраинам он еле доходил, даже не светил, а лишь как-то бледно мерцал. От построек падали еле видимые тени. В помещении весовой тускло светила керосиновая лампа, пламе которой было наполовину убавлено. А это скорее всего означало, что Староумов уже потащил домой зерно, от сознания чего Мощева охватила сильная досада: «Эхма, снова проморгал сторожа, не выследил!» И следом возникла мысль, а так ли нужно его ловить, коли он, Мощев, сам по ночам повадился промышлять, как разбойник? Хотя его вылазки начались с того момента, как в амбары снова стали засыпать семенное зерно. Но навряд ли кто догадывается о его ночном промысле. Он добывает товар, а Демид Ермилов сбывает его в городе надёжному человеку, но только не на рынке, так как туда было соваться крайне рискованно.

Вырученные деньги от продажи зерна мужики делили строго пополам, правда, Пантелею Костылёву от них перепадала бутылка горилки за предоставление в ночное время лошадей, что случалось, однако, нечасто. Хорошо они поживились два года назад, когда уродился рекордный за всё время существования колхоза, урожай!

Мощев отлично понимал, что воровство, или, как оно называлось, хищение, по существовавшему в то время закону рассматривалось, как уголовно наказуемое злостное деяние, наносившее колхозу вред. Собственно, как ни странно, оно зависело не от количества и веса унесённого колхозного добра, а от самого факта преступления. Так что, один и тот же срок можно было получить в равной мере как за горсть зерна и несколько колосков, так и за мешок – десять лет лагерей. Вот поэтому Мощев шёл сознательно на больший фактор риска, следуя известному присловью: если воровать, так миллион, если любить, так королеву…

Глава 16

С Демидом Ермиловым Афанасий Мощев не состоял даже в дальнем родстве. Хотя за последнее время относились друг к другу, как близкие сродники, что бросалось людям в глаза, словно диво и даже вызывало зависть. Впрочем, они были земляками, приехавшими в 1935 году из Белгородской области, где жили в своё время в деревнях разных, но соседних районов. Но после переезда на чужбину, обитая в одной на две семьи землянке, они довольно быстро подружились. Домна Ермилова и Натаха Мощева, обе ладные на вид и по-бабьи суесловистые, найдя о чём судачить, сошлись весьма быстро.

Собственно, у них нашлось и общее занятие – обе любили шить себе наряды, и тогда возле двух женщин крутилась Алина, у неё рано проявился интерес к искусству модисток, а со временем переняла его от матери почти полностью.

Мужики обычно сходились поиграть в карты, пили самогон и курили самосад. Это было зимними вечерами, а с приходом весны, они приступили к строительству хат, помогая в этом друг другу, как свояки. И к осени их новые хаты уже стояли, сияя свежей побелкой, правда, по обе стороны балки. Чего не построились рядом, потом этому казусу оба удивлялись, а жёны обзывали своих мужей забитыми чумаками.

Алина Ермилова, тогда ещё совсем девчонка, однако, как-то странновато направляла на Афанасия свои плутовато-зеленоватые глаза, когда ещё жили в землянке.

Потом расселились по своим хатам, но с этим весьма важным для них событием их дружба вовсе не распалась. Бабы ходили друг к другу через балку, а мужики встречались после работы за выпивкой. И потом стали понемногу обживаться на своих ещё слабеньких и скудных подворьях.

Демид с самого начала работал кузнецом, Афанасий сперва был пастухом, плотничал, а после осел на скотне. Тогда как их жёны – доярками.

У Мощевых детей не было, жена Афанасия Натаха ещё на родине, будучи беременной, упала с полатей в риге. И после выкидыша она больше понести не сумела, о чём кручинилась и печалилась, чувствуя перед Афанасием неистребимую вину, который, если когда и был с ней в обращении груб, то рукоприкладством не занимался.

