Весь этот джакч (дилогия) - Андрей Лазарчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нас, адептов Империи, много. Мы везде. Мы готовы в любой момент принять власть. А этот момент настанет. У нас готовы реальные программы восстановления экономики, здравоохранения, образования и боеспособной армии. Медленно, день за днём, мы идём к своей цели…
Мы, мы, мы… Сам-то я, Чаки, всего лишь символ этого движения. Моя задача – дожить до назначенного дня и формально принять власть. Задача господина полковника Лобату – обеспечить мою безопасность.
Именно поэтому, когда столичные дозеры стали подбираться к подполью слишком близко, было решено перевести меня куда-нибудь подальше. Отсюда и вся комедия с изгнанием моего так называемого отца из Гвардии в здешнюю глушь.
Наша ужасная размолвка с полковником – это другая комедия. Мы старательно изображаем семейку деградировавших аристократов – уж какое там подполье, какой заговор!
Скажи честно, Сыночек – ведь мои стихи никуда не годятся? Я тоже так думаю, но они – часть образа. Специалисты разрабатывали, не абы как! Чудаковатый юноша, лишённый амбиций (кроме литературных), без всяких перспектив, без надежды на карьеру…
Полковник Глен – хороший, надёжный мужик, хоть и джакнутый. Но он даже в эти минуты официального восторга никогда не выдаст себя…
Кстати, Чаки, если мне суждено тоже стать джакнутым – проследи, пожалуйста, чтобы я имперский гимн не орал! Прямо пасть затыкай! Иначе на кого же мне ещё надеться?
А если стану я выродком… Много проблем возникнет. Даже думать не хочется.
Хорошо бы нам обоим стать или джакнутыми – или наоборот. Но чтобы вместе. А то вдруг ты мне руки не подашь, если у меня голова начнёт болеть?
Раньше, Чаки, я частенько думал взять да и покончить со всем этим джакчем. Ждать, ждать, ждать… У полковника в сейфе именной «баронет» лежит, потом мы «отчичей» грабанули… Веришь ли, Сыночек, я с нашей несчастной «ибойкой» дважды в кидонскую рулетку играл, по честному. Три патрона заряжал… Один раз – пустое гнездо под боёк подвернулось, а второй – осечка случилась. Выходит, нужен я зачем-то в этой жизни?
А с недавних пор я даже понял, зачем.
Ментограммы нашего друга-охотника даже тебя, я видел, проняли до потрохов – вон как глаза горели! А я с тех пор, как ты в беду попал, насмотрелся в ментоскопе немало интересного. Когда наш герой стал в люди выходить да себя искать. Небывалое общество, невероятная держава!
Нет, не буду я мундирным чучелом торчать на троне, если наше дело наконец выгорит! Есть у меня теперь и цель, и образец, и программа!
Ведь если те люди сумели построить счастливый Саракш-2, значит, и мы сможем!
Мне почему-то кажется, что именно тот долговязый дед, которого гимназисты встречали, и был создателем этого мира…
Чаки, мы сделаем это! Потому что мы знаем – это возможно!
Ментограммы охотника будут крутить по телевизору день и ночь – вместо идиотского «Волшебного путешествия». Глядите, обыватели, пьяницы, шлюхи, нищие, банкиры, вояки, убийцы, воры – вот как надо жить! А ведь они такие же, как мы!
Да ведь придёт же и охотник в себя! Непременно придёт! И всё нам объяснит, растолкует, подскажет…
Только ради этого стоит взгромоздиться на трон.
Сначала Отчизна, потом весь Саракш…
И вы с Нолу будете рядом. Как можно править без Рыбы – это даже представить трудно… Во голова у девки! Всех построит! Мы же будем изображать из себя трогательную дружбу монарха с людьми из народа…
А старшего сына своего, будущего кронпринца, я назову в твою честь…
Кирасир освобождённый
Согласитесь, тут у любого башню снесёт.
С одной стороны, было бы неплохо числить в друзьях могущественную волшебницу и натурального наследника престола. С другой – это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Есть и ещё одно сомнение. Даже два.
Рассказ Рыбы про колдовство выдержан в её стиле, но имеется тут небольшой прокол. Ведь резню, устроенную на хуторе гвардейцами, расследовала военная полиция. И, помнится мне, отыскали ихние дознаватели причину, по которой эти мясники заявились на хутор. Подробности сейчас не назову, но совершенно точно – очутились они там не без причины, не водички зашли попить. И ворожба тут не при делах.
Второе. Никогда, ни при каких обстоятельствах Князь не стал бы хаять своё рифмоплётство. Он за эти вирши глотку вынет любому, я уж помалкиваю, ценных замечаний не делаю – пусть его тешится. Когда он читал мне свою поэму «Огнеглазая горянка» (это про девочку, которая помогла Верблибену бежать из Наклонной башни; девочке родители потом отрезали голову, а поэту ничего не отрезали, хотя надо было), я взял и нагло уснул. Князь со мной потом долго не разговаривал…
Если Дину и вправду заделается императором, так у него первый указ выйдет, чтобы бедные дети в гимназиях, чуть освоят букварь, начинали учить наизусть его стихи. Это уж точно.
