Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер - Иржи Кратохвил

Мы приехали в Жиденицы, где остановился цирк, он назывался Freundschaft[22], и принялись медленно объезжать его, а потом я подала Денису знак, и машина замерла.

— Исчезни, приятель, испарись, любовь моя!

Меня переполняло нетерпение, вот почему я была груба и ничего не могла с собой поделать. Как только Денис испарился, как только я увидела, что его машина сворачивает за угол, я ловко нырнула под край циркового шатра и оказалась в брезентовой конюшне, и у арабских жеребцов перехватило дыхание. Я осторожно огляделась по сторонам и снова выскользнула наружу, чтобы пройти мимо клеток с цирковыми хищниками (тигры, как один человек, вскочили на ноги, и двенадцать желтых глаз жадно следили за мной) к большому пузатому шатру, где надеялась отыскать пристанище слонов.

Но ты уже больше не трубил, потому что почуял меня и решил притвориться, что ты ни при чем и что ничего особенного не происходит.

Затем я проникла внутрь слоновника, и все слоны насторожились. И ты усиленно прикидывался одним из них. Пять слонов, пять слонов-юнцов — и все абсолютно одинаковые. Тогда я сама себе показалась принцессой, которой предстоит узнать своего принца-избранника. Однако колебалась я лишь мгновение, а затем побежала и прижалась к твоей огромной ноге, которую едва могла обхватить.

Я, разумеется, прекрасно знала, что эта гигантская нога и толстая грубая слоновья шкура, о которую я сейчас жадно терлась, — это вовсе не ты, но что гора слоновьего мяса являет собой лишь временное прибежище для твоей души, возможно, совсем крохотной, словно клещ, что ты скрючился где-то глубоко-глубоко, но поскольку пока у меня не было никакого шанса проникнуть внутрь этой слоновьей крепости, я с радостью приняла твой хобот в качестве генерального консула твоей души, и когда он повалил меня на солому, я почувствовала прилив сладострастия, о, эти запретные содомские плоды (а прочие слоны тем временем, ошарашенно вытаращив глаза, смотрели на нас).

Утром мы никак не могли расстаться (другие слоны стояли вокруг, все еще красные от стыда, красные, как гвоздики, за целую жизнь им не довелось увидеть столько, сколько за эти несколько часов, и я могла бы им гарантировать, что подобное повторится очень не скоро), а потом этот гигантский слон упал передо мною на колени, воскликнув:

— Выходи за меня замуж!

Да, это стило видеть! Но подобная идиллия не могла длиться долго, потому что чуткие слоновьи уши уже услышали, как на другом конце цирка вылез из вагончика слоновий дрессировщик и закурил свою первую утреннюю сигарету.

Но прежде чем дрессировщик подошел к слоновнику, прежде чем он затоптал перед ним окурок, я успела освободить Бруно от цепи, и мы разорвали шатер и в наступившей панике удрали из цирка, желая выбраться из города.

Мы знали, что дорога у нас одна — на Высочину, в горы. Разумеется, мы избегали оживленных магистралей, мы перемахивали через них, мы мчались не медленнее скорого поезда, и конечно же, мне не надо объяснять вам, что я сидела у Бруно на спине и что когда мы добрались до первых отрогов Высочины, нам уже море было по колено, потому что простора для маневров здесь значительно прибавилось.

Стояли прекрасные дни, был конец мая, и здесь, на Высочине, куда весна всегда опаздывает, только сейчас все расцвело, и мы, точно одурманенные, бродили среди цветов. Целыми днями я каталась на слоне, а по ночам, в свою очередь, слон катался на мне, принимая, впрочем, всякие меры предосторожности, чтобы меня не разорвать, не раскроить, не располосовать, не растоптать, не размозжить, не раздробить и не уменьшить, а по утрам я просыпалась, целиком обернутая в одно из Бруновых фланелевых широченных ушей, и солнце уже тянуло нас прочь из нашего логова, и мы отправлялись в очередное покачивающееся путешествие, и встречались нам только лесорубы, садовники, альпинисты, пчеловоды и отдыхающие по линии Революционного профсоюзного движения, которые, наткнувшись на нас, тут же обступали нас тесным кольцом, и Бруно приходилось набирать побольше воздуха и отдувать их хоботом.

(Вы спрашиваете, как получилось, что нам удалось предпринять нечто столь необыкновенное? Ведь прежде действовало правило — только один раз, не больше! Но вы же сами знаете, что любое правило иногда может надоесть и что все меняется. Конец, однако, оказался все тот же. Потому что чем полнее были те пригоршни наслаждения, которое мы черпали, тем горше было расставание).

