Обещания и Гранаты (ЛП) - Миллер Сав Р.

Я бросаю взгляд на впадину у него на горле, изучая ее, пока обдумываю его слова в своем мозгу.

— Если бы я попросила тебя надеть презервативы, ты бы надел?

Лицо Кэла морщится.

— Конечно. Я бы упустил великолепное зрелище моей спермы, стекающей с твоей милой маленькой киски, но я не монстр. Каким бы законным ни был этот брак, я был бы безумцем, если бы ввел в него детей.

Что-то сжимается у меня в груди, но я игнорирую это, вместо этого киваю.

— Ладно. Я бы… хотела попробовать, я думаю.

— Если это не сработает, мы придумаем что-нибудь другое. — Он обхватывает обе мои щеки руками, наклоняясь, чтобы запечатлеть легкий поцелуй на моих губах; этот акт гораздо нежнее, чем я когда-либо могла себе представить, на что он способен, и это пробуждает что-то распутное в моем животе.

Подводя меня к раковине, мы быстро чистим зубы, и я не могу удержаться, чтобы не посмотреть на него в зеркало, зная, что домашняя обстановка, которую мне предоставляют, — это всего лишь результат моего наращения, и ничего больше.

Это ничего не значит, Елена.

Тем не менее, когда я забираюсь в постель несколько мгновений спустя, усталость наконец овладевает мной, я натягиваю одеяло до подбородка и перекатываюсь на бок, наблюдая, как он хватает пижаму со своего комода и уносит ее обратно в ванную, возвращаясь через несколько минут полностью переодетым.

Он вытирает волосы полотенцем, затем бросает махровую ткань в ближайшую корзину и подходит к моей стороне кровати с пластиковой аптечкой первой помощи в руке. Открыв крышку, он осторожно достает упаковку антибактериальной мази и широкий пластырь.

— Ооо, — говорю я, шевеля бровями, пока мое тело борется со сном. — Мы будем играть в доктора?

Игнорируя меня, он просовывает руку под одеяло, находит рану на моем бедре и разрывает упаковку мази зубами. Выдавив немного размером с горошину на кончик пальца, он присоединяется к другой руке, нанося прохладный гель на порез.

Я втягиваю воздух сквозь зубы и наблюдаю, как его челюсть крепко сжимается.

Молча он отрывает пластик, освобождая пластырь, затем закрепляет его поверх пореза, большим пальцем обводя контур буквы «К».

Положив аптечку первой помощи на тумбочку, Кэл встает на ноги и обходит кровать, откидывая одеяло, чтобы забраться под него.

Мое дыхание прерывается, интимность его близости заставляет меня дрожать, сердце колотится в груди, как сирена.

Однако он больше ничего не говорит, просто берет экземпляр полного собрания сочинений Уиттера Биннера в кожаном переплете и устраивается поудобнее.

Я снова переворачиваюсь, кладу щеку на подушку, изучая его, пока он надевает очки в черной оправе и начинает читать, медленно, гипнотически сканируя глазами страницу.

Впитывая чистый наклон его острой челюсти и крошечную ямочку на щеке, которая появляется, когда он глубоко сосредоточен, я делаю все возможное, чтобы запечатлеть все это в памяти, на случай, если это была случайность, и я проснусь завтра, когда он снова игнорирует меня.

Ужас, кружащийся у меня в животе, обещает, что так оно и будет.

Ничто хорошее не может длиться вечно.

По какой-то причине именно этот страх удерживает меня от немедленного погружения в сон. Не факт, что кто-то явно преследует меня, как и сказал Кэл, или что мой мир в Бостоне, вероятно, рушится до основания.

Но представление о том, что какой бы камень не был сдвинут сегодня вечером, будь то травма или естественное развитие капитуляции, мимолетно.

Что я застряла в браке без любви, в тюрьме, как я всегда боялась.

— Как получилось, что я не видела тебя голым? — выпаливаю я, пытаясь заглушить тревогу разговором.

Брови Кэла приподнимаются над очками, и он смотрит на меня.

