Звезды расскажут, комиссар Палму! - Мика Валтари

Глава восьмая

Я продолжал смотреть на него во все глаза. Он это всерьез? Или тут какой-то подвох?

— Вызовем тогда уж машину, — недоверчиво проговорил я. — Не буду же я с такой штуковиной под мышкой тащиться по городу!

— Я понесу, — с готовностью предложил Палму. — Все будет отлично. Я возьму его на плечо. И пойду сзади, чтобы не смущать господина начальника. Попробуем! Если уж Нордберг, старый человек с больным сердцем и вообще нездоровый, мог таскать его каждый вечер, неужели ж я не дотащу?! Правда, у меня колено… ревматизм…

Он сложил штатив и лихо взвалил телескоп на плечо.

— А ну-ка поставь! — приказал я.

Телескоп вместе со штативом оказался весьма увесистым. Мы прошли по нашей Софийской улице, пересекли Рыночную площадь и двинулись по Южной набережной. На Эспланаде, одной из старейших центральных улиц, было пустынно, хотя стоял субботний вечер. Возле шикарного рыбного ресторана почему-то не роились, как обычно, стиляги. И почему-то ни один битник не попался нам навстречу, хотя вечерние сеансы в кино уже закончились. И никто не носился на мотоциклах по набережной. Было совсем тихо и пустынно. А когда мы выходили из голубых кругов света, ложившихся от фонарей, то на ясном небе были видны звезды. Я уже не помнил, когда в последний раз смотрел на звездное небо.

На холм я взбирался, изрядно пыхтя. Палму подбадривал меня:

— Молодец. Ведь и старик Нордберг не всю дорогу тащил его! Он до костела на трамвайчике подъезжал. Помнишь того трамвайного кондуктора? Чего он только не поведал! А старика называл «благородный старый господин». Хотя и «немного потрепанный». Нордберг ему тоже составлял гороскоп. Бесплатно, ради удовольствия. Очень основательный гороскоп, со всеми удачными или счастливыми днями и всем прочим.

Мы медленно поднимались по холму вверх. Место урны пустовало. Среди деревьев стояла кромешная тьма. Ни одного любителя ночных прогулок мы не встретили.

— Неужто ты, взрослый человек, веришь в астрологию? — насмешливо спросил я.

— «О небо! О земля!»[7] — с чувством прочитал Палму, вспомнив Гамлета.

— Ну все — если ты сейчас начнешь поминать призраков, я немедленно отправлюсь обратно! — пригрозил я.

Недалеко от Памятника жертвам кораблекрушений, вернее, около известных кустов по-прежнему дежурил наряд. Два полицейских лениво отдали нам честь. Даже не нам, а скорее Палму. Меня они явно не узнали — освещение было слабоватое, а шляпу я надвинул на самые глаза.

— Ну как вы тут? — по-свойски осведомился Палму.

— Мерзнем, — откровенно сообщил констебль. — Больно холодно. А небо вон чистое, небось подморозит. Может, у вас покурить найдется а, комиссар? Нас так выдернули на дежурство это, что мы даже сигареты забыли купить!

— Да у меня трубка, — извиняющимся тоном сказал Палму. — А вот у нашего начальника наверняка есть. Он у нас всегда с сигаретами.

Только тут они догадались как-то подтянуться. До этого они, видимо, принимали меня за сыщика.

И я, честно говоря, не решился напоминать им, что на посту курить не положено. Вокруг не было ни души. Любители красивых видов попрятались по домам, опасаясь, вероятно, молодых гангстеров, засевших в кустах с резиновыми дубинками. И я молча протянул полицейским пачку сигарет.

Преисполненные благодарности, они помогли Палму установить телескоп в прежние лунки перед Памятником. Палму покрутил винт, и труба телескопа медленно поползла вверх.

— Жалко, что Луны нет, — заметил Палму, настроив телескоп. — На этих звездах, гляди не гляди, ничего не увидишь!

— Дай мне посмотреть, — попросил я и приложил глаз к окуляру. Увы, телескоп был не из лучших, и звездочка в нем выглядела просто как маленькая плошка.

— Надо было сначала в бинокль присмотреть какую-нибудь планету, — недовольно сказал Палму. — Правда, звездной карты у нас нет, я не удосужился ее найти. На октябрь-то будет в завтрашней газете, завтра ведь уже первое!

— День получки, — элегически заметил констебль, похлопывая себя по рукам, чтобы согреться. — Хоть бы глоток-другой пропустить! А то совсем окоченеешь… Можно и мне взглянуть?

Видимо, с сигаретами я поступил опрометчиво. Теперь оба констебля обращались со мной запанибрата. Однако, заметив мой взгляд, говоривший как-то дернулся и торопливо предупредил:

— Да нет, не подумайте чего, я на посту в рот не беру! Горячего кофейку бы сейчас, вот что!