Мы, разумеется, знали, что наше время быстро истекает. И не удивились, когда все и вправду закончилось. Сам индийский премьер-министр Джавархалал Неру (в духе своих принципов мирного сосуществования) одолжил социалистической Чехословакии несколько искуснейших магутов, индийских следопытов, охотников, укротителей и дрессировщиков слонов. Когда Бруно увидел, что они приближаются к нам с четырех сторон с палками, баграми, веревками, крюками и цепями, он сразу понял, что это конец. Мы нежно распрощались, и два его умных пальца на хоботе ласково чмокнули меня в ухо, да так, что я со слезами на глазах пошатнулась. Магуты мне, естественно, дали уйти, я их как добыча не интересовала, но едва я, сцепив зубы, их миновала (это были шоколадные индусы в белоснежных тюрбанах, которые в краю древесных лягушек и придорожных распятий выделялись, точно бородавки на античных статуях), как тут же в отчаянии пустилась бежать, чтобы не стать свидетельницей жестокого унижения Бруно.

Дома меня уже с нетерпением поджидали Мартин с карпом. И карп, как только я переступила порог, принялся хрипло выкрикивать:

— Снимаю перед вами шляпу, госпожа Соня, снимаю перед вами шляпу!

Я резко оборвала его, опасаясь, как бы он не разболтался. А потом заперлась в своей комнате и провела там пять безнадежных дней.

Да, так чтобы закончить про Дениса. После того вечера, когда он пригласил меня на ужин в «Гранд», попросил моей руки и в конце концов отвез в Жиденицы, к цирку Freundschaft, он ни разу не дал о себе знать. Он исчез из моей жизни и, как позднее я узнала, исчез вообще отовсюду. Я слышала, будто он эмигрировал и шатается где-то по свету. Однако я уверена, что если бы так оно и было, то мы бы о нем уже услышали. Он бы наверняка воздвиг в Бразилии памятник незабываемому президенту Кубичеку ди Оливейре или поставил перед зданием Оперы в Сиднее фигуру бескрылой Нике. Либо же, напротив, замусорил Черный континент одинаковыми статуями тамошних диктаторов, этих всамделишних чудовищ. Но я же знаю, что это не так. И я догадываюсь, где бы следовало его искать.

Однажды кто-нибудь ударит в некоем месте молотком, и в Моравском красе рухнет целая стена, открывая вход в три нефа Дениса. И этот, что с молотком, удивившись, войдет туда и, разумеется, отыщет Дениса в Аду. Он найдет Дениса в Аду, который тот сотворил сам и теперь живет в нем с моим каменным двойником, со статуей Сони Троцкой, и они вместе танцуют на потолке вальсы, танго, польки, и стая гигантских летучих мышей отбивает им крыльями такт.

50) Послание президента Эйзенхауэра

Больше месяца мне упорно казалось, что вокруг меня творится что-то неладное, и это ощущение становилось все сильнее, а когда я рассказала о нем своей коллеге Сильве, то узнала, что так и именно так начинаются приступы мигрени.

(Только сейчас я сообразила, что, излагая историю своей послевоенной жизни, то и дело перепрыгиваю с одного временного отрезка на другой, не давая вам никаких ориентиров. Так вот, на дворе стоял 1957 год, в 1956-м Хрущев отправил в Будапешт танки, моему сыну уже исполнилось двенадцать, а «Руде право»[23] как раз затеяло атаку на доктрину Эйзенхауэра, это позорное наступление на лагерь мира и социализма. Место, где я работаю, больше не называется Управлением брненских парков и общественных садов, оно переименовано в Технический и садовый трест города Брно, а я перешла с открытого воздуха в администрацию, то есть перестала сажать клумбы в городских парках и начала составлять отчеты о том, как выполняется план по клумбам в городских парках).

Итак, повторяю: больше месяца мне казалось, что вокруг меня творится что-то неладное, а когда я рассказала об этом своей коллеге Сильве, то узнала, что так начинаются приступы мигрени.

В тот же день, вернувшись после разговора с Сильвой домой, я еще с площадки услышала в квартире странные звуки, а когда отперла дверь, то увидела сына, который стоял с какой-то длинной деревянной битой в руках и улыбался. Он попросил меня не пугаться — мол, к нему недавно пришли. Я действительно здорово разволновалась, потому что такое случилось впервые. Свою короткую жизнь Мартин провел в основном в обществе карпа. И с каким же облегчением я вздохнула, когда увидела симпатичного молодого человека, тоже сжимавшего в руке длинную деревянную биту.