Правда жизни - Грэм Джойс

А Кэсси знала. Ей шел всего семнадцатый год, и откуда рождалось ее знание – словами не выразить, она знала нутром. У нее кровь бежала не так, как у всех. Может быть, с ней говорила луна, набиравшая силу в ночном небе. Как бы там ни было, о том, что она знала, было не рассказать. Она уже успела понять, что, заговори она с кем-нибудь об этом, никто ей не поверит; не дослушав, скажут: паникерша. И, зная наверняка, она никому не рассказывала.

Как мертвые.

– Мертвые нас слышат, да только сказать ничего не могут, – говаривала Марта.

Началось это однажды ранним утром – Кэсси проснулась под мелодию, крутившуюся в голове. Ее сон, и без того нарушенный сиренами и ночами, проведенными в андерсеновском укрытии [26] в глубине сада за домом, лопнул, как яичный желток, и какая-то часть ее существа пролилась. Она почувствовала, как внутри у нее что-то мягко потекло, и сунула руки между ног. Там было влажно, и в памяти всплыл обрывок сна – слизкая смазка, оставленная грезами. Бити и Марта еще спали в своих комнатах. Кэсси накинула халат и спустилась вниз.

Мотив никак не отставал. Кэсси не раз слышала эту музыку, было в ней что-то привычное, успокаивающее. Она включила радио, настроенное на волну Би-би-си, и услышала ту же мелодию, нота в ноту подхваченную аппаратом. Кэсси выключила радио, но музыка продолжала играть – тише, но не теряя ни единого такта, ни единого перехода. Снова включив приемник, сидя на стуле, она не отводила взгляда от аппарата, пока музыка не кончилась. Смолкнув по радио, мелодия стихла и в голове.

Кэсси поднялась к себе, впопыхах оделась и извлекла из-под кровати жестяную чайную банку с японской лаковой росписью. Там хранились ее сбережения. Высыпав содержимое в кошелек, она опять спустилась, надела пальто и, с тихим щелчком прикрыв за собой дверь, вышла на улицу. Утро выдалось холодное, подморозило, на почву сел иней. Кэсси двинулась в город.

Она поднималась по Тринити-стрит в верхнюю часть города, прямиком в музыкальную лавку «Пейнз». Слишком рано – было еще закрыто. Она стала у входа – придется ждать.

Управляющий появился через полтора часа.

– Охота пуще неволи, – сказал он, доставая блестящую связку ключей. Чтобы Кэсси дала ему дорогу, ему пришлось жестом отстранить ее.

– Мне нужен граммофон, – сказала Кэсси, как только они вошли в магазин. – Новый.

Управляющий включил свет.

– Позвольте мне снять пальто, – ответил он. – у нас пожар?

Скоро начнется, проговорил голос в голове у Кэсси.

Он показал ей новейшие модели проигрывателей. Кэсси, как зачарованная, смотрела на кустики волос в его ноздрях и ушах.

– Это патефон «Хиз-Мастерз-Войс». Он снабжен бакелитовым рычагом звукоснимателя, поставляется в этом элегантном буковом корпусе…

– Хорошо.

– В каком смысле «хорошо»?

– Беру.

– Но вы даже не спросили меня, сколько он стоит. Управляющий смерил эту девчонку, совсем еще ребенка, подозрительным взглядом. – Сколько ты можешь заплатить?

Кэсси высыпала из кошелька свои сбережения. Управляющий вздохнул.

– Есть тут у меня несколько бэушных ящиков. Попробуем что-нибудь подобрать.

Нашелся один-единственный патефон, за который Кэсси была в состоянии заплатить. Деньги ушли до последнего пенни.

– Мне нужна пластинка, – сказала она. – Не знаю, как называется. Но вы узнаете. Вот это, – и она напела мелодию, звучавшую утром по радио и у нее в голове.

– «Серенада лунного света». Она у меня есть, но как ты собираешься расплачиваться? Хоть я и сбавил тебе несколько шиллингов на этом ящике, У тебя ушло все подчистую, так ведь? Кэсси лишь сосредоточила на нем взгляд и, едва заметно покачиваясь, скрестила ноги.

Управляющий насупился, но прошел за прилавок и, порывшись в пластинках, нашел запись Глена Миллера [27].

– Ладно, бери. Но как только появятся деньги, отдашь. Ясно? Не понимаю, с чего я это делаю.

«Потому как у меня власть над тобой», подумала Кэсси.

Проигрыватель оказался тяжелым, ей то и дело приходилось останавливаться, перехватывать ручку то одной рукой, то другой, но она мужественно дотащила покупку до дома. По пути перед ней вырос на тротуаре офицер противовоздушной обороны в каске, руки в боки.

– Эй, девчонка, ты чего без противогаза? – грозно прикрикнул он.

Она обошла его – он застыл, уставившись ей вслед.

Когда она вернулась, Марта и Бити были уже на ногах. Кэсси влетела в гостиную и протиснулась мимо них, не промолвив ни слова.

– Ты где была? – обратилась к ней Марта. – Завтракать будешь?

– Что это у тебя? – Бити разглядывала патефон.

Кэсси лишь молча протопала наверх.

– Ох и с характерцем девица вырастет, – посетовала Бити.