Зато у Демида Ермилова и его чудаковатой жены Домны была всего единственная, но шалопутная, а оттого не управляемая дочь Алина, из-за которой в последнее время её родители часто ссорились. Причём она не ходила на молодёжные вечёрки на поляну, к строящемуся клубу. По её словам, ей там было неинтересно, а к пению и танцам Алина относилась весьма прохладно, как впрочем, и к учению в школе, в своё время тоже оставив школу с шестого класса. Она рано почувствовала себя взрослой девушкой, много времени проводила перед зеркалом, была недурна собой. Алина вела себя довольно прилично, могла поговорить и посмеяться, как невинное чистое дитя. В последнюю весну она почему-то стала сторониться подруг, как-то незаметно отошла от них, начав путаться с трактористами из MTС, прикомандированными из станицы Грушевской и жившими втроём в землянке-общежитии. За весну и лето Алина успела переспать со всеми, при этом наивно думая, что никто из них не знал о её грехе с товарищами.

Работала же Алина в полевой бригаде, и все бабы, во главе с Екатериной Зябликовой, с немалым любопытством и укором присматривались к ней, покачивая несколько возмущённо головами и ничего между собой не говорили, думая при этом о своих дочерях. Алина тоже никому не отвечала ни взглядом, ни словом, стараясь между тем, как ни в чём ни бывало, выглядеть покладистой и негордой девушкой, что, собственно, соответствовало её характеру. И от этого производила впечатление немного угловатой, замкнутой, хотя иногда на весёлые речи баб реагировала непринуждённо, но с какой-то глуповатой улыбкой, словно её это вовсе не касалось.

– Какая у нас Алина бедовая, всех чужих ребят отшила от наших девок! – подтрунивали над девушкой бабы.

– А пускай не танцуют! – смеялась Алина, сверкая белыми зубами. – С нашими сморчками – мне одна смертная скука.

Алина и впрямь за собой не чувствовала абсолютно никакой вины. Собственно говоря, девушка умудрялась вести себя так раскованно, будто в её вольном поведении с молодыми мужчинами и парнями ничего плохого не было. Её по-калмыцки широкое лицо, с маленькими, слегка раскосыми зеленоватыми глазами, было простым, с совершенно бесхитростным взглядом, говорившем о слабовольном, но гибком характере. Она со всеми довольно легко вступала в общение, правда, только с бабами вела себя с робкой сдержанностью. Но если они её задевали, она всегда находила, что им ответить. На заигрывания мужиков отвечала кокетливой улыбкой, наивно предвосхищаясь началом сближения. Это происходило оттого, что перед ними она невольно теряла твёрдость духа, психологически раскрепощалась, легко соглашаясь на предложенное за посёлком свидание. Но давая согласие, Алина не подозревала, что имела существенный недостаток – безоглядно доверяться пустым обещаниям своих очередных кавалеров, добивавшихся от неё взамен на их верность обязательной близости. Впрочем, как всякая ошибающаяся в мужчинах женщина, Алина про себя, а то и вслух, гордилась своими успехами у парней, наивно полагая, что им нравится её целовать, обнимать и ласкать её молодое и упругое тело, легко откликаюшееся и отвечающее взаимной любовью, будто она была самая лучшая и больше ни одна не способна с ней соперничать, так как парням с другими находиться было скучно. Но, к сожалению, в силу своего недалёкого ума, она даже не догадывалась, что весь успех у мужчин заключался всего лишь в её дурашливой податливости, на что способны только девушки лёгкого поведения. Хотя надо было учесть особенность её взбалмошной натуры, что Алина любила мужчин исключительно за доставляемые ей плотские удовольствия, без чего она уже не могла нормально существовать, особенно после вынужденного воздержания. Конечно, об этом она ни с кем не делилась, поскольку у неё подруг не было с тех пор, как вкусила первую близость с одним из солдат, стоявших одно время в гребле в полуверсте от посёлка…