Джон Рид - Теодор Гладков

Перепуганный Робинсон кинулся за врачом. Диагноз был неутешителен: серьезное заболевание почек. Болезнь, прятавшаяся десять лет, прорвалась нежданной грозной вспышкой.

Приступ постепенно ослаб, боли стихли. Густая красная пелена перед глазами прояснилась. Откуда-то появилось вначале неясное, потом определившееся встревоженное лицо Робинсона.

— Джек! Джек, что с тобой?

Рид слабо улыбнулся.

— Как будто бы все прошло… Помоги мне встать…

Пришел еще один врач — профессор из университета. Ловко помял поясницу сильными чуткими пальцами, сочувственно буркнул:

— Дело дрянь, юноша. Возвращайтесь поживее домой. Левую почку придется удалить, иначе вы не жилец.

Приступ больше не повторялся, и Рид, подобно всем людям, привыкшим считать себя здоровыми и относиться к болезням, как к выдумкам врачей, решил, что раз худшее миновало, дело как-нибудь обойдется.

Едва лишь встав на ноги — это произошло в конце мая, — Джек уговорил Робинсона ехать в Россию.

Дорога в таинственную страну Достоевского и Льва Толстого проходила через Румынию. Но русский посол в Бухаресте, как оказалось, был не полномочен решить вопрос о въезде в империю двух американских журналистов. Для этого, по его словам, требовалась санкция Петрограда.

Американский посланник тоже ничем не смог им помочь. Наоборот, он сам просил выяснить для него, что стало с группой американских граждан, проживающих на территории, занятой сейчас русскими войсками.

Рид и Робинсон рассудили, что запрос в Петроград по дипломатическим каналам — дело долгое, и решили проникнуть в Россию «с черного хода». С помощью начальника местной полиции, весьма чувствительного к виду зелененьких бумажек с — символическим изображением Соединенных Штатов Америки, они наняли плоскодонную лодку, и неразговорчивый лодочник глухой, безлунной ночью переправил их через пограничную реку. Мягко и беззвучно лодка ткнулась в глинистый берег. Цепляясь за прутья ивняка, Рид и Робинсон выкарабкались наверх — в Россию.

У первых русских солдат, которых увидели Рид и Робинсон, оказались раскосые черные глаза и оливковая кожа. Говорили они на странном, гортанном наречии. Это были туркмены.

В небольшом местечке, забитом военными, американцы случайно затесались в пьяную офицерскую компанию, где их угостили настойками семи сортов, не считая коньяка.

— Что вам нужно в России? — спросил журналистов какой-то офицер по-французски.

— Во-первых, побывать на фронте, — ответил Рид, — а во-вторых, узнать, что стало с несколькими американскими гражданами.

— Здесь вы ничего не добьетесь. Отправляйтесь в Тарнополь, к генералу, — посоветовал офицер, подливая Джеку одну из семи настоек.

Утром Рид и Робинсон выехали в Тарнополь. Так началось их путешествие по России, во время которого они пережили столько приключений, что их с избытком хватило бы Жюлю Верну на несколько романов.

Первый день пути их неторопливо тащил по одноколейной дороге старый, надсадно пыхтящий паровозик. В вагонах вместо привычных — прямо снаружи — дверей в купе было всего по два входа. Джек не знал, сколько здесь имелось мест для лежания, но не сомневался, что на самые верхние — третьи — полки, под потолком, билеты не продавали, хотя ни одна из них не пустовала. Курить можно было сколько угодно.

Какой-то солдат с изумительным проворством скрутил для Рида толстую сигарету из газетной бумаги и крупно нарезанного табака. Джек опасливо втянул густой сизый дым и закашлялся. Табак оказался невероятной крепости и своеобразного вкуса. Назывался он «махорка».

На остановках все обитатели вагона, захватив большие кружки и жестяные чайники, кидались за кипятком и потом до следующей станции почти непрерывно пили обжигающе горячий чай. Сахар в кружки не клали, а откусывали по маленькому кусочку.

Почти все время в вагоне кто-нибудь пел. Риду понравились проникновенные и грустные русские мелодии. Две песни произвели на него такое сильное впечатление, что он попросил перевести ему слова и записал их.

Первая песня начиналась так:

Последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья…

Вторая:

Помню, я еще молодушкой была…

Впоследствии тексты обеих песен Рид привел в своей книге. Появление американцев привело в смятение всех военных чинов в Тарнополе.

— Как, — спросили их, — разве вы не знаете, что корреспондентам не дозволено появляться в Буковине и Галиции ни в коем случае?

— Но мы уже здесь, — пожал плечами Рид.

— Нет, нет! Немедленно уезжайте! Сейчас идет отступление, и вам никак нельзя оставаться в городе. Вы хотите на фронт? Это и подавно запрещено.

Правда, пропуска до Львова им все же дали.

По дороге во Львов Рид много беседовал со случайными попутчиками: офицерами, солдатами, жителями, сорванными с родных мест войной. Постепенно перед ним, несмотря даже на трудности с языком, вырисовывалась выразительная картина разложения российского самодержавного государства. Он слышал десятки историй о полках, дошедших до передовой, но так и не получивших оружия, о снарядах, которые не подходили к орудиям, о предательстве немецких сановников при дворе, о пособничестве им самой «хозяйки земли русской» — Александры Федоровны.

Маленький злой поручик с белым крестиком на потертом мундире рассказал американцам удивительную историю о некоем идиоте генеральского звания, известном своей редкостной бездарностью еще с русско-японской войны.

Встретив полк, совершивший почти без отдыха пятидневный марш, этот военачальник абсолютно без всякого резона распорядился поднять солдат и отправить их в траншеи. «Генерал снова отправился спать, — записывал Джек рассказ офицера-фронтовика, — командиры уговаривали, оправдывались, угрожали солдатам. Ужасно было слышать, как солдаты просили есть и спать. И вот колонна закачалась к передовым позициям… Полк занял окопы в десять часов утра и весь день пробыл под огнем. Походные кухни не могли к нему пробраться. Люди шатались, словно пьяные, и засыпали в то время, как по ним стреляли. Из восьми тысяч вернулись только две, но и из них тысяча двести человек легли в лазарет… Быть может, самым потрясающим во всей этой истории было то, что в распоряжении генерала имелось несколько свежих полков».

Другой офицер рассказал Риду о совершенно невероятном случае воровства.

— Дело было так. В 1905 году наше правительство купило у французов несколько батарей 75-миллиметровых орудий. Пушки проследовали через границу честь честью — и пропали! Растворились бесследно! Никто и никогда их так больше и не видывал.