– Ну уж некоторых ей не переплюнуть, – сказала Марта.

Бити уже собиралась произвести ответный выстрел, но не успела – из комнаты Кэсси поплыли звуки «Серенады лунного света». Музыка наполнила дом, словно росистый туман.

Несколько следующих дней Кэсси ставила пластинку снова и снова. Она лежала на кровати – иногда голая – и слушала. Сначала Бити и Марте это просто действовало на нервы. Марта пыталась выудить из дочери, зачем она спустила все свои сбережения на патефон, но ответа так и не добилась. А Бити взяла и купила Кэсси еще два шлягера Глена Миллера и принесла кипу пластинок от подруги, тоже работавшей на авиазаводе, – они остались от ее погибшего брата, который служил во флоте, и уж больно тяжко было держать их в доме. Но из них Кэсси не трогала ни одной. Она сидела в своей комнате наверху и крутила «Серенаду лунного света». А когда Марта или Бити начинали злиться не на шутку, она просто уходила из дому и подолгу не возвращалась.

Ночами, когда сна не было ни в одном глазу – что бы там не лишило ее покоя – и когда мать и сестра не потерпели бы ни малейшего звука из ее комнаты, она съеживалась на краю кровати, натянув одеяло, и смотрела, как луна медленно прибывает, питает ее силой, словно через серебряную пуповину. Когда начинали выть сирены, она была готова – помогала остальным наскоро собраться, добежать до укрытия. Ставила чайник – наполнить фляжку, пока они ворчали, промаргиваясь. Ее помощь была особенно нужна Бити, которая клепала бомбардировщики по десять часов в смену и которой, в отличие от Кэсси, нужен был сон.

Тогда сирены чаще всего звучали по случаю ложной тревоги, и Кэсси это знала – знала, что можно было бы спать себе дальше, что в эту ночь бомбить будут Бирмингем или другой город центральных графств. Но даже в убежище ей не удавалось вздремнуть. Как-то перед рассветом Бити встала, чтобы облегчиться в жестяное ведро. Сонная Марта, щурясь, спросила:

– Слышь! Отбой, что ли?

– Да не, мам, это Бити в ведро писает. Иди спи.

Бити хронически недосыпала. Как и многим женщинам Ковентри, ей приходилось работать для фронта по десять, а то и по двенадцать часов в смену. Не падайте духом, девушки! Разбомбим фрицев! Призыв находил у нее горячий отклик, платили неплохо, у нее никогда раньше не водилось столько денег. Но из-за этих частых ночных сирен она чувствовала себя изнуренной и легко могла вспылить.

Однажды вечером до Кэсси донесся крик сестры снизу:

– Кэсси, еще раз поставишь эту чертову музыку, хоть разочек, слышишь, – мало тебе не покажется! Поняла?

Кэсси не ответила. Она лежала на кровати в лифчике и трусах. Звучала «Серенада лунного света». Когда мелодия кончилась, Кэсси лениво потянулась к пластинке и поставила ее снова. Тут же по ступенькам лестницы застучали туфли. Бити распахнула дверь, ринулась прямиком к патефону, подняла рычаг с иглой, сдернула пластинку с деки и разбила ее о колено. Потом повернулась и посмотрела Кэсси прямо в глаза.

Кэсси лежала как ни в чем не бывало. Бити с воплем, стуча туфлями, ретировалась вниз. Кэсси не слишком расстроилась. Музыка жила внутри нее – целиком, до последней ноты. Она могла включить ее или выключить, когда ей было угодно.

Мало того, фокус с радио она проделывала снова и снова. Стоило музыке забрезжить у нее в голове, Кэсси шла, включала Би-би-си и слышала ту же мелодию, звучавшую четко и громко. Никому не говоря ни слова, она проверила свою способность научным методом. Ясно – по неведомо каким причинам она «слышит» радиопередачи прямо из эфира. Ей не нужна была принимающая аппаратура. Такой аппаратурой каким-то образом оказывалась она сама.

Но у нее хватило ума никому об этом не рассказывать.

А еще что-то происходило с ее телом. Груди слегка округлились, соски стали нежными и чувствительными. Половые губы тоже набухли, и глубоко внутри что-то зудело, сочилось. Ласкать себя стало для нее насущной потребностью. Пока Бити не сломала пластинку, Кэсси часто, лежа под простыней, поглаживала себя между ног и сдавливала соски под звуки «Серенады лунного света», распалявшей ее. А на улице можно было убедиться, что все это еще и имеет отклик. Даже девственницей она могла просчитать, какое впечатление производит на мужчин. Солдаты, моряки и летчики в увольнении жаждали ее – это видно было по тому, как они пожирали ее глазами. И она умела вскружить им головы – не в переносном смысле, а в буквальном: ей всего лишь нужно было упереть взгляд в чей-нибудь затылок, например, в автобусе или в очереди на отоваривание карточки, и в ту же секунду объект вынужден был обернуться и взглянуть на нее. Действовало безотказно. Она знала, что притягивает к себе какие-то силы. Что это за силы, она понятия не имела, но силы были необычные. Она применила их тогда к продавцу пластинок, нечувствительно для него. Мужчины никогда этого не замечали. С ними эта штука легко проходила.