Он посмотрел в телескоп, зябко передернул плечами и уступил место товарищу.

— Ну и сходите выпейте кофейку, — вдруг раздобрился Палму, — вам же еще целую ночь стоять! А мы тут пока подежурим.

— Но… — собрался было возразить я чисто из духа противоречия: даже мне было ясно, что из наших астрономических упражнений ничего не выйдет, пока эти двое топчутся у нас за спиной. — Ну хорошо, идите. — Я посмотрел на часы.

— У вас есть двадцать минут. Можете пробежаться, быстрее согреетесь. — Это было вполне в духе Палму, его шуточки. Но они и в самом деле весело заржали и топоча ринулись вниз с горы, так что земля задрожала.

— Н-да, народ… — вздохнул я и покачал головой.

Все забегаловки давным-давно закрылись, а бежать за чашкой кофе до ночного бара было далековато. Двадцать минут жесткий срок.

Палму разворачивал телескоп то в одну, то в другую сторону и любовался.

— А вон та, погляди, это что — Меркурий? — вопрошал он. — Или Марс? Красноватая такая.

Я посмотрел, но сказать ничего не мог: астрономию я не изучал. До планет было здорово далеко. Как и до звезд. Им там тоже, наверно, было нежарко. Морозец начал прихватывать всерьез.

— Да-а, ничего мы из них не выжмем, — решил наконец Палму и развернул телескоп вниз, на город. — О-о, смотри, как красиво подсвечен крест на Кафедральном соборе!

Собор действительно был в праздничной подсветке. Только-только вызолоченный крест сверкал ослепительно. В телескопе он выглядел массивным и величественным. Снизу, с площади, трудно было догадаться, что он такой большой.

— Ave crux, spes unica, — машинально произнес я — не в насмешку, нет, совершенно искренне.

— Это что еще? — подозрительно спросил Палму.

— А ты что, не знаешь? — удивился я. — Ты же учил латынь. Самостоятельно, по вечерам.

— Да я ничего, кроме нескольких выражений, не выучил, — скромно возразил Палму. — Я же простой самоучка, из старой полицейской гвардии. Ну, что это значит?

— «Радуйся, крест, единая надежда», — легко перевел я на финский. — Это приветствие первых христиан, выходивших на арену к львам. Стриндберг завещал высечь эти слова на своем кресте.

— Август Стриндберг? — недоверчиво спросил Палму. — А ты что, своими глазами видел?

— Нет, читал, — с горечью сказал я. — Но я, как известно, верю всякому печатному слову.

Палму направил телескоп на жилые кварталы Катаянокка и, вдруг захихикав, энергично поманил меня к себе.

— О, тут есть на что посмотреть! — призывно воскликнул он. — Иди скорее! Ты у нас еще молодой, что мне, старику, любоваться…

Я уставился в телескоп. На верхнем этаже многоэтажного дома в ярко освещенной спальне молодая женщина надевала ночную сорочку. Окна были не занавешены. Если вообще там были занавески. В принципе они были не нужны, потому что домов напротив не было и подглядывать было некому.

Я отпрыгнул от телескопа с такой поспешностью, что грохнулся навзничь.

— Ну, Палму, — в сердцах сказал я, — не ожидал!

— Прошу прощения, — извинился он, — я и не подозревал, что вы столь девственны. И что тут такого? Лично я наблюдал девушек, купавшихся без купальников.

Только что увиденная картинка возникла у меня перед глазами как живая, и я вспыхнул. Женщина была очень недурна! Узкая талия, стройные бедра и большое родимое пятно сбоку, на мягкой, так сказать, части.

Палму никакого смущения не испытывал. Напротив, он все еще с удовольствием хихикал себе под нос. Я силой направил трубу вверх, хотя он и пытался оказать мне сопротивление.

— Ты пришел смотреть на звезды? — сердито напомнил я. — Вот и смотри на здоровье!

— «Звезды мне все рассказали», — пропел Палму, как-то неприлично веселясь: можно было подумать, что он пьян. — «Звезды расскажут тебе!.. Я догадаться не мог…»

— Прекрати подвывать! — закричал я, зажимая уши.

Я напел ему правильную мелодию, потом пару строк из этой песни. Ее без конца гоняли по радио.

— Какой у тебя прекрасный голос! — восхитился Палму. — По-моему, ты можешь выступать на любой сцене. Я имею в виду — с эстрадными песнями. Совершенно напрасно их так презирают. Я, например, просто трепещу, когда их слушаю, и не стыжусь в этом признаться! Ну-ка, спой еще разок!

— Слащавая ерунда! — осудил я, но ради его удовольствия пропел один куплет.