— Я могу заверить тебя, что он такой же большой, когда видишь полную картину.

Жар вспыхивает на моих щеках, когда я думаю о размере его члена, и я рассеянно двигаю бедрами, придвигаясь ближе, не совсем намеренно.

— Нет, я просто… ты видел меня голой. На самом деле, сейчас я голая.

— Здесь никаких жалоб.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Одна из его рук опускается, скользя по моей талии, и когда я открываю рот, чтобы сказать больше, он притягивает меня к себе, притягивая вплотную к себе.

Мой клитор пульсирует там, где он касается его, уже жаждет еще одного прикосновения, но ясно, что Кэл использует предпосылку секса, чтобы отвлечь меня, и поэтому я перестаю спрашивать, пытаясь найти удовлетворение в том, что я знаю о нем.

Прямо сейчас я знаю, что он готов сделать все возможное, чтобы защитить меня, и, несмотря на нашу ситуацию и все, что ее усложняет, это кажется большим подвигом.

Это снимает боль от осознания того, что на его руках больше крови, чем на моих.

Некоторое время я лежала рядом с ним, уставившись в стену напротив, слушая, как он время от времени переворачивает страницу, ровный ритм его дыхания убаюкивает меня.

— Ты была весной, а я — краем обрыва, и сверкающий водопад обрушился на меня, — тихо произносит он, строчка едва запечатлевается в моем мозгу, прежде чем сон снова приветствует меня.

ГЛАВА 21

Кэл

— Ты выглядишь странно хорошо отдохнувшим.

Откусывая кусочек круассана, я смотрю через стол на

Джонаса, приподнимая бровь.

— Странно?

Проводя рукой по бороде, он пожимает плечами, перебирая бумаги перед собой.

— За все годы, что я тебя знаю, я никогда не видел, чтобы ты выглядел как нечто меньшее, чем зомби. Просто немного интересно, вот и все.

— Интересно, — повторяю я, проглатывая последний кусочек. — Это модное слово для скучного.

— Ах, это отклонение. Значит, оно действительно как-то связано с одной маленькой девочкой. — Он откидывается на спинку стула, складывая руки вместе. — Вы наконец консумировали свой брак?

— Я не буду обсуждать это с тобой.

— Подумай об этом — есть термин в американском футболе? Ходячая помеха (п.п.: Running interference в американском футболе, означает защитить игрока, у которого есть мяч, физически не позволяя команде противника приблизиться к нему)? — Он достает пакет со дна своей стопки бумаг; это контракт, который я подписал много лет назад, незадолго до смерти моего дедушки, дающий мне доступ к многомиллионному трастовому фонду, который старый ублюдок создал на мое имя.

Он уже подписал права собственности на полдюжины предприятий на Аплане, а также акции и пакеты акций множества различных компаний, но я полагаю, что он никогда не прекращал попыток искупить вину за то, что узнал обо мне только тогда, когда было слишком поздно спасать мою душу.

Одним из условий траста было то, что мне должно было быть не менее двадцати пяти лет, прежде чем средства станут доступны для меня. И я должен был быть чистым, что означало вырваться из преступной жизни, в которую попал.

Гораздо более трудный подвиг, чем кажется посторонним.

Как только ты становишься частью мафии — это все. Они не отпускают своих людей без боя; честно говоря, когда несколько месяцев назад я сообщил Рафу о своем желании уйти в отставку, то ожидал большего сопротивления, чем получил.

Я ждал, когда другой ботинок упадет вместе с первым.

Еще одним условием было то, что я должен был быть женат, и это должно было быть законно.

Конечно, накопив за эти годы собственное богатство, я не был заинтересован в том, чтобы соглашаться на условия только ради денег моего деда по отцовской линии.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Но затем я попытался восстановить связь со своей сестрой; она и два наших брата были стратегически исключены из завещания, наследства и целевого фонда.

На самом деле, они даже не должны были получить от этого ни пенни, вот почему я выписывал Вайолет чеки из своих собственных сбережений, намереваясь перевести трастовые деньги на оффшорный счет и оставить ей личную банковскую информацию.