Значит, говорил всё это не настоящий Князь, а тот Князь, который у меня в голове. Ну и Рыба, ясен день…
Если так пойдёт дальше, возникнет в моих бедных мозгах и целый Саракш, только иной. И стану я в нём жить под присмотром санитаров…
Кто виноват? Врачи-вредители. Рыжий Акратеон пичкает меня снотворными да болеутоляющими. Сумасшедший профессор – какими-то жуткими стимуляторами. Лечат, понимаешь, вразнобой, весь организм нараскоряку…
Лучше всё-таки ни о чём не думать и спать – будь что будет.
Ну, я и спал.
А когда, наконец, открыл глаза – испугался, потому что увидел, что надо мной качается ветка «вечернего света» – крупные сиреневые такие цветы на ярко-зелёном стебле…
– Странные у людей обычаи, – услышал я голос рыжего дока. – Парабайцы заваливают цветами покойника, а жители Горного края – того, кто увильнул от смерти… Лежи, не дёргайся, «кирасу» снимать буду… Счастливый ты парень, Чак Яррик. Случится столичным моим наставникам рассказать – не поверят. Ни калекой тебе не быть, ни воспитуемым… Только вот что я тебе посоветую…
– А говорить? Говорить я могу? – голос у меня за время молчания совсем сел.
– Ты слушай, – сказал Акратеон. – Я пока в здешние дела не слишком влез, но скажу тебе так: вне госпиталя не торопись ни языком двигать, ни ногами. Пусть жалеют и носят на руках…
– Как же, – говорю, – господин военврач. – Так они меня и подхватили!
– Вот увидишь, – отвечает. – А пока дай-ка я тебе помогу подняться, пора самостоятельно в сортир путешествовать, девушки замучились из-под тебя таскать…
Джакч!
Кончилось моё заточение внутри собственной тушки. Кончилось доскональное изучение трещин на потолочной штукатурке. Сейчас я запросто смогу воспроизвести все эти зигзаги на память…
Пальцы рук у меня шевелятся. Ноги у меня сгибаются в коленях. Вдох и выдох не вызывают боли.
И палата моя вся заставлена цветами! В фигурных вазах, в стеклянных банках, в корзинах, даже в горшках с землёй! Тут и «лохматая роза», и «пандейский веер», и «оленье сердце», и «девичий мак», и «кубок феи» – то есть цветы и в лесу сорванные, и на гимназических клумбах собранные, и с домашних подоконников принесённые!
– Господин доктор, – сказал я. – Это что же творится? За кого они меня принимают? Я им что, роженица?
Ну не доктор же этот цветник устроил!
– Сначала марш на оправку, – сказал Акратеон. – А то как бы чего не вышло от волнения…
Двигался я как-то… как вплавь, что ли – руки держал впереди себя для равновесия.
– В конце коридора, – подсказал врач.
В госпитале я был лишь однажды – в прошлом году нас всей гимназией пригоняли сюда на прививку. Вообще-то, вакцину прислали военным, но господин полковник Лобату как-то сообразил, что неплохо было бы уберечь от эпидемии и гражданское население, иначе кого же защищать?
Госпитальный сортир мало чем отличался от гимназического.
В углу у окна мучился над очком такой же, как я, бедолага в серой казённой дерюге.
Хорошо, что я не разглядел его сразу, иначе моча моя превратилась бы в лёд. Или в кипяток.
Потому что это был гвардии капрал Люк Паликар с неизменной сигарой в зубах.
Когда док Акратеон шуганул капрала из моей палаты, рожа у него была совершенно уродская, безносая, в рубцах и язвах, а теперь на-ко – совершенно гладкая да к тому же и трезвая: не баловал его тут персонал…
– Ты, Чак, это… – сказал Паликар, затянулся и поднатужился. – Ты зла не держи. Коряво как-то там вышло, на озере-то… Если жалобы не заберёте – трибунал, а у меня трое детей…
На плоту «Адмирал Чапка», насколько я помню, тоже было трое детей.
Но мы очень быстро повзрослели.
Вслух я этого не сказал. Или сказал? Честное слово, не помню.
В общем, капрал и сам всё сообразил, и глазки у него заметались – прикидывал, в какой угол ему нынче лететь, в каком очке пузыри пускать…
Не поднимайся, Люк Паликар, мне так будет ловчее… Да ты не помирай прежде смерти, ножка-то у меня ещё слабенькая, в тапочке…
Массаракш! Он знает про наши заявления! Конверты дошли до адресата!
